Анатолий Луначарский - Воспоминания и впечатления

• Название: Воспоминания и впечатления
• Автор: Анатолий Луначарский
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1968

Помимо воспоминаний в обычном смысле этого слова, написанных значительно позже совершившихся событий, в настоящую книгу включены и некоторые очерки, являющиеся записями и зарисовками впечатлений и наблюдений автора по горячим следам происходящего, как бы страницами из его записной книжки. Таковы, например, очерки «Первое мая 1918 года», «У Ромена Роллана» и другие.

Наряду с законченными статьями-воспоминаниями в книгу вошли о небольшие мемуарные фрагменты из статей другого характера.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Повелительный голос возвращает меня от глубокого размышления, навеянного этикой г. Ягова6, к моим общественным обязательствам. Голос долго басит: «Вставать, убрать камеру».

Камера чистая, но где же стол. Догадываюсь, что я должен проявить чудесное превращение койки в стол. Но не преуспеваю и махаю рукой.

Открывается дверь: «Кофе». Быстро наливают из чана что-то коричневое и дают хлеб. Хлеб черный, сносный. Коричневое неудобовоспринимаемо внутрь. Я совершаю из него возлияние пенатам «дома» в «парашу».

Тут я обращаю внимание на это главное украшение каждой камеры: не параши, а прямо королевско-профессорская немецкая культура какая-то. Трубы исходящие, трубы входящие… и каждый час вода льется! Сама! Потому что во всем должен быть порядок…

Не успел я налюбоваться этим сооружением, как меня вывели из камеры и поставили в шеренгу с семью свежепойманными берлинскими ворами.

Налево кругом, марш!

Это нас повели брать горячий душ. По особым номерам разводят но трое. Со мною оказались старый да малый воры, которые сейчас же зашептались.

Снаружи они были приличны. Но, mesdames, если бы вы знали, что такое белье берлинского вора.

Я с минуту в обалдении рассматривал «подоплеку» моих товарищей, если и не по духу, то по душу.

Наконец меня вызывают на допрос. До него я пробыл в тюрьме 14 часов все-таки.

Вахтмейстер полон плохо сдерживаемой радости.

— Ну, скажите же мне ваше настоящее имя.

— Анатолий Луначарский.

— Нет.

Я смеюсь.

— Были 8 лет тому назад в Берлине? Читали лекции?

— Да.

— Ну-с, так вот, устроитель ваших лекций д-р 3. заявил тогда полиции, что Луначарский это только псевдоним.

— Я не знаю, что сказал д-р 3., но я вовсе не псевдоним.

Даю ему сведения о моей семье. Чин действительного статского советника моего покойного отца производит впечатление. Ссылаюсь на письма, которые он же вытащил из моих карманов. Указываю на то, что после объявления амнистии прокурор санкт-петербургской судебной палаты опубликовал о прекращении моего дела и что об этом, быть может, можно справиться в консульстве.

Вахтмейстер зовет «специалиста» по русскому вопросу.

Увы. По тысяче признаков мне кажется, что это своего рода Пранайтис7. По крайней мере, поведение этого эксперта перед русскими письмами было тождественно с таковым же знаменитого «отца» перед загадочными иероглифами Талмуда. Во всяком случае, даже паровой печке стало ясно, что я самый подлинный Луначарский.

Я вижу, что это крайне досадно господину криминальвахтмейстеру. Но чем могу я его утешить?

Тут является мой таинственный комиссар. Теперь на мягких губах его играет очаровательная полуулыбка.

Он уверен, что я хочу есть и что обед в ресторане понравится мне более тюремного стола.

В сопровождении все того же чина, который меня арестовал и, очевидно, назначен мне в ангелы-хранители; иду в ресторан, досадуя, что не откушаю за официальным столом. В ресторане меня окружают друзья и журналисты. Беседуем.

Ангел-хранитель отводит меня затем к демону-искусителю, роль которого отныне играет сам душистый герр комиссар.

Дело выясняется, С одной стороны, нелепая запись о моем «псевдониме», которую господа полицейские не пожелали даже сколько-нибудь проверить, с другой стороны, вульгарнейший шпиковский донос.

Когда комиссар стал читать мне донос, я понял, что «истинно русская душа» водила пером доносчика.

Впрочем, категорически заявляю, что русское посольство абсолютно ни при чем в моем аресте. Оно само отклонило от себя всякую ответственность через посредство «Berliner Tageblatt'a»[36].

Нет, не без добрых душ на свете. Бывают добровольцы. Какую вульгарную чепуху рокамбольно-ррреволюционного8 пошиба сочинил ad usum[37] полицейского «дельфина»9 мой внимательный слушатель?

По его словам оказывается, что и председательствующий студент, скромнейший юноша, приветствовал меня чуть не как бомбометателя.

Ага! — подумала берлинская полицейская мудрость: псевдоним и этот его приветствует. Схватить. Авось «кто-нибудь». И вдруг оказался не «кто-нибудь», а просто журналист-литератор.

On est revenu bredouille![38] Досадно.

Но уж теперь надо хоть выслать.

Выслан я в срок 12-ти часов, без права проживания в Пруссии в течение 49 лет!

Прощай, прекрасный Берлин, лишь 87-летним стариком увидишь ты меня!

А буде я окажусь в Пруссии, то поступлено со мной будет по всей строгости законов. Затем я свободен.

Не совсем, однако. До отхода поезда, т. е. часов 7, эскортируют меня 2 злополучных парня, которые стоят со мной на трамах и в автомобилях.

Один «все тот же». Я так к нему привык. Выходя откуда-нибудь, я ищу глазами моего озябшего ангела. Он улыбается смущенной, приветливой улыбкой и приближается. Наконец-то сопровождавший меня друг догадался предложить им пойти пообедать, гарантировав, что мы пробудем не меньше часа в данном доме. Как обрадовались бедняки.

Я узнаю, какое милое, горячее участие в моей судьбе приняли и друзья, и знакомые, и даже почти незнакомые.

Я еще раз выражаю здесь всем им мою глубокую благодарность. Окружившая меня после тюрьмы атмосфера симпатии превратила мое приключение в одно из лучших воспоминаний.

Я бы должен был благодарить г-на полицейпрезидента фон Ягова, а я неблагодарный! Вчиняю ему процесс.

Адвокат д-р Эйкель был так любезен, что взял на себя ведение моего дела.

Либеральная пресса, особенно «Berliner Tageblatt», резко заняла позицию против нелепого и азиатского поведения берлинской полиции, так странно подменившей данное 2 месяца назад разрешение грубым арестом и высылкой.

С удовольствием узнаю, что как только мой адвокат вынудит г-на прусского министра внутренних дел покрыть своего подчиненного министерским авторитетом, в ландтаге будет сделана интерпелляция[39].

Предупрежденный комиссаром, что у него нет уверенности в разрешении саксонской полицией моего реферата в Лейпциге, я уехал из Германии.

Пишу из Льежа, где сегодня буду все-таки читать страшный реферат о «кризисе современного театра»!

О! В Берлине бы не разрешили!

<1914>

Война! Из личных воспоминаний*

Несмотря на то что черные тучи быстро собирались над Францией, где я жил в то время, никто не ожидал, что раскат военного грома грянет над головой так скоро.

Я уехал в июле в маленький городок Сен-Бревен на отдых. Русских там было очень немного: известный философ, социал-демократ Юшкевич и бывший в то время меньшевиком М. П. Кристи, нынешний заместитель заведующего Главнаукой в Наркомпросе, — оба с семьями.

В остальном нас окружала среда местных жителей и дачников. Ближайший крупный центр к Сен-Бревену — это порт Сен-Назер. Там ту же можно было встретить большие толпы, известное разнообразие общественных кругов.

Само собой разумеется, весть об объявлении войны взволновала всех.

Не могу сказать, чтобы я наблюдал в Сен-Назере какие-нибудь патриотические манифестации, да и в Париже их было мало. Война нахлынула быстро, никто не мог предвидеть, что она несет с собой. Франция — страна небольшая, сам Париж не является городом недоступным, Сен-Назер, как порт, мог оказаться немедленно под ударом немцев.

Словом, у всех преобладала тревога за завтрашний день и с общественной, и с личной точки зрения.

Однако, поскольку мы жили во Франции, поскольку нам приходилось узнавать о событиях из французских источников, поскольку с самого начала дело патриотической пропаганды оказалось поставленным во Франции очень хорошо, все мы, эмигранты, и даже социалисты, предполагали, что версия о вине Германии, о нападении с ее стороны, версия, как будто получившая полное подтверждение в походе через Бельгию, — правильна.

В первое время, таким образом, очень многие (не отрицаю этого и я сам), оставаясь на позициях интернациональных, осуждая самое войну, прекрасно понимая империалистические ее корни, тем не менее склонялись в своих симпатиях на сторону «союзников» и проклинали Германию.

Через несколько дней после бельгийских событий в Сен-Назер нахлынули англичане. Несколько дивизий пехоты с соответственной артиллерией и какой-то конный полк доставлялись на больших транспортных судах под охраной контрминоносцев Сен-Назера. Сен-Назер закипел английской солдатней.

Было необычайно любопытно и как-то колюче интересно наблюдать сцены английского бивуака, который покрыл собой торговый порт.

Большие суда стекались на рейд: шныряли шлюпки, передававшие группы солдат. Рослые, стройные, с решительным и лицами, они маршировали повсюду хорошо вымуштрованными отрядами, в хаки, с легким портативным оружием и поражали французов своей вольной походкой, к которой сводилось английское марширование.