Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты

• Название: Отец Кристины-Альберты
• Автор: Герберт Уэллс
• Издательство: АСТ : Астрель : ВКТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-17-076231-6

Неизвестный, непривычный Уэллс.

Не фантаст, не мистик, не фантазер — злой и остроумный сатирик, изощренно иронизирующий над штампами классической «семейной саги».

История эмансипированной Кристины-Альберты и ее отца, помешавшегося на оккультизме и всерьез уверовавшего в то, что он является реинкарнацией древнешумерского властителя, призванного вернуть в наш мир счастье и справедливость.

Роман публикуется на русском языке впервые — в великолепном переводе классика отечественной переводческой школы Ирины Гуровой.

---

— Нет уж, вы теперь повязаны, — весело сказал Дивайзис и взглянул на Кристину-Альберту. — Повязаны с Саргоном, как и все мы. Захватите свою работу.

— Да, пожалуйста, приезжайте, — сказала Кристина-Альберта.

Бобби упирался единственно потому, что приглашение было чересчур уж соблазнительным.

3

«Коттедж» в Удиморе, который показался Бобби очень удобным и привлекательным современным домом, и эти трое — Кристина-Альберта, Дивайзис и Пол Лэмбоун, собравшиеся вокруг Саргона, — завладели всеми мыслями Бобби. Они казались ему новыми и четкими в степени, какой он еще не встречал, и даже дом был свеж и четок в своем чарующем белом изяществе, как никакой из домов, привлекавших его внимание прежде. В сравнении с ним все они казались плодами случайности, скомпилированными, вторичными, неопределенными в своем назначении. Но этот дом создал искусный молодой архитектор, который верно оценил Пола Лэмбоуна, и белые шагреневые стены уютно вписались в склон холма, глядя с искренним, вполне отвлеченным восхищением на Рай, и через болота на Уинчелси и далекое голубое море. И при нем имелись беседки и бельведер, откуда открывался тот или иной вид, а выше по склону располагался обнесенный стеной сад с широкими дорожками, на который можно было смотреть с обратной стороны дома сквозь частый переплет окон. Закатом можно было любоваться из разных превосходных мест, но он не заливал своим светом ни одну комнату, слепя и раздражая. Заботливая стена ограждала шток-розы и дельфиниумы от юго-западного ветра и служила опорой двум-трем сливам, груше и смоковнице. Первый этаж был почти весь занят одной огромной комнатой с угловой нишей, служившей столовой. Раздвигающиеся широкие двери соединяли ее с террасой, а для разговоров можно было устроиться у каминов или возле окон, в зависимости от времени года. Однако в доме имелось и несколько небольших кабинетов, где можно было запереться и писать. В удобных углах произрастали книжные полки, и всюду в доме таинственно веяло теплотой от невидимых радиаторов, о существовании которых трудно было догадаться. Дом был настолько похож на Пола Лэмбоуна, а Пол Лэмбоун был настолько частью своего дома, что казался всего лишь его голосом и его глазами.

Пол Лэмбоун был первым преуспевающим писателем, с каким довелось познакомиться Бобби. О, он был знаком с разными нуждающимися молодыми писателями, писателями-головастиками, писателями, не уверенными в завтрашнем дне, но это был первый полностью сложившийся, признанный и во всех отношениях зрелый писатель в его жизни. Он произвел на Бобби впечатление оглушающей уверенности в своем положении — он казался свободным, полностью обеспеченным. Но особенно поражало то, что он ни с какой стороны не был великим писателем — ни Диккенсом, ни Вальтер Скоттом, ни Гарди; произведения Лэмбоуна, по мнению Бобби, ничем особенно не превосходили его собственные потуги. Иногда — некоторая выразительная лаконичность, некоторое проникновение в глубину, но только и всего. До сих пор в воображении Бобби жизнь писателей и художников рисовалась увлекательнейшей авантюрой, великолепными свершениями, невыносимыми трудностями, бешеными наслаждениями и трагическими несчастьями. Свифт, Сэвидж, Голдсмит, Карлейлы, Бальзак, Дюма, Эдгар Аллан По — вот они были в его духе. Но этот новехонький светлый дом был столь же солидным и удобным, как любой загородный дом, и Лэмбоун восседал в нем с таким же незыблемым достоинством, как какой-нибудь провинциальный банкир, или владелец рудника, или старший партнер преуспевающей юридической фирмы. Его не угнетал страх потерять «работу» или «исписаться». Он говорил и поступал так, как считал приличным, и полицейский отдавал ему честь, когда он проходил мимо.

Если подобное могло возникнуть из «Книги житейской мудрости» и приятных романов Пола, так какой же потенциал, до этих пор даже не подозреваемый, потенциал приобретательства, комфорта, надежности и полезности может таиться в благожелательной отзывчивости Тетушки Сюзанны?

Прежде Бобби не верилось, что может настать день, когда он обретет финансовую независимость, станет сам себе хозяином, сможет ничем себя не ограничивать и освобождать других людей от ограничений. До сих пор жизнью Бобби кто-то руководил, и она управлялась необходимостью. Его послали в школу и послали в колледж, его собирались сделать управляющим поместья друзей, когда война схватила его вместе со всем его поколением, вымуштровала и отправила в Месопотамию. А после войны он был вынужден подрабатывать, чтобы восполнять свое сильно уменьшившееся наследство. Жизнь на каждом этапе была настолько размечена и предписана, существование его родителей настолько управлялось традициями их класса, что сознание Бобби было более чем подготовлено потрястись нескованностью и свободой Пола Лэмбоуна.

Любопытно заметить, с какой полнотой Пол Лэмбоун был порождением современного мира и с какой полнотой он ему не принадлежал. Он пользовался всеми его преимуществами и уклонялся практически от всех присущих этому миру обязательств. Он вырвался из него, унося его дары. Ему не требовалось ходить в присутствие, соблюдать времена года, обращаться куда-либо, исполнять какие-либо обязанности. Был ли он исключением в этом смысле? Или еще многие подобно ему с выгодой вырвались из ветшающей социальной системы? Особый сорт новых людей, которые ничему не принадлежат?

Бобби сидел на террасе и поглядывал через спинку стула на этот чрезвычайно новый и при том ласкающий глаз и комфортабельный коттедж Пола Лэмбоуна, сосредоточившись на осенившей его идее: в мире появились люди новой породы, живущие вне связи со старым порядком вещей, формирующие новые образы жизни. Дом казался воплощением этой идеи. Новый и непривычный, но без намека на извинения или бунт. Он просто возник, как новая мода. Просто пришел, как новое столетие. Бобби всегда считал, что революции наступают снизу, рождаются яростью обездоленных и угнетенных. Он полагал, что это для всех само собой разумеется. Но предположим, что революции — это просто взрывы, не имеющие особого отношения к подлинному прогрессу не так и не эдак, и что новая эра наступает, когда люди, какое бы место они ни занимали в социальной иерархии, освобождаются настолько, чтобы выработать новые идеи.

Новые идеи!

Саргон был новым, Пол Лэмбоун был новым, Дивайзис был новым — до войны таких людей не существовало. Они выросли из своих прежних «я» и столь же отличались от довоенных людей, как люди XIX века отличались от людей XVIII века. А самой новой была Кристина-Альберта, отодвинувшая в небытие свою синеглазую предшественницу. В мыслях и разговорах она была такой прямой и свободной, что Бобби чудилось, будто его сознание семенит в кринолине и шляпке. Он совершил с ней две прогулки — в Брид и в Рай, и она ему страшно нравилась. Ему еще не было ясно, влюблен он в нее или нет. Кто бы в нее ни влюбился, обрекал себя на цепь еще не разведанных, никем не опробованных трудностей. Ничего общего с тем несбывшимся обычным романом с несуществующей синеглазой девушкой.

Ей он, казалось, нравился — особенно его волосы. Она дважды об этом упомянула и один раз их взлохматила.

Ситуация предлагала странную загадку, каким образом она, Саргон и он сам оказались гостями Пола Лэмбоуна с Дивайзисом на переднем плане. Именно свобода Пола Лэмбоуна от всяких предписаний позволила ему предоставить убежище Саргону и собрать такое странное общество под своим кровом. Но Бобби инстинктивно чуял какие-то скрытые связи и недостающие звенья. Дизайзис, конечно, был достаточно законным гостем как близкий друг Лэмбоуна. Но их интерес к Саргону казался Бобби более сильным, чем следовало бы. Он недоумевал и осторожно анализировал всяческие возможности. Без сомнения, за этим крылось безотчетное побуждение вроде его собственного, но не совсем такое — саргонизм.

Начал Бобби с враждебности к Дивайзису, непрошено вторгнувшемуся в систему отношений, достаточно интересных и без его вмешательства. Он радовался, что должен уехать в Лондон на пятницу и без особого удовольствия думал о возвращении в субботу. Затем он обнаружил, что его чувство перешло в своеобразное уважение, к которому примешивалась опасливость, почти страх.

Дивайзис замечал вас, не в пример Лэмбоуну. Смотрел на вас, приобщался к вам. Это была привычка — приобщаться к людям. Он умел интересоваться активнее и увлечение, чем Лэмбоун, в куда большей мере забывая о себе. Лэмбоун замечал все ровно настолько, чтобы высказывать остроумные наблюдения, Дивайзис касался самой сути. Бобби связывала внутренняя неуклюжесть — как и большинство людей, полагал он, но в Дивайзисе ее практически не было. Человек науки, человек с научным мышлением. Бобби доводилось встречаться с одним-двумя учеными, и они были поглощены чем-то, отгораживавшим их от обыденных вещей; поглощавший их интерес отгораживал их и от самих себя — одного в основном занимали напряжения в стекле, другого — яйца иглокожих. Возникало ощущение, что вы все время видите только их затылки, и оставалось лишь улыбаться такой их всепоглощенности. Но Дивайзиса занимали побуждения и мысли других людей. Он не отводил от вас взгляда, он заглядывал вам внутрь. Бобби мало-помалу осознавал это. Взгляду Дивайзиса не хватало деликатности и такта.