Татьяна Чернышева - Природа фантастики

• Название: Природа фантастики
• Автор: Татьяна Чернышева
• Издательство: Издательство Иркутского университета
• Жанр: Критика
• Год: 1985

В монографии проводится классификация фантастических произведений, выделяются три группы фантастических образов и два типа повествований в современной фантастике; исследуется происхождение и развитие их. Особое внимание уделено научной фантастике и характеру связи ее образной системы с тем еще не вполне изученным процессом, который автор называет «современным натурфилософским мифотворчеством».

Книга адресована литературоведам и критикам, преподавателям вузов и всем любителям фантастики.

Научный редактор — доцент Л. Л. Селявская

Рецензенты: проф. Ю. И. Кагарлицкий, доцент В. К. Гайдук

---

В «Истории франков» Григория Турского (VI в.) рассказывается о кончине святого Мартина, епископа города Тура, о споре за его тело между жителями Тура и Пуатье и о чудесном сне, который господь наслал на жителей Пуатье, охранявших тело. Во время этого сна их соперники похитили святые останки и перенесли их в свой город[68].

Этот же автор рассказывает об ограблении базилики святого мученика Винценция и о наказании грабителей — «у большинства по воле божией горели руки, и от них шел густой дым, как обычно при пожаре»[69]. Двери же храма грабители вообще не могли открыть и вынуждены были поджечь их.

В книге Беды Достопочтенного (674 — 734 гг.) «Церковная история народа англов» рассказывается и о чудесном исцелении слепого молитвой Августина, после чего бритты убедились в могуществе христианского бога, которого они не хотели принимать; и о провале всех попыток заковать пленного крестьянина Имму в цепи, которые тут же падали с него — ведь его брат в монастыре возносил за него молитвы; и о чудесном даре слагать песни, которым был наделен от господа некий Кэдмон[70].

То же видим мы и в литературе Востока: мотив чудесного рождения, характерный для житийной литературы буддизма, проникает и в «Исторические записи трех государств» (Корея, XII в.), а чудеса, связанные с распространением буддизма в Корее, отражены в «Событиях, оставшихся от времен трех государств», написанных Ким Ирёном[71].

В Тибетском летописном памятнике «Светлое зерцало царских родословных» (XIV в.) речь идет о трудностях, которые претерпевал буддизм в Тибете: сановники, не желавшие исповедовать буддизм, решили отправить «лхаскую драгоценную статую Будды обратно в Индию. Но даже тысяча людей не сдвинула ее с места. Тогда ее закопали в землю в Кхарбраге. Некоторых сановников, которым не нравился буддизм, охватило безумие, после чего они умерли, а другие сломали себе спину и тоже умерли»[72].

Религиозные легенды о чудесах становятся составной частью не только средневековой историографии, но и географической литературы тех времен, описаний путешествий. В знаменитой «Книге» Марко Поло рассказана легенда о чуде в городе Бодаке (Багдаде) — о том, как по молитве христиан сдвинулась с места огромная гора[73].

Чудеса совершаются не только по божьей воле, но и по проискам вечного врага рода человеческого — сатаны, тоже обладающего немалой мощью. Даже наука средневековья живет под деспотической властью чуда. Не только оккультисты продавали душу дьяволу, чтобы получить высшую власть над природой. Алхимики тоже не избегли этой участи. Они упорно искали философский камень, способ заставить свинец, ртуть или серу превратиться в золото. Такое превращение не свойственно металлам и минералам. Это чудо. И поиски секрета вечной молодости были поисками чуда, поскольку все живое неизбежно стареет и умирает…

Даже в том случае, если средневековый ученый в своих изысканиях не уповал на дьявола, его восприятие результатов своих трудов, даже представление о самой науке оказывается в явной зависимости от чуда. Так, в книге «Изображение алхимии», автором которой, возможно, является Роджер Бэкон, дано следующее определение этой науки средневековья: «Алхимия есть наука, указывающая, как приготовлять и получать некоторое средство, эликсир, которое, брошенное на металл или на несовершенное вещество, делает их совершенными в момент прикосновения»[74].

Власть чуда в том понимании, как это утвердилось в средневековье, распространяется и на старые суеверия, давнюю языческую магию. Истории памятны печально знаменитые процессы ведьм, которыми расцветает позднее средневековье, именно позднее, до XV в. о них не было слышно. Очевидно, к этому времени деяния «добрых женщин» (а врачеватели и знахари, ведуньи были едва ли не в каждой деревне) подчинились общей системе мышления, превратились в злые чудеса. Ведьмы умели превращаться в животных, насылать неурожай или бурю, мешая в луже прутиком. Все эти чудеса ведут свое происхождение от языческой магии. Но для такой власти над природой ведьмы должны были теперь продать душу дьяволу, отречься от бога. Без этого непременного условия чудеса были просто невозможны, для совершения их нужна была сила сверхъестественная.

Чудеса средневековья не были фантастикой, не были. вообще явлением искусства, они были самой действительностью, непременной частью бытия. Верили им неукоснительно. Однако, как уже говорилось, чудо представляется средневековому человеку нарушением естественного порядка вещей. Неизбежным следствием этого становится реакция на него: чудо удивляет и поражает воображение. И в исторической эволюции способности человека удивляться, постепенно становящейся потребностью, средневековые чудеса сыграли свою немалую роль.

При этом легенды и жития намеренно культивируют эту реакцию, постоянно предлагая своим читателям удивляться и поражаться. При чтении византийских легенд невольно бросается в глаза, что практически каждая из них начинается с обещания поведать о чуде, о чем-то необычайном, «странном», «дивном» и непременно «удивительном», и в самом тексте легенды, как правило, подчеркивается реакция удивления у всех свидетелей чуда.

Так, в легенде о Симеоне Столпнике рассказывается о некоем нечестивом Юлиане, задумавшем свергнуть святого в самом прямом значении этого слова, для чего Юлиан «приставил к столпу лестницу и взошел по ней. Когда достиг третьей ступени, лестница отделилась от столпа и повисла в воздухе на четыре локтя от земли, и все дивились происходящему»[75].

В «Песне о святой Евлалии», записанной в монастыре, рассказывается о страданиях и гибели святой Евлалии и о чудесах, связанных с ее именем. Когда ее возводят на костер, огонь не причиняет ей вреда. И песня особо подчеркивает, что мучитель и преследователь Евлалии — Максимиан — удивился и не поверил этому чуду.

И в произведениях средневековой литературы Востока мы можем наблюдать ту же картину. В «Исторических записях о трех государствах» (Корея) рассказывается о сопротивлении, которое встречал на первых порах буддизм, и о казни приближенного вана Ичхадуна. Ичхадун, сразу принявший душой новую веру, добровольно идет на смерть, чтоб доказать истину, в которую он уверовал, и перед смертью говорит: «„Я принимаю казнь во имя веры, и если Будда обладает чудом (сверхъестественной силой), то смерть моя должна привести к необыкновенным происшествиям“. Как только отрубили ему голову, из ран заструилась белая кровь молочного цвета. Все люди крайне удивились этому и уже больше не выступали против буддийской веры»[76]. И в «Житии Кюнё» чудо, сотворенное святым — прекращение ливня, — вызывает у наблюдателя-государя подобную же реакцию: «Государь был обрадован и потрясен»[77].

Это удивление имело один важный для нас аспект. Обещая в самом начале какой-нибудь легенды поведать о «дивном», авторы стремились тем самым привлечь читателя, заставить его прочесть до конца, возбудить его интерес. Одним словом, чудо, которое поражает и удивляет, усиливает занимательность произведения. А это уже момент эстетический. Разумеется, забота о занимательности не является главной побудительной причиной написания религиозных легенд, практическая дидактическая цель там доминирует. Но вот в средневековом Китае тщательная фиксация повествований о встречах людей с духами, оборотнями, мертвыми не преследовала этой цели, тем более что конфуцианство воспитывало скептическое отношение к духам и даже запрещало веру в них.

Таким образом, даже на раннем этапе — в III–IV вв., - когда не существовало еще литературной новеллы и не было прямой установки на развлекательность, принцип занимательности играл немалую роль при составлении сборников «повествований об удивительном». Такие сборники рассказов создавались в Китае в период раннего средневековья — «История о чудесах» и «Рассказы о явлении духов»[78].

Пристальный и устойчивый интерес к чудесному и вообще всему необычайному, удивительному, из ряда вон выходящему наблюдается на протяжении средних веков в самых разных странах. И, как мы уже отмечали, интерес этот имел не только познавательный, общемировоззренческий аспект, но и аспект эстетический: необычайное всегда по-особому привлекательно — оно занимательно.

Пробуждение «склонности к занимательному» А. Мец отмечает в средневековой литературе стран арабского востока[79].

В Китае с наступлением средневековья (с III в.) рассказы о чудесах и встречах человека с духами практически вытесняют бытовавшие ранее повествования о государях, их наложницах и государственных делах[80]. Когда же возникает танская литературная новелла (VI–IX вв.), она получает название «чуаньци», что значит «повествования об удивительном» (их именем мы и назвали второй тип повествования в современной фантастике), и большую часть этих новелл составляют литературно обработанные рассказы о встречах с духами и оборотнями.