Дмитрий Жуков - Русские писатели XVII века

• Название: Русские писатели XVII века
• Автор: Дмитрий Жуков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1972

Впервые в серии «Жизнь замечательных людей» выходит книга о двух писателях, вернее, двух книжных деятелях древней русской литературы — Аввакуме Петрове и Симеоне Полоцком.

---

Царь то пришлет совсем уже сломленного старика Неронова склонять Аввакума к покаянию, то грозного дьяка Дементия Башмакова — «шпынять». Опять увещевали его митрополиты Павел с Ларионом, архимандрит Иоаким и много, много других… Вроде бы все — отлучили, прокляли, а продолжают его называть протопопом и ищут его благословения. Полтора месяца Алексей Михайлович еще питал надежду на примирение с упрямцем. Присылал людей с просьбой благословить его с царицей и детьми.

Аввакум в ответах на предложенные ему вопросы писал, что царь православен, но книги «простою своею душою принял от Никона». Он тоже не терял надежды убедить царя. Вспоминалось ему, как в доброе старое время, когда он еще в Казанском соборе книги читал, пришел туда на праздник Алексей Михайлович крашеные яйца раздавать. Сын Аввакумов Иван совсем еще маленький был. Вышел он куда-то из церкви на улицу. Царь Ванюшку хорошо знал и послал брата Аввакумова сыскать ребенка. Долго стоял, ждал, покамест брат не привел мальчика. Царь ему руку дает целовать, а он видит, что не поп, и не целует, несмышленыш. Тогда царь погладил его по головке и два яйца дал. Мучитель царь, а ведь добр бывал.

Аввакум вздохнул и в очередном послании царю приписал благословение ему, царице и детям.

Когда узников взяли в Москву на Никольское подворье, комнатные люди царя то и дело ходили. Сам Артамон Матвеев, любимец царский, по два раза в день бывал. Однажды он привел с собой Симеона Полоцкого.

Воспитатель царевича большую силу взял. Членом собора он не был, но вмешивался в допросы и давал указания епископам. Уже Печатный двор и книгу его выпустил. «Жезл правления». Одни называли ее «чистым серебром», другие видели в ней одно «латинство». А была она направлена против сочинений Лазаря и Никиты.

С Аввакумом у Симеона получился такой крик, что узнику потом кусок в горло не полез от возбуждения.

Напоследок Симеон сказал:

— Какая острота телесного ума! Да лихо упрямство. — И добавил, обратись к Матвееву: — А все оттого, что науке не учился.

Аввакум только сплюнул и опять свое. Артамон Матвеев начал грозить ему смертью.

— Смерть мужу покой есть, — сказал Аввакум. — Не грози мне смертью, не боюсь я телесной смерти…

Через несколько дней царь опять прислал Матвеева со слезными просьбами. Аввакум смеялся:

— Не ищи в словопрении высокой науки…

Уходя, Матвеев не выдержал и сказал сквозь зубы:

— Нам с тобою не сообщно!

И в самом деле, ничего общего не было у Аввакума ни с Симеоном, ни с одним из первых русских «западников» Матвеевым, верившим в светское просвещение. Выла б воля Матвеева, а не царская, он раздавил бы Аввакума и не оглянулся…

Только 26 августа царь подписал указ о ссылке в Пустозерск Аввакума, Епифания, Лазаря и Никифора. Последний был протопопом, его «за ослушанье и за непокоренье о крестном знамении» приказали взять в Симбирске восточные патриархи, когда еще ехали в Москву; в Пустозерске он вскоре умер.

На другой день Аввакума и Никифора отвезли в Братовщину, село, что на полпути в Троице-Сергиеву лавру, а Епифания с Лазарем повезли на Болотную площадь. Тут, напротив Кремля, за Москвой-рекой, палачи усадили их на скамьи и вырезали языки. Аввакума от этой казни спасло заступничество царицы.

Все это совершалось скрытно и в страшной спешке. Епифаний писал: «…ухватили нас, как звери лютые суровые, и помчали нас так же скоро, скоро. Мы же от болезней и ран горьких изнемогли, не можем бежать с ними, и они ухватили извозчика, и посадили нас на телегу и все-таки помчали нас скоро». Едва душу не вытрясли из истекавших кровью людей, пока тоже не привезли в Братовщину. Оттуда начался их скорбный путь в «место тундряное, студеное и безлесное», в заполярный Пустоверск…

Вез их сотник Федор Акишев с девятью стрельцами, и был у него строгий наказ — не пускать никого к узникам, не давать им обращаться к народу. Но на Печоре, в Усть-Цильме Аввакум, по преданию, из-за стрелецкого частокола руку вверх взметнул «с крестом верным» и крикнул:

— Этого держитесь, не отступайтесь!

От Усть-Цильмы до Пустозерска оставалось всего двести пятьдесят верст. По льду реки за шесть дней, слившихся в сплошную полярную ночь, одолел санный поезд этот путь, и 12 декабря пустозерский воевода Иван Саввинович Неелов уже встречал и размещал по избам московских колодников и стрельцов.

В сопроводительной царской грамоте воеводе велено «тем ссыльным сделать тюрьму крепкую и огородить тыном вострым в длину и поперек по десяти сажен, а в тыну поставить 4 избы колодникам сидеть, и меж тех изб перегородить тыном же, да сотнику и стрельцам для караулу избу…». Да где ж леса взять в тундре? Решил воевода «очистить» несколько изб — пусть порознь колодники живут, пока мужики лес по Печоре не сплавят да тюрьму не построят.

Так и жили. В апреле 1668 года привезли и дьякона Федора, тоже без языка. Помаленьку казненные научились урезанными языками говорить, и Аввакум, а потом и все за ним стали толковать об этом как о чуде — языки-де выросли.

Тогда, на Угреше, Федор покаялся. Это была уловка. Его отправили в Покровский монастырь, но он из-под надзора ушел к себе домой, взял жену и детей и скрылся. Все же он был сыскан и осужден на урезание языка и ссылку в Пустозерск.

Пустозерск ныне не существует. За несколько часов хода от Нарьян-Мара по протокам Печоры можно добраться на моторке до того места, где он был. Из земли торчат венцы и целые срубы. Печорская волна бьет в берег, размывая его все дальше и унося следы былой жизни. Поодаль видны черные покосившиеся кресты и обелиск, воздвигнутый стараниями известного исследователя жизни Аввакума и собирателя древнерусских рукописей Владимира Ивановича Малышева.

Судя по плану Пустозерска в книге Николая Витсена «Северная и Восточная Татария», изданной в Амстердаме в 1705 году, это был довольно большой город. Вокруг стен острога стояли постоялый двор, таможня, съезжая изба, дом воеводы, подворье пинежского Красногорского монастыря, несколько церквей, дома и лавки торговых людей, мастеровых, стрельцов. Во времена Аввакума в Пустозерске жило не менее шестисот русских людей, да вокруг во множестве ставили свои чумы ненцы.

Острог «зарубили» в 1499 году московские воеводы князья Ушатый и Курбский да еще Заболотский Бражник. Сюда стекались потоки пушнины, отсюда выходили промышленники осваивать Новую Землю и Шпицберген, выступали отряды, покорявшие Сибирь… Основанный на полсотни лет раньше Мангазеи, Пустозерск стал хиреть одновременно с ней. Он был обречен на прозябание царским запретом плавать по северным морям, когда англичане стали посягать на русский Север…

Сначала Аввакум, Лазарь, Епифаний и Федор жили в Пустозерске почти свободно, сходились, обсуждали книгу «Ответ православных», которую писал Федор. В Пустозерск приехала и купила избу жена Лазаря Домница. Настасья Марковна с детьми оставалась на Мезени, старшие сыновья мыкались в Москве.

Правда, голодновато было. Соли не давали. Одежишка пооборвалась. Ходили «срамно и наго». В сопроводительной грамоте воеводе указывалось, чтобы он давал сотнику московских стрельцов из таможенных и кабацких сборов деньги на покупку корма из расчета по два четверика ржаной муки на хлеб и полчетверика на квас в месяц на каждого человека. Это примерно сорок килограммов муки. Других продуктов не выдавали, но муку можно было обменять на что угодно. Да только не получали колодники этой муки. В своей первой челобитной царю из Пустозерска Аввакум писал: «А корму твоего, государь, дают нам в вес — муки по одному пуду на месяц… Хорошо бы, государь, и побольше для нищей братии за ваше спасение». Это был уже голодный паек. Полтора пуда «прилипало» к рукам воеводы, сотника и стражников.

В той же челобитной Аввакум напоминает царю, как тот велел Дементию Башмакову сказать тогда у потайных ворот, чтоб надеялся протопоп на государя. Вот и просит он за себя да за своих сыновей Ивана и Прокопия. Просит отпустить их на Мезень.

Но уже менялось его отношение к царю. Приходили из Москвы вести нерадостные.

Собор признал законными реформы Никона. Греки твердили, что русские завели ереси с тех пор, как независимы стали от Константинополя. Особенно усердствовал Дионисий. В великую субботу русское духовенство пошло с плащаницей «посолонь» — по ходу солнца, а Дионисий увлек восточных патриархов в обратном направлении, навстречу русским. Замешательство, спор, крик во время богослужения. Царь вмешался в конфликт и предложил идти вслед за гостями. Так похерили еще один русский обычай, заимствованный, кстати, у Византии.

Греческие иерархи настояли на том, чтобы запрещена была «Повесть о Белом Клобуке», где писалось о предательстве греческой церкви на Флорентийском соборе и о великом предназначении Руси — третьего Рима. Запретили даже писать на иконах русских митрополитов Петра и Алексея в белых клобуках.