Рамон Фолк-и-Камараза - Зеркальная комната

• Название: Зеркальная комната
• Автор: Рамон Фолк-и-Камараза
• Издательство: Радуга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5-05-002402-1

Роман вводит читателя в сложный внутренний мир человека, вернувшегося на родину после долгого отсутствия и переоценивающего пройденный жизненный путь с тем, чтобы обрести устойчивые ориентиры для своего творчества. Книга отмечена ведущей литературной премией Каталонии «Рамон Льюль».

---

Я взглянул на часы: завтра в это время я уже буду прогуливаться возле десятиэтажного здания ВСА, любоваться снежными шапками на вершинах гор, общаться с бурыми белками, малиновками, дроздами и горлицами.

Тут я отметил, с изумлением и удовольствием, что могу думать о своей конторе, о стеклобетонном здании, о коллегах, о машинистках и трех секретаршах отдела переводов, да, я могу думать о них не с тоской, но с мягкой иронией. Надеюсь, когда я вернусь, мы поладим. Ведь теперь я гораздо больше уверен в себе.

Вечером позвоню в Женеву. Впервые после того, как заключил с родными договор о взаимном молчании. Надо сказать, обе стороны неукоснительно соблюдали его (и нарушили всего-то один раз).

А еще позвоню в Барселону моей старшей сестре (она, по ее собственному признанию, взяла на себя роль «главы» нашего разветвленного семейства) и расскажу, как отправился в Вальнову, дабы отдохнуть и «поработать в уединении», а потому никого не предупредил. Конечно, сестра сразу поймет — хотя и не скажет, — что я приехал «сочинять». Потом она подробно расскажет мне обо всех новостях нашего семейного клана, нашей «мафии». А уж о моем приезде она сообщит всем родственникам и свойственникам, это уж точно.

Как я сказал? Клан? Мафия? Пожалуй, слова эти здесь не к месту. Хотя одна моя сердитая приятельница называла наше семейство «кланом», когда слышала от меня: «Нет, нет, сегодня мы никуда не идем, собирается вся родня — сегодня же день рождения Марии!», или «крестины сына Матильды», или… да мало ли что еще? И все-таки шесть моих ныне здравствующих братьев и сестер, их жены и мужья, сорок семь наших детей, мужья и жены наших племянников, дети племянников (их я не всех знаю и даже не пытаюсь сосчитать), все мы — вовсе не клан, но большая семья. Мы не вешаемся друг другу на шею и не всегда посылаем открытки к празднику, и все же мы любим своих родных такой же простой, искренней и бескорыстной любовью, какой любим Бога и родину.

Мафия здесь тоже ни при чем. Ведь никто из моих родных никогда не поднимался к вершинам власти и даже не держал в руках бразды правления фабрики или чего-нибудь еще. Так что слова «местничество» и «кумовство» сказаны не про нас. Словно по чистой случайности, все мы выбрали в жизни самые разные пути, разные профессии, у нас не было общих начинаний, деловых соглашений, и ни разу хотя бы два родственника не объединялись в одной «фирме». Каждый, как мог, преодолевал жизненные невзгоды, зная, что всегда найдет в доме родича кусок хлеба и кров, но никому бы и в голову не пришло просить брата или дядю подыскать ему «должность» или «теплое местечко», дабы добиться «положения в обществе».

Еще я позвоню в Барселону и закажу такси на завтра. Выехать надо в полдень, чтобы к трем десяти успеть в аэропорт. Вот бы снова увидеть старого знакомого — таксиста-андалусца! Наверное, он скажет, что его сын в тот вечер, две недели назад, закончил занятия раньше, и, когда мы ждали его на углу улицы Диагональ, этот паршивец преспокойно сидел дома.

После стольких дождливых и неприветливых дней, после черных туч и низких облаков мне трудно поверить в такое чудо: на лист бумаги, где я пишу эти слова, упал солнечный луч! Маленький лучик буквально ослепил меня, пришлось даже опустить немного жалюзи и выключить отопление. Солнце светило так ярко, что я решил выйти на улицу, захватив с собой плетеное кресло. Поставив его на землю, я нечаянно спугнул ящерицу, которой тоже — правда, немного раньше, чем мне, — пришла в голову мысль погреться на солнышке.

Я жадно впитывал солнечные лучи, словно заезжий турист, который пытается за один час приобрести великолепный бронзовый загар. Потом не стыдно будет показаться дома, Адела и дети обрадуются, а коллеги и сеньор Вальдеавельяно, конечно, вообразят, будто я прокатился в горы и на лице моем — следы прогулок под шквальным ветром и под безжалостным высокогорным солнцем.

Но капризы погоды непредсказуемы: внезапно набежало маленькое круглое облачко. Похоже, оно решило всегда быть рядом с небесным светилом, чтобы то понапрасну не тратило тепло и ультрафиолет на писателей из Вальновы.

Но, едва скрылось солнце, я сразу почувствовал, как с севера тянет предательский ветерок. В то же время светлые облачка (на вид совершенно безобидные) начали собираться тут и там. Я вернулся в дом и снова поставил на плиту кофейник (следуя указаниям погоды). Неожиданно вспомнился тот воскресный вечер, когда домашние устроили мне «головомойку». В понедельник, сидя в своем рабочем кабинете, я подумал: «Все это пустые фантазии, мне нужен вовсе не отпуск, не книга, не муки творчества, просто пора наконец стать взрослым человеком — возраст для этого вполне подходящий, — снять черные очки, оглянуться вокруг, понять, что со мной, в общем-то, все в порядке, оставить капризы и позабыть о пустых обидах».

Но во вторник мне стало совершенно ясно: надо просить неделю отпуска, запереться где-нибудь подальше от дома, прихватив с собой пишущую машинку и стопку белой бумаги, и объяснить самому себе, что́ со мной происходит.

А в среду сеньор Вальдеавельяно прямо-таки осчастливил меня: принес шестьдесят страниц для перевода. «Нет-нет, с этим можно не торопиться, я принес их заблаговременно. А пока вам готовят новые материалы». Чтобы потом подкинуть тоже заблаговременно.

И тогда я понял: нужно решиться, сделать решительный шаг. Я изучил документы и сделал необходимые подсчеты, получалось, если переводить по восемь-девять страниц в день, за неделю можно управиться.

В половине одиннадцатого утра — в этот час я всегда звоню домой — я сообщил Аделе о моем решении просить пару недель отпуска — нет, не сейчас, а еще дней через семь, чтобы успеть закончить срочную работу, — и о том, что собираюсь в Вальнову, самолетом, конечно. Короче, я решился на то, что еще в воскресенье, когда мы обсуждали этот план дома, казалось мне невероятным вздором.

Затем последовали дни тяжелой работы на службе и дома, ведь я хотел как можно раньше закончить злополучный перевод. Однако мучительная работа давалась мне легко, я получал от нее удовольствие, потому что знал, ради чего мучаюсь, и чувствовал, что дома радуются за меня.

Я плотно поел и принялся перечитывать последние исписанные страницы. В это время за окнами потемнело, небо возле Монграла стало черным как уголь, хотя со стороны моря еще светило яркое солнце. Постепенно пейзаж за окном окрасился странным неестественным светом, а чернота расползлась по всему небу.

Вдали послышались первые удары грома. Дождь еще не начался, и я поспешил в сарай за дровами — гроза надвигалась страшная. Я еле успел, чернота уже сгустилась прямо над домом, упали первые крупные капли дождя. Началась гроза, каких свет не видывал. Боже, что творилось! На землю спустилась тьма, словно настал день Страшного суда, а ведь еще не было и пяти часов! Испуганные воробьи с жалобным писком перелетали с кипариса на кипарис в поисках убежища. Молнии раскалывали небо, казалось, сейчас наступит конец света, зазвучат трубы и с высоты на наши головы посыплются камни. Может, черные тучи были начинены не камнями, но уж по крайней мере градом. К счастью, он уже обрушился на чьи-то головы, а нам достался дождь, вода лилась бешеными потоками и вновь затопила едва успевшие просохнуть на обманчивом утреннем солнце поля, леса и дороги.

Я налил из термоса еще одну чашечку горячего кофе и выпил его под аккомпанемент грозы. Стекла сотрясались от грохота, наверное, природа решила устроить прощальный фейерверк для писателя, который завтра покидает Вальнову.

Но все на этом свете кончается — гроза понемногу утихла, пошел обычный скучный дождь. Зрелище потеряло для меня всякий интерес, и я решил подняться на второй этаж и перетащить вниз мебель из тех комнат, над которыми будут надстраивать новый этаж. Было страшно неохота заниматься этим малоинтересным делом, но ничего другого мне не оставалось — каменщики придут уже послезавтра. Я принялся вытаскивать из спален кровати, шкафы, матрацы, картины и книги.

Три добрых часа я работал грузчиком, переносил огромные двуспальные кровати, разбирал мебель. Наконец, довольный, потный и грязный, как бродячий пес, я спустился вниз с сознанием исполненного долга: мне удалось-таки заткнуть все в одну комнату, куда не нужно входить каменщикам (впрочем, они не смогли бы туда войти, даже если бы очень захотели).

Потом я умылся — вернее, плеснул воды в лицо, — разжег огонь в камине и задумался о завтрашнем дне, дне моего приезда и отъезда. А потом я решил подвести последний итог и предался серьезным размышлениям о том, что победу праздновать рано, что гордыня — вещь опасная, что больной, находящийся на пути к выздоровлению, все-таки должен проявлять осторожность.

Из головы у меня не выходил некий мужчина пятидесяти четырех лет. Две недели назад жена и старший сын провожали его в аэропорт Куантрен. Среди пассажиров со всего света он чувствовал себя неуютно, почему-то стеснялся пишущей машинки, хотя она выглядела как простой чемоданчик. Человек остро ощущал одиночество в этой толпе людей, которые прекрасно знали, куда и зачем едут — к друзьям или родственникам, а может, порвать контракт с какой-нибудь парфюмерной и фармацевтической фирмой, участвовать в высоконаучном конгрессе или в женевских переговорах. Здесь было много испанцев и латиноамериканцев, летевших через Барселону или в Барселону, к себе домой, были тут и каталонцы из коммерческих кругов, они собирались маленькими группами, громко шутили и смеялись, а потом, уже по двое, обсуждали какие-то важные, деловые проблемы. Только человек с пишущей машинкой не находил себе места. Он ждал самолета совершенно один и размышлял, зачем пустился в странное, нелепое путешествие. Может, он ехал в пустой дом, чтобы отдохнуть, набраться сил и решимости не сворачивать более с выбранного пути, словно хотел добыть живой воды или сорвать цветок вечной молодости, о котором нам столько лет рассказывают бабушки в своих сказках. Должно быть, этот уже немолодой мужчина, не сознаваясь в этом самому себе и окружающим, поверил в существование таких диковин.