Александр Соколов - Тайна прикосновения

• Название: Тайна прикосновения
• Автор: Александр Соколов
• Жанр: Научная Фантастика

---

— Я-то не забываю, — обиженно отвечала Амелия — ей пришёлся не по вкусу поучительный тон напарницы, — а вот ты — сначала нагрейся до комнатной температуры, а потом и подкатывайся к мальчику. От тебя же, как от Арктики, веет!

Глава 20. НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

Погожий июньский денёк удался на славу. Иван особенно любил ранние утренние часы, когда прохлада ещё таится меж листьев клёнов, в пышных кустах сирени. Он выходит из дома, вдыхает эту свежесть лета, смотрит, как лучи восходящего солнца ведут перепляс среди веток деревьев, слышит мычание коров, которых собирает пастух.

Всем этим можно насладиться, пока идёшь до конюшни — там его уже ждёт конюх Усков, осёдланные Резеда или Аргентина. Сегодня — Аргентина, более быстрая, но и более норовистая. В этот день он запланировал объехать поля, побывать на ферме с Зотовым и разобраться с бухгалтером и его отчётностью по посевной. Слишком много замечаний получили из треста за отчёт!

Покончив с намеченным, Марчуков спрыгнул с разгорячённой кобылы возле правления совхоза, провёл рукой по лбу лошади, на котором светилась белая звёздочка, достал из кармана кусок хлеба, поднёс к влажным губам любимицы.

— Иван Петрович! Вас ждут! Корреспондент из областной «Коммуны»! — раздался женский голос из окна.

Вот те раз! Этот народ зачастил к нему, все хотят узнать «секреты передового опыта». Но обычно звонят заранее, просят забрать их со станции, а этот — как снег на голову!

Он подошёл к крыльцу и буквально столкнулся с выходившим человеком.

Вот те два! Перед ним стоял Гаврюша Троепольский собственной персоной! Иван, разглядывая его, отступил на шаг: потёртый пиджачишко на любимой косоворотке, брюки, заправленные в хромовые сапоги, толстые, желтоватые линзы больших очков на «гаврюшенском», не поддающемся описанию формы, носу и улыбка узких губ за прокуренными зубами.

— Каким ветром, Гаврюша? — воскликнул Иван, заключая его в объятия.

— Тише, леший, задушишь! — отбивался друг. — Я тут проездом из соседнего хозяйства. Дай, думаю, загляну к передовику, больно шуму ты много наделал! Страна должна знать своих героев.

— Мефодиевна! — крикнул Иван женщине в окошке, не пропустившей ни слова из диалога закадычных приятелей. — Вызови Ускова, пусть заберёт Аргентину!

— Ты всё по старинке, на лошадях! А вот сосед твой на «виллисе» по полям разъезжает. В какой-то воинской части обменял на фураж.

— Каждому своё, Гаврюша! Ты знаешь, я люблю лошадей. Не нужен бензин, фураж цел, и скотина довольна! Сколько мы с тобой не виделись? Пожалуй, с сорокового?

— Да, почитай семь лет. На войну меня не взяли из-за зрения, одно время поработал агрономом, а сейчас вот журналюгой заделался. Книжку издал, «Записки агронома».

— Книга — с тебя! А сейчас идём ко мне. Сначала показываю своё жилище, обедаем, гуляем по территории, а утром едем смотреть поля!

— Давай, если не возражаешь, погуляем. Есть ещё не хочется, а я засиделся в конторе.

— Принимается! Слушай, как и где погиб Стуков Гаврюша? Из его родных в Алешках никого не осталось.

— Пока не знаю. Сделал запрос через военкомат, ответа пока нет.

— Ты помнишь, как мы клялись на земле?

— Как же забыть! И свадьбу твою с Пашей помню, и как мы свидетелями на ней со Стуковым были. Только вот второго Гаврюши уже нет, а я. пишу о земле. По-настоящему — только ты у дела.

— Как знать, может быть, ты своим словом сделаешь больше!

— Словом — больше? Да я озабочен тем, как бы не сказать лишнее! За нас с тобой всё давно решили!

— Ладно, пойдём! Здесь, под окнами, нам не поговорить. Да и всю свою усадьбу хочу тебе показать. Мы пройдём её по периметру, потом покажу манеж, лошадей. Ты находишься сейчас в бывшей усадьбе графа Орлова, владевшего здесь, в Воронежской губернии, многими землями. Ему и принадлежал конезавод в Хреновом, с его знаменитыми орловскими рысаками. Там и сейчас разводят лошадей, под опёкой Будённого. Я у них племенных для себя выписываю, да и для выезда подобрал несколько кобыл. В следующем году планирую открыть собственный ипподром.

Друзья не спеша шли от конторы, мимо буйных зарослей сирени, на которой кое-где сохранились цветущие грозди. За сиренью, в тени клёнов и лип, стоял двухэтажный дом. Первый этаж был выложен из камня, второй — деревянная надстройка, с выступающей открытой террасой под крышей. Часть крыши и террасу держали две кирпичные опоры над входом в дом. Было очевидно, что добротная постройка относится если не к прошлому веку, то к началу нынешнего.

— Это дом управляющего имением. Здесь и живёт твой покорный слуга. Я выбрал второй этаж. Хотя дома только ночую, но бывают и приятные минуты.

выйдешь на балкон — и ветки деревьев можно потрогать руками. Когда цветёт липа, дивный запах! Тут я поставил кресло-качалку, и Паша с Санькой восседают в нём летом целыми днями. Да вот и она, на балконе! Паш-у-ня! Ни за что не догадаешься, кто рядом со мной!

Но Паша, кажется, узнала Троепольского, она всплеснула руками.

— Готовь сразу обед и ужин! Через пару часиков зайдём! — распорядился Иван.

Они шли не спеша по тропинке, вдоль ряда могучих тополей. Солнце в этот день не слишком припекало, ветерок ласкал лица, и Гаврюша то и дело поднимал голову вверх, пытаясь взглядом измерить исполинов. Приходилось переступать через толстые корни, пересекающие дорожку.

— Хорошо, что сюда война не дошла. неизвестно, что стало бы с этими долгожителями, которые помнят графа Орлова, — раздумчиво сказал Иван, потом стал рассказывать эпопею возвращения сына из эвакуации.

Когда тополя закончились, им пришлось перебраться через канаву. Дальше путь шёл вдоль яблоневого сада. Так они вышли к леску, где начинался пруд. Лесок представлял собой типичную для среднерусской местности поросль, что зовётся смешанным подлеском. Уж об этом-то Троепольский, окончивший лесотехнический институт, знал не понаслышке. Если слегка изменить слова известной песни — это разнообразие можно было представить так: «То берёзка, то осина, куст ракиты над рекой.». Этот кусочек леса был как раз тем «краем», который больше вряд ли где найдёшь. Друзья подошли к глади пруда, и Тро- епольский, сняв свои очки с толстыми линзами, шумно выдохнул воздух: «А красота-то какая!»

Они двинулись вдоль берега пруда, огибая лесок, вышли на большую поляну со сторожкой.

— Здесь традиционно проходят все народные гулянья, от майских праздников до пасхи. Здесь же, рискуя быть не понятым, я поначалу хотел заложить ипподром. Но потом не решился трогать эту красоту, нашёл другое место — пустующее поле. Мы сейчас пройдём с тобой через цветущую жасминовую аллею, и ты поймёшь, почему я передумал. Ты не боишься укусов пчёл?

— В эдэме даже пчёлы кусаются без боли! После города я здесь словно в раю, без всяких преувеличений. Ты посмотри, ведь за всё время, что идём, мы не встретили ни одного человека, кроме шныряющих мальчишек.

— Гаврюша, у меня все работают! И ты видел бы, с какой жадностью народ работает после войны! Кто не задействован в поле, те трудятся в посёлке, на стройке собственных домов. Захочешь — побываем и там. Ты увидишь моих людей, с блеском в глазах. Я радуюсь, когда понимаю, что мне удалось зажечь эти глаза.

Они идут за мной, потому что я многое им даю, пекусь о них. Я не начальствую, я веду их за собой, снимаю, если надо, рубашку и переворачиваю лопатой зерно на токах вместе с ними; я один из них — и они чувствуют это.

— Друг мой, всё ли так идеально? Знаю тебя неисправимым романтиком с вечно горящими глазами, распахнутой душой. Помню тебя активистом, представителем комбеда района, открывающим «Театр Чернышевского» в Борисоглебске. Как мы радовались этому театру для бедноты, где мы сами ставили пьесы и сами были артистами. сколько было восторгов!

Ты говорил тогда: «Мой театр в Борисоглебске.» — и искренне, по праву, считал его своим, как считаешь сейчас «своими» людей, работающих в совхозе, «своими» — этот парк, и манеж, и лошадей — свою сокровенную любовь.

Я понимаю, в этом звучит наша гордость за вложенный труд, но разве мы по- настоящему можем сказать, что это — «моё»? Ты не боишься, что в какой-то момент у тебя всё это отберут, найдётся тот, кто «положит глаз» на твой «эдэм», на твой, испеченный собственными руками, кусок сладкого пирога и вышвырнет тебя отсюда под самым благовидным предлогом, чтобы сесть здесь самому или посадить своего наперсника?

Иван с удивлением воззрился на друга, как будто видел его впервые. Гаврюша снял очки, и на его переносице обнаружились два тёмных следа. Глубоко спрятанные глаза на ярком солнце превратились и вовсе в щелочки и смотрели устало, без всякой насмешки, так свойственной им.

— Гаврюша, откуда в тебе это? Ещё семь лет назад ты был другим человеком. Откуда в тебе такой пессимизм?