Георгий Гуревич - Мы — из Солнечной системы

• Название: Мы — из Солнечной системы
• Автор: Георгий Гуревич
• Издательство: Мысль, 1965 г.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1965

Ким, обычный врач-профилактик — проходит школу жизни в социально безоблачном, но по-прежнему небеспроблемном будущем, населенном 100-миллиардным человечеством. Идет преобразование Солнечной системы, открываются невиданные возможности улучшения человеческой жизни — достижения практического бессмертия, прорыва к звездам, установления контакта с иными цивилизациями. Но люди по-прежнему страдают от неразделенной любви, ищут свое место в жизни, разочаровыватся и теряют иллюзии. Автор исследует в книге проблему бессмертия и победы над старостью, изображая в виде «ратомики» то, что сейчас подразумевают под продвинутой нанотехнологией, возможность воспроизводить любые предметы на атомном уровне и даже вносить исправления в их структуру — метод, позволивший героям воскрешать предварительно «записанных» мертвых, одновременно омолаживая их.

Аннотация: © А.П.Лукашин, fantlab.ru

---

И более о болезни ни слова. Числа, часы, координаты… Видимо, оставшись один, Анти считал ниже своего достоинства замечать геронтит. О «дыре» никаких упоминаний.

— Я бы обследовала айсберг все-таки, — настаивала Лада.

— Если «дыра» на айсберге, Хижняк должен был записать о ней в журнале, разве не так, Грицевич?

Ким сказал:

— До сих пор все слова Анти подтверждались. Он говорил, что заразился накануне отъезда.

Это соображение показалось Петруничеву самым основательным, и он снова вызвал поселок Шеклтон.

Опять появился на экране старший профилактик, уже не насмешливый, а встревоженно-озабоченный. Кажется, он сам себя пристыдил за беспечность и теперь старался наверстать время.

— Мы энергично взялись за дело, — сказал он. — Составляем поминутное расписание всех действий Хижняка 17 декабря. До середины дня это оказалось просто: инженеры спускали айсберг на воду, Хижняк принимал участие в спуске. В 16.00 он принял айсберг, взошел на борт, ставил палатку, размещал оборудование. В три часа утра, 18-го, ему подали буксиры, в четыре он начал выводить айсберг с рейда. Только о ночных часах — от 20.00 до 3.00-мы не знаем ничего. В декабре у нас светло в это время, но принято спать. Впрочем, есть одно предположение непроверенное. Вот послушайте нашего льдинного диспетчера.

И он освободил экран, предоставил его белокурому великану с обветренным лицом, шведу или норвежцу, судя по типу.

— 17-го я не видел Хижняка, — сказал тот, рубя слова. — Я видел Хижняка на день раньше. Я сказал, что ледник Шеклтон исчерпан, идет подчистка, интересную тушу вырубить негде. Но к следующему приезду мы перейдем на Ингрид-Йола, там ледяная целина. Хижняк спросил: «Как далеко?» Я ответил: «Двести километров. Час полета». Хижняк любил интересные туши. Он хотел посмотреть.

— Летал ли Хижняк в действительности, мы не знаем, — пояснил профилактик. — Часа два он мог выкроить вечером, но ему надо было выспаться перед отплытием.

— Хижняк любил интересные туши, — повторил диспетчер. — Спать можно и в пути.

— Мы проверим, — сказал Петруничев, подумав. — Мы на крыльях, и двести километров не крюк. А есть там поселки, в этом Ингрид?

— Ни единого человека.

— От кого же мог заразиться Хижняк?

Профилактик пожал плечами.

— Вероятнее всего, в пути. Но я добросовестно провел обследование и педантично доложил вам. У меня есть свидетели на каждый час, кроме периода от двадцати до трех.

Глайсер позволял менять маршрут без труда. Петруничев приказал отвернуть западнее, и через полчаса впереди по курсу встали полупрозрачные сизоватые тучи.

Цвет их становился все насыщеннее, контуры все богаче деталями; еще через десять минут стало видно, что это горы, а не тучи. В просвете между ними лежало что-то беловатое с грязным краем; это и был тот привлекательный для ледонавигаторов массив Ингрид-Йола. Ближе на белом обозначились ступенечки и жилки, потом жилки превратились в пропасти, ступеньки, в изломанные стены, ледовые обрывы, серое стало мореной, хаосом угловатых каменных глыб. Глайсер пронесся над всей этой растревоженной толщей и, погасив скорость, сел на грязновато-белую, мокрую, усеянную мелкими камешками поверхность ледника.

Прилетевшие с удовольствием выбрались из кабины, потягиваясь и разминаясь, откинули шлемы, вдохнули прозрачный, как ключевая вода, чистый, морозный воздух. Северянам, две недели изнывавшим от зноя в Африке, так приятно было снова вернуться в зиму.

— Том, надень шлем, ты простудишься с непривычки, — встревожилась Нина.

Где же искать и что искать? Справа и слева — бугристые утесы с пещерами, нишами, расселинами, гротами; впереди и сзади — вздыбленные расколотые льды. На каждом шагу пропасти в сотни метров глубиной, с отвесными стенами, уходящими в журчащий сумрак. В которую нишу, в которую пропасть залез упрямый Анти, где наткнулся на инфекцию?

Если вообще все это было здесь.

Щурясь от снежного блеска, Ким терпеливо ждал, чтобы Петруничев наметил маршруты для планомерных поисков.

А Сева сказал вдруг:

— Вот она — та «дыра».

И все сразу согласились, что никакую другую, именно эту «дыру» имел в виду Анти. На юго-западном склоне горы, чуть пониже ледопада, виднелось четкое прямоугольное, явно искусственно выровненное отверстие, И обнажилось оно, вероятно, недавно, потому что изломы ледопада были чистые, нежно-голубые, еще не истертые колючими снежинками, не ставшие матовыми. Возможно, до самой недавней подвижки льдов, связанной со спуском пробного айсберга, прямоугольное отверстие это находилось ниже уровня льда, так что месяц назад туда никто не мог войти, не мог его заметить даже.

Петруничев быстро распорядился:

— Двое со мной: Ким и… (после колебания) Лада. Остальные ждут у глайсера. Если мы не вернемся через три часа, нас не искать, лететь в Шеклтон за помощью. Шумский остается старшим.

— Это несправедливо, я же первый заметил, — заныл Сева.

— Ты умеешь вести глайсер, потому и останешься. Все.

— Плохо быть умелым, — неискренне вздохнул Сева.

От прямоугольного входа начинался коридор, слишком прямолинейный, чтобы быть естественным. Вступив во мглу, Петруничев и его спутники включили лобные фонарики. Два голубых луча и один красный вонзились во тьму. Красный был у Лады. Девушки предпочитали этот цвет — голубой освещал лучше, но зато в его свете лицо казалось мертвенным.

— Ничего не трогать, ни к чему не прикасаться, от стен держаться подальше, — распорядился Петруничев.

Шагов через сто лучи уперлись в камень. Коридор здесь изламывался под прямым углом, над поворотом чернели дыры. Ким поднял голову; луч, скользнувший вверх, осветил железные обрубки.

— А ведь это пулеметы, — сказала Лада неожиданно.

— Какие пулеметы?

— Такие машинки для массового убийства. Значит, этот ход построен до объединения народов, до эпохи всеобщей дружбы. И смотри, Ким, как ставили эти машинки. Одна стреляла в лицо наступающим, другая — в затылок прорвавшимся.

— Откуда ты знаешь это. Лада?

— Мой пятый луч — история, Кимушка. А ты не интересуешься, как люди жили прежде?

Коридор поворачивал еще трижды, и над каждым углом торчали скорострельные убийцы. Что же охраняли здесь с таким усердием предки? И почему для своих секретов выбрали Антарктиду, ведь Шестой материк был признан зоной мира еще в двадцатом веке? Об этом тоже напомнила всезнающая Лада.

После четвертого колена подземный ход раздвоился. Петруничев наугад повернул направо. Заблудиться он не опасался: на развилке лежала приметная куча осколков, сверкающих, как подтаявшие льдинки.

— Бьющееся стекло, — угадала Лада.

Теперь коридор стал пошире, и в стенах его то и дело попадались ниши, битком набитые, — целый музей старинных вещей. И каждая вызывала восхищенные возгласы Лады: одежда из плетеных растительных нитей, обувь из кожи животных, мебель из древесины, нефтепродукты в металлических баках. Можно представить себе, как чадили и отравляли скудный воздух мелкие нефтяные двигатели. Прессованные супы в пакетиках: на обертке были изображены тарелки. Сама обертка из горючей древесной бумаги, непрочной и небезопасной.

Все это разбросано прямо в коридоре, почему-то перемешано с осколками бьющегося стекла.

— Дохимическая эра материальной культуры, — говорила Лада. — Ну конечно, двадцатый век. И даже не самый конец.

— Только не прикасайтесь, только ничего не трогайте!

Вскоре коридор привел их в пещеру, видимо естественную, но с выровненными, обтесанными стенами. Сколько же труда пришлось вложить, чтобы с несовершенными орудиями двадцатого века, без лучевых лопат, без атомоплавки высекать в скале громадные помещения?!

Перегородками из деревянных досок гигантская пещера была разбита на отсеки. В первом из них стояли письменные столы, шкафы с бумажными книгами и кубические стальные ящики.

— Сейфы, — пояснила Лада. — Шкафы для хранения секретов. Но не знаю, сумеем ли мы открыть их. Тогда придумывали специальные замки с фокусами, тайными словами и цифрами.

Петруничев между тем стоял перед обледеневшей картой, занимавшей половину стены.

Бросалось в глаза обилие воды. Морей было гораздо больше чем сейчас: пролив еще отделял Англию от Европы, между Китаем и Кореей синело море. Не было плавучих и якорных архипелагов в Атлантике. Все острова в Тихом океане изображались крошечными точками; они еще не начали обрастать плотами и сливаться воедино.

— Столько пространства было, и воевали из-за чего-то, — подумал Ким.

Пещера, в которой они находились, была помечена красным кружком на карте; от нее тянулись линии со стрелками в Россию, Китай, Индию, Париж и Берлин — почти ко всем столицам мира. Возле стрелок стояли цифры — расстояния в километрах.