Анатолий Землянский - После града [Маленькие повести, рассказы]

• Название: После града [Маленькие повести, рассказы]
• Автор: Анатолий Землянский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Проза
• Год: 1966

«После града» — новая книга прозы Анатолия Землянского. До этого у него вышли два сборника рассказов, а также книга стихов «Это живет во мне».

И прозе и поэзии Анатолия Землянского свойствен пристальный взгляд на жизнь, стремление к лирико-философскому осмыслению увиденного и пережитого.

Это особенно характерно для настоящего сборника, в котором на материале армейской жизни военного и послевоенного времени ставятся острые проблемы человеческих отношений. В повестях и рассказах — сложные жизненные ситуации, взволнованные строки о мужестве, о силе и красоте чувства, искренняя вера в человека, прошедшего через многие испытания, оптимистическая влюбленность в этого человека.

---

Оказалось, что трое разведчиков, ушедших на поиск в район сломанных берез, сами натолкнулись на мертвого немецкого спайпера. Они решили взять с собой его винтовку, а вдобавок документы и медальон.

Гурьянин вернулся ровно через десять дней. Фотография Марины тотчас заняла свое место на столе, где все мгновенно преобразилось. Табак перекочевал на окно, карандаши разбежались по планшетам, а те — по гвоздям на стенах.

И опять мы благоговейно смотрели на пышное облачко Марининой прически, на ее улыбку, на неяркую и спокойную посадку бровей.

И опять, заходя к нам, Марину ревниво рассматривала Женя Жеймонис, неумело маскируя свои наполненные тоской и радостью взгляды, которыми она то и дело одаряла Звездина.

А дней через пять или шесть пришло от Марины то злосчастное письмо…

4

Из писем Емельяна я вкратце уже знал эту печальную историю. Но теперь в разговоре с ним увидел все с новой силой. Истоки ее уходили к поездке Гурьянина на Урал. А точнее — к его возвращению обратно.

На получение и отправку пушек ушло столько времени, что ни о каком посещении Брусничек нельзя было и думать. Но Емельян все-таки думал. Бруснички эти сладкой занозой торчали в его голове и не давали покоя. Емельяну казалось, что это слово выскрипывают поизносившиеся вагонные перегородки, выстукивают колеса, высвистывает на поворотах паровоз.

Емельян беспомощно вертелся на средней полке, старался заснуть, закрывал руками уши, принимался читать, но заноза застряла в мыслях и делала свое дело. Бруснички… Бруснички… Слово будто наматывалось на какие-то невидимые валики, которые тут же начинали раскручиваться, разматывать те же звуки, те же постукивания и поскрипывания. Всего бы двое лишних суток — два дня и две ночи — и он побывал бы в Брусничках. Ведь это так просто: сойти в Энске, сесть на другой поезд, проехать часов восемнадцать, а там, за станцией, у развилки дорог вскочить на попутную машину, отмахать еще три десятка километров — и вот они, Бруснички. Село словно бы по волшебству вырастет крышами из садов и лип и гостеприимно ляжет перед ним: добро пожаловать, Емельян. И он, не чуя под собой земли, пробежит мимо школы, обогнет полуразвалившуюся церковную ограду, свернет в поросшую одуванчиками улочку, а там уже сами глянут на него знакомые окна.

Все, все припомнится ему до мелочей, хотя был он в Брусничках всего один раз. В первый год войны в селе, в просторном двухэтажном здании школы-десятилетки, размещался госпиталь. Там срастили ему тогда раздробленное предплечье и вынули осколок из голени.

Там он познакомился и с Маринкой. Она каждый день приносила раненым лимонно-желтую пахучую антоновку, молоко и последние, собранные уже с пожухлой ботвы недоросли-помидоры.

Она приходила не одна, но, вся светлая и статная, больше других бросалась в глаза. Загорелые руки ее ловко выбирали из корзинки помидоры, а когда она протягивала на ладонях яблоки, Емельяну казалось, что это не плоды, а она, Марина, излучает ароматную медовую спелость…

Бруснички… Бруснички…

Перегородки все скрипели и скрипели, но, думая о Марине, Емельян забывал о них. Он закрывал глаза и ясно видел Маринино обветренное лицо, всю ее…

И тут он совсем терял власть над собой.

Лишь под утро удалось ему забыться некрепким и недолгим сном.

А когда он уже часам к десяти проснулся, внизу, за столиком выпивали. Его, наверное, и разбудили эти громкие мужские голоса, в которые то и дело врезался заразительный женский смех.

— За фронтовиков! — сказал кто-то внизу, сильно растягивая слова.

Другой мужской голос возразил:

— Почему же так сразу — за фронтовиков? Давайте за общее что-то выпьем…

— Тогда за единство фронта и тыла!

— За победу! — весело выкрикнула женщина.

Послышался легкий стук, по которому Емельян определил, что пили из алюминиевых кружек, а потом первый мужской голос спросил:

— Небось опять туда, на передовую?

— Опять туда.

— Завидую. А меня вот все не пускают. Пять рапортов написал. Приду к начальству, умоляю, прошу, а майор свое: «Пойми, Саркисов, в тылу тоже умные люди нужны».

Емельян молча улыбнулся: «Повело парня. Ох уж этот зеленый змий!..»

Он привстал на локте, чтобы закурить, и увидел говорившего. Был это лет двадцати пяти старший лейтенант. В глазницах его торчало и двигалось по серому полуяблоку, над ними густели рыжеватые с завихрениями брови. На угластый, с впадиной лоб наползала старательно зализанная челка.

Саркисов тем временем брал нотой выше:

— Правду сказать, так так оно и есть. Такого, как я, специалиста поискать. А работа у нас… нюх нужен, интуиция. Это не каждому дано.

— Кем же это вы работаете? — насмешливо спросила женщина.

— Я? Кто — я? — переспросил старший лейтенант. — Да вы знаете, какая у меня служба была? Во! И рос я — дай боже. Только вот война чертова… А теперь… Да что говорить!..

Опять смеялась женщина, и опять водка булькала, звенели кружки.

— Вот с фронтом не получается, — снова начинал свое Саркисов, не переставая жевать. — Да оно и майора можно понять. Какой же из начальников захочет отпустить ценного работника?.. Так и сижу в запасном полку. В этих захудалых Брусничках.

— В Брусничках?.. — Емельяну почудилось, что ему сдавили горло. Сдавили сильно и жестко, так, что стало трудно дышать. И он, словно боясь чего-то и так же неясно чего-то желая, пересохшим голосом спросил, свесившись с полки: — А эти ваши Бруснички… не в Светляницком районе?

— В Светляницком. А что? Не оттуда ли родом? — полуяблоки неторопливо развернулись в сторону Емельяна.

— Да нет. Просто знакомые там есть.

— Девушка небось, — весело вставила женщина и опять громко засмеялась.

Теперь Емельян видел и ее: высокий зачес каштановых прядей, подвижные глаза.

— Ну конечно же, вон как покраснели!

— Да вы слазьте, присаживайтесь, за компанию веселей, — засуетился собеседник Саркисова, такой же молодой старший лейтенант, только с фронтовыми погонами и петлицами. — Новому компаньону — почетное место. Наталья Ивановна, не возражаете?

— Пожалуйста…

И Емельян слез. Ему пришлось сесть рядом с Натальей Ивановной. Он, может быть, и не стал бы садиться именно с ней, но другого места не было. Да он и не придал этому значения. Его интересовал теперь только Саркисов. Емельяну не терпелось хоть что-либо узнать о Брусничках, а если возможно, то черкнуть несколько слов Марине. И он рад был такой неожиданной встрече.

Когда он вместе со всеми выпил, Саркисов вплотную придвинулся к нему, спросил:

— Так кто же у вас в Брусничках, если не секрет? Я там почти всех красавиц знаю. — И он весело пропел:

Бруснички, Бруснички,
Бруснички — кабаре…

и заговорщически, поощрительно подмигнул Емельяну. — Любой температуры привет передам. Любое поручение. Приказывайте!..

Емельяна смущала развязность Саркисова, но был велик и соблазн услышать хотя бы одно слово о Марине. И он спросил:

— А вы вправду там всех знаете?

— За исключением неродившихся.

— Созиных знаете?

— Созиных? Постой, это каких же?

— Да недалеко от церкви, у криничного спуска.

— А-а, вспомнил. — С лица Саркисова мгновенно слетела улыбка, но он тут же попытался вернуть ее, с явным усилием оголив зубы. — Это что ж… Маринка?

Емельян не заметил, как заметались в глазах Саркисова какие-то пляшущие тени. Лишь позднее в его памяти все это всплыло и приобрело смысл. И то, как Саркисов заикнулся перед словом «Маринка», как перед этим «водворял» на место улыбку, как зрачки сначала сузились, потемнели, а потом вспыхнули лукавой наигранной оживленностью.

Все это вспомнилось позднее. А тогда, в вагоне, Емельян ничего не заметил. Он ждал ответа.

Саркисов же выигрывал время.

— Маринка Созина? — вопросительно повторил он. — Как же, знаю. Лучшая доярка в колхозе. Гордячка и певунья. Клад частушек и припевок. Словом, девушка по всем статьям. Не могу не похвалить ваш выбор, капитан.

Саркисов говорил что-то еще, чаще прежнего подливал Емельяну, а сам будто вспоминал что-то, рассеянно покусывая нижнюю губу. Вдруг он почти закричал:

— Наталья Ивановна… Товарищ капитан… — Он поискал глазами и старшего лейтенанта с фронтовыми погонами, но того не было в купе. — Я совсем забыл. Вот простофиля! У меня же с собой ФЭДик. Позволите? На память карточку?..

С кошачьей проворностью вскочил он на нижние полки, достал сверху небольшой зачехленный чемодан, долго, торопясь, расстегивал чехол, потом так же долго рылся в чем-то звякающем и звенящем и наконец вынул фотоаппарат.

— Я быстро. Один момент, — суетился он. — Как же, такая встреча…

Фотографируя, он попросил Емельяна и Наталью Ивановну сесть ближе к столику, а потом смешил их и торопливо, восторженно щелкал затвором.