Анатолий Землянский - После града [Маленькие повести, рассказы]

• Название: После града [Маленькие повести, рассказы]
• Автор: Анатолий Землянский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Проза
• Год: 1966

«После града» — новая книга прозы Анатолия Землянского. До этого у него вышли два сборника рассказов, а также книга стихов «Это живет во мне».

И прозе и поэзии Анатолия Землянского свойствен пристальный взгляд на жизнь, стремление к лирико-философскому осмыслению увиденного и пережитого.

Это особенно характерно для настоящего сборника, в котором на материале армейской жизни военного и послевоенного времени ставятся острые проблемы человеческих отношений. В повестях и рассказах — сложные жизненные ситуации, взволнованные строки о мужестве, о силе и красоте чувства, искренняя вера в человека, прошедшего через многие испытания, оптимистическая влюбленность в этого человека.

---

«У меня такой же наводчик был. Семиглазов. Ну прямо артиллеристом родился. Веселый, как черт…»

После вступлений следовала пауза со вздохом, потом вспоминались подробности: смешные привычки, черты характера, особенности разговора… Как же много, оказывается, они знали о своих бывших подчиненных! Знали, конечно, и хорошее и плохое. Но говорили только о хорошем. Вспоминали и забавное, и горестное, а то и просто пустяковое, о чем, не погибни те красноармейцы, никогда бы никто и не вспомнил…

3

Когда Емельян уложил наконец все свои немудреные пожитки, мы пошли проводить его до штаба полка. Над всем сосновым редколесьем, вдоль опушки которого мы занимали оборону, было еще по-дневному и по-весеннему светло, а внизу, у спусков в землянки, в траншеях и ходах сообщения уже копошились первые вечерние тени. У одного из изгибов хода сообщения Емельян увидел какой-то неяркий, с распущенным лиловым венчиком цветок. Он выпрямился во весь рост, потянулся за цветком, сорвал его, хотел понюхать, но венчик вдруг отделился от стебелька и упал в свеженарытую землю, в которую с лукавым высвистом зарылась и пуля.

— Явленьице, однако, — растерянно пробормотал Емельян, вертя в пальцах стебелек. Звездин рывком схватил его за ремень, опрокинул на себя, и в ту же секунду над нами свистнуло еще раз.

— Если останешься жив, Меля, — сказал Звездин, — посвяти остаток своей жизни на розыски этого незадачливого снайпера, чтобы поблагодарить его.

— А всего лучше, — добавил Шалаев, — пошли ему этот стебелек. На память. И приписочку сделай: мол, хоть ты, гад, и загубил цветок, но все ж спасибо, что голову мою в живых оставил.

— Ну уж нет, — отозвался Гурьянин. — Стебелек я подарю Марине. Я ведь для нее старался.

Идя следом за Емельяном, я видел, как прямо на ходу, не разгибаясь, он заталкивал цветок в тот же самый нагрудный карман, в котором минутами раньше утонула и Маринина фотография.

Пряча стебелек, он продолжал говорить:

— А что касается снайпера, то вот тебе мое дружеское поручение, Троша: к моему возвращению добиться от него самого низкого земного поклона. И без разгиба. А? Докажи ему, что у лучшего полкового снайпера-любителя еще полно пороху.

— Это мысль, Меля, — отозвался Шалаев. — Завтра же займусь этим субчиком…

От штаба полка мы спустились в глубокую, расписанную песчанистыми следами паводковых ручьев лощину. Оттуда начиналась, уходя за косогор, объезженная лесная просека. По ней, подскакивая на корневищах, и покатился юркий запыленный «виллис», увозя Емельяна Гурьянина в тыл.

А мы пошли обратно. Пользуясь сумерками, Звездин нашел отбитый снайперским выстрелом венчик цветка, принес его в землянку и наколол на острие пули в той самой обойме, к которой недавно был прислонен портрет Марины. Уже поблекший цветок сиротливо чернел среди книг, планшетов, карандашей и табачных пачек.

Новую хозяйку мы решили не выбирать, и на столе быстро воцарился холостяцкий беспорядок.

Да следить за порядком теперь и некому было. Дня два Звездин провел в штабе полка на совещаниях, потом выезжал на рекогносцировку. Мы с Шалаевым сначала принимали пополнение, потом у меня прибавилось чисто штабной работы, а он стал выслеживать снайпера. Он уходил в заранее облюбованные места задолго до рассвета и возвращался лишь к завтраку. Потом, «разгрузившись по службе», снова уходил.

Злости ему прибавили новые проделки немца: на второй или на третий день после отъезда Гурьянина на том же месте, где были сделаны выстрелы по нему, погиб от снайперской пули офицер из первой роты. А назавтра вечером немецкий снайпер тяжело ранил посыльного штаба полка.

И уже совсем рассвирепел наш Трофим, когда немец разбил ему оптический прицел. Отпросившись у Звездина с вечера, Шалаев взял с собой еду и несколько «приманок» (это были два чучела, метровая палка с вделанным в один из концов осколком стекла и еще что-то им самим состряпанное) и ушел из землянки.

Он вернулся на следующий день к вечеру и тут же, не сказав нам ни слова, позвонил полковым разведчикам. И мы слышали, как он говорил их командиру старшине Обрядину:

— Слушай, у вас за свежим хлебцем не собираются? Да?.. Так ты зайди ко мне, просьба одна есть.

Через полчаса старшина Обрядин вошел в землянку, и Шалаев, подозвав его к столу, развернул карту:

— Вы вот тут случайно не пойдете?

— Нет, туда уже трое наших пошли. А мы сюда вот, рядышком, собираемся. Низина тут, и, кажется, аккурат у них на стыке.

Невысокого роста, рыжеватый, шустрый в движениях и такой же бойкий на язык, Обрядин немного заглатывал окончания слов, поэтому слушать его было трудновато. Но мы все-таки понимали его хорошо, потому что успели изучить карту, кажется, до самой последней точки. Да к тому же Обрядин несколько месяцев был ординарцем Звездина, и все мы привыкли к его манере говорить. Это было с год назад, но я хорошо помню, как Звездин привел в землянку (тогда мы тоже стояли в обороне) молоденького рыжего парнишку, немного застенчивого, но расторопного.

У комбата было правилом — брать в ординарцы самого необкатанного и неопытного юнца из пополнения. На это сначала не обращали внимания, потом заметили, но не поняли.

А Звездин, как пополнение, обязательно менял ординарца. Гурьянии не утерпел однажды, спросил:

— Что ты их, как перчатки, Вася? Или по нраву подобрать не можешь?

— А ты видел, чтобы ординарцы от меня по-плохому уходили?

— Верно, не было такого, — подумав, сказал Емельян. — Тогда в чем же дело?

— Хочется, Меля, — ответил тогда Гурьянину Звездин, — чтобы хоть на каплю, да меньше лилось напрасной крови. Вон он идет за нами, — показал Звездин через плечо пальцем (позади шел только что взятый Звездиным новый ординарец). Вчера при маме, сегодня — под пулями. Долго ли протянет? А вот малость пообвыкнется, пооботрется — смотришь, где-либо и обхитрит смерть.

Гурьянин, тряхнув кудрями и обнажив рисованно яркие зубы, хотел что-то сказать, но Звездин перебил его:

— Знаю, что наивно, знаю, что капля в море. Но ведь капля не воды, а крови!

Емельян действительно на наивность и хотел намекнуть, но после слов Звездина передумал. А через минуту, свернув к своей батарее, сказал:

— Ладно, всего, Вася. Золотой ты человек, ну тебя… — Он пожал протянутую руку. Потом попрощался за руку и с ординарцем. И даже обнял его за плечи, слегка встряхнув. Но ничего не сказал. И стоял потом, задумавшись, пока Звездин, а за ним и новенький ординарец не скрылись за поворотом тропки.

Невысокого роста, коренастый, с чуть искривленной правой ногой (след крымского ранения сорок первого года), Звездин был похож и не похож на комбата. Похож потому, что был всегда сдержан, молчалив и храбр. А непохожим на солидного командира его делала молодость. Тридцатилетний, не подумав, назовет мальчишкой. А вот пожалуйста — комбат. И других «мальчишек» жалеет.

Неведомо, с того ли момента потянулась ниточка или было ей иное начало, но с чьего-то легкого слова приклеилась вдруг к Звездину кличка Гуманист.

А однажды стали мы шутя подсчитывать, сколько у нас бывших звездинских ординарцев, и ахнули: шестеро набралось. И все были заметными людьми. Трое, в том числе и прославившийся на всю дивизию «ночной ас» Ефим Обрядин, в полковую разведку входили…

Обрядин заметно возмужал, немного форсил, но был по-прежнему подвижным, расторопным и хватким. Шалаев не случайно обратился за помощью именно к нему. Они долго водили пальцами по карте, потом Шалаев со вздохом сказал:

— Трое, говоришь, пошли? Эх, черт, не знал я. — Шалаев поморщился, как от боли, и просящим голосом продолжал: — А не смогли бы вы подвернуть к двум сломанным березам, что на отшибе у этой вот рощицы? Впереди и позади березок виднеется по холмику. Может быть, это пни. Они соединены ходом сообщения, и там, возможно, лежит труп немецкого снайпера. Если, конечно, его не убрали еще. Удастся — проверьте, пожалуйста.

— А точно там есть ход сообщения? — оживился Обрядин.

— Точно.

— Так, там, мо… быть, и того… засадку мо… устроить? — еще быстрее посыпал Обрядин уже совсем полусъеденными словами, и глаза его озорно заблестели.

— Ход есть, — сказал Шалаев. — Это точно. А остальное… Решайте сами. Вам видней. Но если доведется там побывать, — проверьте: был снайпер или нет? Ну а если был, сувенирчик на память не забудьте. Лады?

— Лады, товарш старш…нт… — Обрядин, захваченный какой-то новой идеей, козырнув Звездину и не дождавшись его ответа, выбежал из землянки.

А Шалаев тут же, за столом, подмяв под локти карту, уснул.

Еще прошли сутки и ночь, и на самой зорьке у нас опять появился старшина Обрядин. Он вручил Шалаеву немецкую снайперскую винтовку и пластмассовый медальон, в котором значилось: «Фриц Артур Зайдлер. Гамбург. Юхгенсдорф, 11».