Грэм Грин - Путешествие без карты

• Название: Путешествие без карты
• Автор: Грэм Грин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9697-0493-0

Грэм Грин — автор богатейшего мемуарного наследия, в которое входит его автобиографические книги "Часть жизни" и "Пути спасения", путевые записки "Путешествие без карты", литературные дневники "Дороги беззакония", "В поисках героя", огромное количество статей и очерков "Как редко романист обращается к материалу, который находится у него под рукой!" — сокрушался Грин, но сам в поисках этого материала исколесил всю планету.

В его "Гринландии" нашли место Вьетнам и Куба, Мексика и США, Африка и Европа. "Меня всегда тянуло в те страны, где политическая ситуация как бы разыгрывала карту между жизнью и смертью. Привлекали переломы", — признавался писатель. "Иногда я думаю, что книги воздействуют на человеческую жизнь больше, чем люди", — говорит один из персонажей Грина. Том мемуарной прозы замечательного английского писателя — одна из таких книг.

В том мемуарной прозы вошли воспоминания писателя "Часть жизни", путевые очерки "Дороги беззакония" и "Путешествие без карты", заметки о литературе и кино.

---

Сегодня с девяти до четырех часов штормило, и к пяти меня начало мутить. Не могу писать. Мы вышли из залива и присоединились к цепочке из семи судов. Наблюдения за подлодками с 9.00 до 10.15, вахта у пулемета с 10.15 до 11.30, потом после довольно скудного ленча сменил кого‑то у пулемета с 1.00 до 1.30. На последней вахте сильный ветер и гололед. После вахты никак не мог согреться. Отлеживался. К пяти часам на море стало потише, идем мимо Бьюта к Гриноку, очевидно, чтобы встретиться с остальными судами конвоя. С одного борта виден ярко — коричневый вереск, а с другого — буйный, пылающий за холмами закат. Отблеск заката на крыльях чаек. Бросили якорь и ждем. Немного поработал над «Британскими драматургами». Как бы то ни было, еще одна ночь в безопасности и в пижаме. Радио в каюте стюарда — неистовствующий смеходром: восклицания комиков, отвратительный механический смех. В полночь снова тронулись в путь. Читаю «Герр чародей» Сары Гертруды Миллин.

15 и 16 декабря

Оба дня штормит. Скорость не больше четырех узлов — встречный зюйд — вест. Оба дня мучит морская болезнь. Во вторник во время дневной вахты над конвоем низко прошел самолет, и с другого корабля его обстреляли из пулемета. Самолет был наш, но пулеметчик с военной точки зрения был прав. Нашим самолетам запрещено пролетать непосредственно над конвоем. Ни в тот, ни в другой день ничего не писал. Старина У. взял с собой запас овалтина и никогда не забывает принять его на ночь.

18 декабря

Единственный погожий день, и снова штормит. В 10 часов утра в каюте старшего стюарда собралась небольшая компания; сидели до 12.20, когда я ушел на вахту. Второй механик играл на рояле, интендант пытался петь, а второй стюард приготовил, как он выразился, трехпенсовые коктейли (ром с молоком) и, водрузив на голову свою боевую жестянку, прочитал патетический монолог.

После ленча воцарилась тишина, и старина У. принялся тихо рассказывать о Генри Джеймсе и его брате Уильяме, о том, как он сидел в одной ложе с Генри и супругой раджи Саравака на той злополучной премьере «Ги Домвиля»[119]. Наблюдения за подлодками отменили, так как идем в середине конвоя.

Старший стюард рассказал мне, что ночами ему очень тревожно: это его первое плавание после того, как их корабль торпедировали, а его теперешняя каюта в точности такая же, как в прошлый раз. Второй стюард, слегка тронутый, уже три раза торпедировался, но цыганка нагадала ему, что четвертого не будет. У. рассказал забавный случай с Гертрудой Стайн: на одной из лекций ее спросили, почему она так ясно отвечает на вопросы и так туманно пишет. «Если бы Китсу задали вопрос, как вы думаете, он бы ответил на него “Одой греческой урне”»?

19 декабря

Второй стюард — тронутый, — судя по его словам, во время прошлой войны два года провел в плену в Сибири. Не понимаю, как это возможно. Поэтому, говорит он, у него и брюшко.

— Ненавижу их, — говорит он, белым кителем закрывая весь дверной проем. — Я, не дрогнув, убью немецкого ребенка. И беременную женщину, которая ждет еще одного такого же. Если я выживу, вы прочтете обо мне в газетах лорда Бивербрука после войны. После прошлой войны я мог бы стать членом парламента, если б меня избрали. А если я погибну, я оставлю послание двум своим дочерям — они продолжат мое дело. Если сейчас немцам все сойдет с рук, две мятежницы в Англии уж найдутся.

— Не надо говорить о смерти.

— Я никогда не умру. Я живу молитвами, я молюсь на рассвете и на закате, как магометанин (он католик).

При этом и он, и старший стюард страшно взбудоражены предстоящим Рождеством.

Второй стюард подстерегает пассажиров и с необычайной важностью уговаривает их устроить рождественский праздник. Грандиозные планы обсуждаются и тут же рушатся: авантюра с выпивкой (все складываются по два фунта каждый и пьют кто сколько хочет), за каждой бутылкой виски охотятся как за сокровищем. Без конца что‑то обсуждают в каюте стюарда.

Сегодня на час — другой выглянуло солнце, даже было тепло, но теперь снова качка и небо заволокло. Вчера вечером мы должны были идти примерно на широте Ньюкасла — уже десять дней, как мы на борту.

Вечером «Глазго» снова пьян и всем докучает. «Я все время пьян. С завтрака. У меня в каюте бутылка рома. Я пьян и горжусь этим. Терпеть не могу упреков. Да и почему мне не пить? Быть пьяным приятно, это обостряет интеллект». Мичманы морской авиации смотрят на него осуждающе — те, что не снимают перчаток.

20 декабря

Снова штормит. Одиннадцать дней в пути, и очень сомнительно, чтобы мы были на широте Лэндс — Энда.

Около 6 утра взрыв на одном из кораблей, и сигнал тревоги для команды. Пронесся слух, что мы на широте Бреста. Сильное волнение, а в последнюю вахту наполз густой туман.

21 декабря

Ранняя вахта в густом тумане, видимость около ста ярдов; сирены на всех кораблях воют на все лады. Примерно в 8.15 туман рассеялся, и снова мы все точно на своих местах, пыхтим потихоньку. Эсминец сбросил глубинные бомбы, пока мы завтракали, и ушел в головную часть конвоя. Впервые мы целое утро попивали джин с вермутом. Похоже, помимо самолетов, мы везем еще и тринитротолуол. По этому поводу пассажиры начали нервно пошучивать. К вечеру вновь берем курс на запад. Неужели мы так никогда и не повернем на юг? Передали предупреждение, чтобы и за едой все были в спасательных поясах, находиться в них следует постоянно. Распили бутылку бона 1929 г. (5 шиллингов). На борту небольшой, еще довоенный, запас напитков. Кларет по 3 шиллинга и 6 пенсов и шампанское — 21 шиллинг бутылка.

22 декабря

Снова похолодало, но около восьми мы повернули на юг, а после ленча часть судов конвоя повернула на юго — запад. Мы с тоской смотрели, как они скрылись за горизонтом.

Стрелок, он служил в почтовом ведомстве, дрожит в своем свитере; грустные карие глаза — один из двух военных моряков нашего экипажа. Жаловался на невозможность раздобыть чехлы для своих пулеметов, ржавеющих от соленой воды. В пароходстве «Элдер Демпстер», говорит он, полно молодых женщин, которые то и дело заваривают чай: «Похоже, что у них сколько угодно и чая, и сахара». Замечаю, что на судне все время что‑то привязывают, крепят веревками, балансируя в самых невероятных позах.

Покончил с «Родителями и детьми» Комптон — Бернетта, разделался с Конгривом в «Британских драматургах»[120], сыграл с поляком три партии в шахматы, одну из них выиграл.

23 декабря

Выпили вместе со старшим стюардом. Его охватывает страх по ночам. Все еще не отправился спать, лежит на своем диванчике. Глубинные бомбы и запасы взрывчатки находятся как раз под его каютой.

Легенда об иностранных судах в составе конвоя, которые специально зажигают огни, чтобы дать знать противнику. В этом случае командир конвоя назначает место сбора, и конвой рассеивается. Иностранное судно, подошедшее к месту сбора, оказывается в одиночестве: остальные суда конвоя сменили курс.

Первый раз за все время днем по — настоящему греет солнце и море синее. Играл в шахматы с поляком. Избежать этого невозможно. Стоит мне прилечь после обеда, он просовывает свою бритую монгольскую голову в дверь каюты с вопросом: «Сыграем?» За шахматами он неизменно напевает: «Хорошо, хорошо, это очень хорошо» — и то и дело пытается взять ход обратно. Я выиграл одну партию из четырех.

24 декабря

Все больше тепла и солнца. Идем в виду Азорских островов. Снова собираемся перед ленчем вместе со стюардом, интендантом и «Глазго». Стюард показывает, как проверить «французское письмецо». Мы их надуем, это будут воздушные шары. На палубе несем вахту в шезлонгах.

Вечер начался с полбутылки шампанского. Обед с боном, портвейном и бренди. Потом — вниз, к стюардам, помочь им с праздничными украшениями, а там и сам праздник до половины третьего ночи. Воздушные шары повесили над креслом капитана. Неф — стюард Дэниэл стоял на руках, заложив ноги за голову. Морская авиация спела «Парнишку Дэнни», «Когда в глазах ирландских смех», «На Уидикемской ярмарке» и подобное в том же роде. Тронутый второй стюард всем надоел со своим заученным номером: мы уже столько раз слышали эти стихи во славу тех, кто охраняет торговый флот, написанные его дочерью, которые он декламирует неизвестно по каким соображениям в стальной каске. Старший стюард напялил на себя суконную кепку и с пафосом прочитал стихи о фонарщике. Затем выступил кок в фязной белой фуфайке и фязном белом переднике, с изможденной, чахоточной, фанатичной физиономией, длинным носом, осфым как бритва, и фехдневной щетиной. Он спел превосходную меланхолическую балладу о том, как пошел ко дну «элдер — демпстерский пароход “Вестрис”».

25 декабря

Первый день Рождества начал в 11 часов утра с бутылки шампанского в качестве лекарства с похмелья. За ленчем — передача всеимперской радиослужбы и довольно мрачная речь короля. Обед с грандиозным меню. Закуски, суп, жареная мерлуза, консервированная спаржа, жареная индейка и чиполатас, плам — пудинг, грейпфрутовое мороженое. Как в мирное время. Тосты за короля, за Черчилля, за Рузвельта (для У.), за Сикорского (для поляка) и пр. Потом капитан, помощник и старший механик удалились в курительную. Застенчивый офицер — резервист пытался пропеть псалмы (единственное, что он знал), но атмосфера для этого была не очень‑то подходящей. Поиграли в фанты — загадки. В полночь, по традиции, спели «За счастье прежних дней» и разошлись — после чего я обосновался за шахматами с поляком. Тоска по дому меньше, чем можно было бы ожидать. Наверное, из‑за выпивки. Около пяти утра был разбужен взрывом: подумал было, что досталось какому‑то из судов конвоя, но это мог быть и порыв ветра при перемене курса.