Грэм Грин - Путешествие без карты

• Название: Путешествие без карты
• Автор: Грэм Грин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9697-0493-0

Грэм Грин — автор богатейшего мемуарного наследия, в которое входит его автобиографические книги "Часть жизни" и "Пути спасения", путевые записки "Путешествие без карты", литературные дневники "Дороги беззакония", "В поисках героя", огромное количество статей и очерков "Как редко романист обращается к материалу, который находится у него под рукой!" — сокрушался Грин, но сам в поисках этого материала исколесил всю планету.

В его "Гринландии" нашли место Вьетнам и Куба, Мексика и США, Африка и Европа. "Меня всегда тянуло в те страны, где политическая ситуация как бы разыгрывала карту между жизнью и смертью. Привлекали переломы", — признавался писатель. "Иногда я думаю, что книги воздействуют на человеческую жизнь больше, чем люди", — говорит один из персонажей Грина. Том мемуарной прозы замечательного английского писателя — одна из таких книг.

В том мемуарной прозы вошли воспоминания писателя "Часть жизни", путевые очерки "Дороги беззакония" и "Путешествие без карты", заметки о литературе и кино.

---

Первый день Рождества начал в 11 часов утра с бутылки шампанского в качестве лекарства с похмелья. За ленчем — передача всеимперской радиослужбы и довольно мрачная речь короля. Обед с грандиозным меню. Закуски, суп, жареная мерлуза, консервированная спаржа, жареная индейка и чиполатас, плам — пудинг, грейпфрутовое мороженое. Как в мирное время. Тосты за короля, за Черчилля, за Рузвельта (для У.), за Сикорского (для поляка) и пр. Потом капитан, помощник и старший механик удалились в курительную. Застенчивый офицер — резервист пытался пропеть псалмы (единственное, что он знал), но атмосфера для этого была не очень‑то подходящей. Поиграли в фанты — загадки. В полночь, по традиции, спели «За счастье прежних дней» и разошлись — после чего я обосновался за шахматами с поляком. Тоска по дому меньше, чем можно было бы ожидать. Наверное, из‑за выпивки. Около пяти утра был разбужен взрывом: подумал было, что досталось какому‑то из судов конвоя, но это мог быть и порыв ветра при перемене курса.

26 декабря

Не о чем писать, одолевает сонливость. Даже конвой наш как‑то повыдохся — поблекший как никогда, и никаких разноцветных флажков.

27 декабря

Старший стюард совсем раскис. В прошлый раз его торпедировали на этом самом месте: в девяти днях пути от Фритауна. Они потеряли семь судов за три ночи, его судно было последним. Не следует упускать из виду наличие таких вещей, как морские проходы в Атлантике, но между Дакаром и Фритауном африканский континент образует выступ навстречу аналогичному бразильскому выступу, и эта часть океана — раздолье для вышедших на охоту подводных лодок. Разумеется, ни один моряк не сомневается в том, что эти подлодки пользуются базой в Дакаре — что бы ни говорили политики.

Все теплее и солнечнее. Читаю «Серого кардинала» Хаксли — с неожиданным удовольствием.

Вечером вот уже третье шлюпочное учение. После этого на палубе почти никого, хотя вечер прямо‑таки благоуханный. Не знаю, один ли я все время нахожусь в напряжении или то же испытывают и остальные.

28 декабря

День рождения дочери. Шампанское в ее честь перед ленчем и вечером две бутылки кларета. Затем — вечеринка в каюте старшего стюарда. Такое ощущение, будто избавляешься от воздействия наркоза; чувствую, что начинаю бояться одиночества, которое ожидает меня после окончания плавания. Начисто отказался от джина — от него такая тоска.

29 декабря

Жару и впрямь включили на полный ход. Весь день идем очень медленно — предположительно к месту сбора. Ночью — как повелось — снятся кошмары: снова во тьме, в ловушке.

30 декабря

Авария на флагманском корабле. С ним остается один из кораблей сопровождения. Говорят, что мы примерно на широте Дакара.

С полудня ужасно жарко. Читаю на палубе. «Зло под солнцем» Агаты Кристи и Рильке. Словно самый обычный, преисполненный лени день морского плавания мирного времени. Невозможно избавиться от ощущения, что сейчас мир и ты отдыхаешь, и тут же возникает мысль, что в любой момент может раздаться взрыв.

Собираемся перед ленчем и перед обедом в каюте стюарда. Обычные истории из жизни Западного побережья разрастаются, как растения с приходом тепла. Вспоминают случаи восьмилетней давности. О хирурге, который, вырезав из груди девушки — негритянки опухоль, бросает ее собравшимся в ожидании родственникам: «Вот вам эта подлюка».

Матросы — негры частично получают жалованье рисом — сколько‑то жестянок из‑под табака в день. Они настаивают, чтобы именно такая жестянка служила меркой, не догадываясь, что стоит слегка надавить большим пальцем на донышко, и порция риса всякий раз будет чуточку меньше.

Красный, страдающий от запоров мичман морской авиации, слоняющийся по палубе с мрачным, преисполненным серьезности видом, но при этом в белых перчатках. «Как‑то у меня это длилось 17 дней», — говорит он.

31 декабря

Вчера, кажется в 10 вечера, всеобщее изумление вызвал вид не то острова, не то судна, сверкающего огнями на горизонте. Свет в нашем следовании при полном затемнении — это почти из Жюля Верна. Явление оказалось испанским или португальским лайнером[121] — первые огни вдалеке, увиденные нами с тех пор, как мы расстались с землей.

Флагманский корабль нагнал нас вскоре после завтрака, и туг же появился первый признак земли, первый признак Западного побережья — не какая‑нибудь там морская птица, а «Сандерленд», гидросамолет противолодочной разведки. Так радостно было его увидеть — словно до этой минуты мы были совершенно затеряны в пустынном море.

В эту ночь снова приснился кошмарный сон. Мой друг проводит хлебным ножом по горлу и режется. Он оттягивает полуотрезанный лоскут, чтобы посмотреть, насколько сильно он порезался. Я отвожу его в больницу и вижу, как женщина в автомобиле сбивает на тротуаре мальчика в возрасте моего сына, а затем нечаянно на него наступает. Содранная кожа обнажает красное, кровоточащее яблоко щеки.

Конвой внезапно меняет курс, и на мгновение кажется, что нас бросили. Резкое чувство одиночества.

Вечер с выпивкой в канун Нового года. Кок устраивает джаз-банд со своими поварешками и кастрюлями. Дэниэл, стюард — негр, танцует в коридоре и обвивает ногами шею. Стюард падает в камбузе во время матча по борьбе и до крови разбивает голову. Рыба с жареной картошкой на ужин. Расходимся в полтретьего ночи.

1 января 1942 года

Поляк пылко обсуждает преимущество иметь трех жен. «Одна жена — она командует, три жены — я король».

2 января

Весь день сопровождает нас гидроплан. Конвой разделяется. Несколько судов с локомотивами на палубе продолжают путь до Кейптауна. Одиннадцать остаются с сопровождением.

Ночная жара возвращает нас к теме многоженства. Кто‑то спрашивает поляка: «Как же ты управишься со своими тремя женами в такую жару?»

— А, у вас на уме любовь по — европейски. Passion Orientale[122] — это совсем другое. Это трава, фонтан. Просторное ложе в саду.

Примерно часов в 11 вечера засекли подводную лодку в 60 милях от нас. Говорят, что четыре дня тому назад нас тоже какое‑то время преследовала подлодка.

3 января

Впереди другой крупный конвой из больших судов, корпуса их скрыты за горизонтом, — наверное, транспорты.

Ужасно жарко. Около 10 утра в жаркой мгле холмы за Фритауном. К полудню подошли к бонам. Широкий залив, полно судов. Странные, похожие на пузыри горы, желтые полоски берега, нелепый англиканский собор из латеритного[123] кирпича в норманнском стиле. Чувство необычного, поэзии и восторга охватывает тебя, когда возвращаешься сюда через столько лет, — форма, оживающая после долгого хаоса. Словно обрести наяву место, которое ты увидел во сне. Даже сладковатый, жаркий запах земли — что это: увядающая зелень и краснозем, бугенвиллии, дымок хижин в Крутауне или горящие участки буша, освобождаемые под посадки? — казался до странности родным и знакомым. Он всегда будет со мной, этот запах Африки, и Африка навсегда останется Африкой старого викторианского атласа — нетронутым, нехоженым материком в форме человеческого сердца.

Эссе и интервью

Мир Генри Джеймса

Техника письма Генри Джеймса так много и успешно исследовалась, особенно в работах Перси Лаббока, что я позволю себе не останавливаться на профессиональных достоинствах Джеймса как писателя, а попытаюсь проследить истоки поэтического видения этого художника. У всех писателей бывают моменты самовыражения, когда их основная тема получает четкое и ясное определение, когда их внутренний мир открывается даже самому невосприимчивому читателю. Так, основной мотив творчества Гарди выражен в его часто цитируемой строчке: «Глава бессмертных… закончил свою игру с Тэсс»[124] — или в его предисловии к роману «Джуд Незаметный», в котором говорится о «тех муках и метаниях, насмешках и несчастьях, какие могут омрачить сильнейшие из чувств, ведомых человеку»[125]. Гораздо труднее найти такое самовыражение в произведениях Джеймса, который всегда заботился об объективности своего повествования, подобной той, которую мы находим в драме. И все же, я думаю, весьма показательно следующее высказывание из «Башни из слоновой кости»: «…богатство всегда связано с темными и жестокими делами». В этой фразе ключ ко всему творчеству Джеймса, в основе которого лежало ощущение зла, по своей силе равное религиозному чувству.

Конрад писал, что «искусство — это настойчивая попытка воздать по справедливости (в самом высшем смысле этого слова) окружающему миру». Ни одно определение в предисловиях самого Генри Джеймса не может лучше выразить суть того, к чему он стремился, если, конечно, слово «окружающий» не исключает его собственного видения этого мира. Даже если в некоторых случаях, например в «Святом источнике» или изысканной «Золотой чаше», мы чувствуем, что судья — Джеймс чересчур увлекается свидетельскими показаниями, что он мог бы вынести свой приговор на основе меньшего количества улик, мы тем не менее должны признать, что, разворачивая перед нами длинную цепь свидетельств морального разложения общества, он не позволяет упустить из виду основное обвинение. И поскольку он стремится воздать по справедливости не только добру, но и злу, его повествование приобретает симметричность и складывается в стройную систему.