Селеста Альбаре - Господин Пруст

• Название: Господин Пруст
• Автор: Селеста Альбаре
• Издательство: Модерн
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002

Селеста Альбаре

Господин Пруст

Воспоминания, записанные Жоржем Бельмоном

Лишь в конце XX века Селеста Альбаре нарушила обет молчания, данный ею самой себе у постели умирающего Марселя Пруста.

На ее глазах протекала жизнь "великого затворника". Она готовила ему кофе, выполняла прихоти и приносила листы рукописей. Она разделила его ночное существование, принеся себя в жертву его великому письму. С нею он был откровенен. Никто глубже нее не знал его подлинной биографии. Если у Селесты Альбаре и были мотивы для полувекового молчания, то это только беззаветная любовь, которой согрета каждая страница этой книги.

---

Но он чувствовал себя хорошо среди оставленных для себя вещей, которые так много значили в его памяти. Фактически вся квартира была пустыней вокруг оазиса его комнаты. Через большую гостиную всегда проходили, даже не останавливаясь, и там никого не принимали. Для редких посетителей малая гостиная служила лишь промежуточной остановкой опять же перед комнатой г-на Пруста. И только мы с ним проводили здесь иногда целые часы.

Кроме того, весь дом был практически зависим от него, и квартиранты всячески старались угодить ему. Сам он, не имея с ними никаких других отношений, кроме случайных встреч или их писем с благодарностями за одолжения или любезности, был очень всеми доволен. Дочь доктора Гагэ с первого этажа г-н Пруст находил просто очаровательной. Она занималась благотворительными базарами и каждый раз сообщала ему о них, а он всегда присылал ей по банковскому билету. Однажды она передала ему кружевную подушечку ручной работы с приложением письма. Г-н Пруст не взял подушечку, но само письмо показалось ему «восхитительным», напи­санным от чистого сердца. После смерти г-на Пруста, когда слава о нем уже рас­пространилась, г-жа Гагэ призналась мне, как она потом кусала себе локти из-за того, что сожгла все его письма.

Выше нас располагался американский дантист, неподражаемый Вильяме. Он нанимал протезистов, которые работали в течение дня, но совершенно бесшумно. Вильяме был еще и спортсменом и по субботам вместе со своим шофером уезжал играть в гольф. Он женился на какой-то знаменитой артистке, сильно душившейся и великой поклоннице г-на Пруста. Она даже писала ему письма. Помню, как она играла на арфе. Ее  квартира была прямо над кабинетом мужа. Г-н Пруст считал их союз мезальянсом. Не думаю, чтобы он встречался с госпожой Вильяме, но они перепи­сывались, и ему нравилась ее изящная манера выражать свои мысли.

Все это и объясняет, почему переезд с бульвара Османн явился для него на­стоящим вырыванием корней.

Эта трагедия — а это действительно была трагедия — морально отягощалась еще и теми условиями, в которых она происходила. Дело в том, что тетка г-на Пруста продала дом, даже не предупредив его, и в конце 1918 года он оказался перед со­вершившимся фактом. Весь низ был куплен банком Варен-Бернье, который намере­вался открыть кассы с выходом во двор. В 1919 году начались работы, и г-н Пруст, хотевший сначала остаться, несмотря ни на что, понял, что спокойная жизнь для него кончается и будет так же обезображена, как и столь дорогой для него дом.

По одним его словам: «Боже мой, я всегда был так внимателен к тетке, а она даже ничего мне не сказала!» — я поняла не только его обиду, но и почти уверена, что он без колебаний купил бы этот дом, хотя ни на что подобное сам г-н Пруст мне даже не намекал. Ведь в противоположность всем россказням, будто он задолжал ей чуть ли не за три года, я полагаю, у него было достаточно средств на такую трату, чтобы при этом еще и не менять свой привычный образ жизни. Если бы его заботила, как говорили, нехватка денег, я уж непременно знала бы об этом.

Во всяком случае, закон защищал его как писателя, и г-н Пруст мог бы оста­ваться на бульваре Османн еще восемнадцать месяцев. Но он не хотел:

—     Чем слышать весь этот беспрерывный шум, я лучше поступлюсь своими правами.

Возникла проблема обстановки — еще одна драма, еще одно уничтожение прошлого, связанного со всей его жизнью. Наваленная в столовой родительская ме­бель, пролежавшая там тринадцать лет, пошла на продажу в агентство на улицу Шово-Лагард в квартале Мадлен. Туда же отправилась и часть обстановки большой гостиной, из которой я помню большую хрустальную люстру. Помню даже имя служащего, занимавшегося этим делом, — г-н Дюбуа. Все было продано вопреки здравому смыслу. Отчаявшийся г-н Пруст ничем этим не хотел заниматься. Он только велел мне пойти на распродажу:

—     Сходите посмотреть, как там торгуют.

Г-н Дюбуа оставил себе приглянувшийся ему письменный стол. Большая хру­стальная люстра продавалась за пять тысяч франков, и я сама выкупила ее для г-на Пруста, полагая, что ему будет слишком жаль ее. Он очень хвалил меня за это. И если бы, как говорили, г-н Пруст продавал обстановку, чтобы получить наличные деньги, то эта операция оказалась по меньшей мере неудачной.

И еще одна ложь — будто из «экономии» он просил своего приятеля герцога де Гиша продать торговцу винными пробками панели, заглушавшие его комнату. Это неправда. Г-н Пруст позаботился о том, чтобы они были сняты со всеми предосто­рожностями. Их отдали на время в гараж, до тех пор, пока он не найдет себе квартиру по своему вкусу. Может быть, герцог де Гиш как-то участвовал в этом, но ни о какой продаже и речи не было.

А когда после многомесячных поисков мы нашли, наконец, квартиру на улице Гамелен, г-н Пруст все равно считал это не более чем временным решением.

Но сначала надо было поселиться хоть где-нибудь, а найти удобную для него квартиру представляло собой очень нелегкую задачу. Искали буквально все. Помню, как-то раз Одилон привез адрес красивого дома на бульваре Перейр. Но около него за деревьями проходила окружная железная дорога.

—     Поезда! Никогда в жизни!

Г-жа Гагэ, жена доктора с бульвара Османн, сообщила ему, что также вынуж­дена искать для себя новое место и обещала поделиться своими находками. Она дала нам несколько адресов, но и из этого ничего не подошло.

То его не устраивал весь квартал, то отсутствие лифта — без него при такой астме не могло быть и речи. Или возникала проблема верхних жильцов, которые будут ходить по голове, и там уже, что ни делай, все равно ничего не поможет. Был еще адрес на бульваре Малерб, неподалеку от товарища его детства Робера Дрейфуса, но и это не получилось. На улице Риволи предлагали пятый этаж и совсем близко от «Рица», что было соблазнительно, однако:

—     Там слишком шумно, да еще и сырость от туманов на Сене.

Тем временем, прослышав о наших усиленных поисках, актриса Режан, кото­рой принадлежал дом на маленькой улочке Лоран-Пиша, между авеню Фош и улицей Перголезе, предложила у себя четвертый этаж, сохранявшийся за ее дочерью, жив­шей тогда в Америке. Сама Режан занимала второй этаж, а на третьем жил ее сын, Жак Порель, хорошо знавший г-на Пруста. Туда мы временно и вселились, с трудом разместив обстановку из его комнаты (там и без того стояла своя мебель). О проб­ковых панелях не приходилось, конечно, и думать.

Режан была тогда уже старой дамой, страдавшей тяжелой болезнью сердца, но г-н Пруст все так же неумеренно восхищался ею. В его книге есть великая актриса Берма, Для которой он многое взял от нее. Несомненно, улица Лоран-Пиша соблаз­нила его возможностью быть вблизи от кумира своего детства и молодости. Тогда он много рассказывал мне о ней:

—     Видите ли, Селеста, Сара Бернар была, конечно, великой актрисой, но она могла играть только вполне определенные роли, а Режан умеет все — от трагедии до бульвара. Она выше, чем актриса — это великий художник. Обе эти женщины отличаются друг от друга так же, как хороший романист от великого писателя. В Испании у нее был такой триумф, что король послал ей в подарок карету, запряженную мулами, и я видел, как она ездила в ней по Елисейским полям. Великолепное зрелище.

Он очень любил также и Жака Пореля. Помню один очень веселый вечер, ко­торый мы провели с ним на улице Лоран-Пиша, развлекаясь подражаниями и пере­дразниваниями. Потом г-н Пруст спросил меня, что я думаю о нем.

—     Красивый и очень милый юноша, но немного легкомысленный.

—     Вы правы, Селеста, зато он приятен, как дуновение ветра летним вече­ром.

Да и саму Режан заботила легковесность сына. Уже после того, как мы пере­ехали от нее на улицу Гамелен, она написала длинное письмо г-ну Прусту, прося его после ее ухода — она чувствовала приближение смерти — помогать сыну советами. Он очень разволновался, и ее мольба, именно мольба, мучила его.

—     Селеста, это просто ужасно. Конечно, г-н Порель слабый человек, но ведь я болен и не могу взять на себя такую ответственность.

Он, в свою очередь, тоже написал Режан длинное письмо, и я отправилась с ним. Она приняла меня лежа и долго говорил о своем восхищении г-ном Прустом. Кроме того, сказала еще, как ей надоел тот покой, который предписывают врачи из-за больного сердца. Все же она сохраняла силу духа и необыкновенную веселость.

Вскоре она умерла. Ей очень хотелось вернуться на подмостки, чтобы сыграть в «Безумной девственнице» Анри Батая и встретиться с той же публикой, как и во времена ее триумфов. Помню, что это очень беспокоило г-на Пруста.

—     Вот увидите, Селеста, при ее болезни она умрет в театре. Ах, зачем только она согласилась на эту роль.

Однажды вечером, когда он был в ложе Оперы на представлении «Антония и Клеопатры» Андре Жида, где выступала Ида Рубинштейн — идол тех лет, — ему сообщили, что прекрасная душа Режан отлетела в иной мир. Он сразу же уехал из Оперы на улицу Лоран-Пиша, где мы устроились далеко не идеальным образом. У г-на Пруста там не было столь необходимого для него уединения. Кроме того, ему казалось, что в близких деревьях на авеню Фош накапливается сырость, и он опасался новых приступов. Говорили и о шуме, который сильно преувеличивали, в том числе и он сам, но уж такую игру он сам придумал для себя. Помню, что на другой стороне двора жил актер «Комеди Франсез» Ле Баржи. Было видно, как он расхаживает по ванной, издавая иногда громкие крики во время декламации или споров с женой, что не всегда отличалось одно от другого, и это очень забавляло г-на Пруста.