Иосиф Шкловский - Эшелон

• Название: Эшелон
• Автор: Иосиф Шкловский
• Издательство: Интернет-издание
• Жанр: Современная проза

Под словом «история» понимают две вещи — собственно поток событий и его отражение в сознании людей, — например, нечто, именуемое «исторической наукой». История как отражение существует только потому, что она интересна людям, а интересна она большинству людей потому, что сами они являются объектами истории — в смысле потока событий. Поэтому, в частности, существует жанр мемуаров, воспоминаний и т. п. Рассуждения на тему, о каких местах и временах нам интересно и/или полезно читать, а также на тему, каким должен быть автор и каковы должны быть его место в социуме и роль в событиях, предоставляется читателю в качестве легкого домашнего упражнения.

Мы же представляем вам воспоминания Иосифа Шкловского. Волею судеб мы располагаем оригиналом текста. Никакая редактура не проводились. Большая часть этих воспоминаний публиковалась ранее на бумаге (см. указания в оглавлении) и в Сети, но в сильно уредактированном виде. Известно, что эти публикации вызвали в свое время дискуссии и критические отзывы лиц, которые сочли себя охарактеризованными недостоверно (или их потомков). Нисколько не отрицая потенциальную пользу от обсуждений, равно как и возможную необъективность автора (как и тех из нас, относительно кого вообще имеет смысл задавать этот вопрос), мы полагаем, что наш долг — опубликовать текст в первозданном виде. Автор этих воспоминаний не мог в момент предшествующих публикаций защитить свое и естественное право автора — право донести до читателя свой текст. Время, счастливая случайность и Интернет сделали это возможным. А все, кому что-то покажется в этом тексте заслуживающим обсуждения, могут это нынче сделать не подвергаясь политкорректной — то есть политкорректирующей — редактуре.

От публикатора

---

На следующее утро со мной рассчиталось ЮНЕСКО, выдав мне денежки… точно за полтора дня! Вот он — волчий закон капитализма! Опоздал — соси лапу! У нас бы, конечно, заплатили сполна. Впрочем, и на том спасибо. Оставался еще один день этой пытки и было мне очень тяжело. Хорошо помню, как эти профессиональные трепачи, которых я уже успел люто возненавидеть, взахлеб обсуждали важнейший вопрос о необходимости устройства каких-то библиотечных коллекторов в Танзании. И вдруг они хором накинулись на величественно молчавшего представителя величайшей сверхдержавы: мол, что думает означенная сверхдержава по поводу этих самых коллекторов? Положение начинало смахивать на губернаторское (вернее, Остап-Бендеровское), и я вынужден был пойти с козырного туза. Соорудив мрачнейшую мину (а я это делать умею), представитель советской державы процедил: «Иль не фо па симплифье!» Боже, что тут началось! Они затараторили на трех языках, перебивая друг друга. Я сидел в мрачно-величественной позе. Заряда хватило до перерыва, во время которого они смотрели на меня с почтительным восхищением. Вот тут я понял наконец-то корень успешной карьеры того кэгэбэшника!

Так или иначе, я выдержал этот тяжелейший для меня день. Все кончилось очень пристойно. Проблемы разнообразия культур при наличии общности технологического прогресса получили мощный стимул для своего дальнейшего обсуждения. А передо мной встала, конечно, не такая грандиозная, но вполне конкретная проблема: как быть дальше? Срок моей командировки был 14 дней, два дня прошло, осталось 12. Двенадцать дней в Париже прожить одному! Голубая мечта многих миллионов жизней! Но когда я подсчитал свои финансы, мой восторг быстро испарился. После того как я заплачу за отель и оставлю на черный день полсотни франков, у меня на прожитье останется… 7 франков на день. Чтобы понять, что это такое, скажу, что самый дешевый обед в «селф-сервисе» стоил тогда 11 франков, а проезд в метро в один конец — 1 франк. Важнейшим обстоятельством был сезон моего визита: общеизвестно, что в августе все французы уезжают в отпуск. Следовательно, рассчитывать подкормиться путем хождения в гости к французским коллегам не приходилось. И уж совсем нельзя было рассчитывать на помощь нашего знаменитого посольства на Рю Гренель: меня бы немедленно отправили в Москву, так как по понятиям нашей дипсволочи мне решительно нечего было делать в Париже.

Но всякий понимает, что решение я мог принять только одно — остаться и голодать в Париже весь мой срок. Ни хрена — с голоду не умру, а больше такой возможности в жизни не будет. И началась моя удивительная жизнь в великом городе. Эти 12 дней я не забуду никогда. Сперва я было решил экономить на метро — все-таки 2 франка в день! По уже на второй день я понял, что этого делать нельзя, ибо из-за необходимости каждую ночь возвращаться в свой отель я всегда ходил бы по Парижу практически одним и тем же маршрутом. Значит, оставалось на жизнь 5 франков в день. Я их распределил таким образом: ежедневно на расположенном вблизи крохотном базарчике я покупал у нормандских крестьянок кило превосходнейших яблок — это 2,5 франка. Оставшиеся 2,5 франка я тратил на покупку у одной старушки-торговки воткнутой в свежую булочку вкуснейшей горячей сосиски, обмазанной горчицей. Старушкин лоток находился на перекрестке двух знаменитейших парижских бульваров — Сен-Мишель и Сен-Жермен. Этим, собственно говоря, и объясняется, почему я выбрал именно данную старушку. Обычно, какой бы я маршрут не пропетлял в Париже, точно к 18 часам, я, голодный до судорог, выходил на мою старушку. Скоро она меня стала узнавать и уже издали кричала: «Мсье Жозеф!» Прелесть, а не старушка! В прошлом году, спустя 13 лет, я снова побывал в Париже. Старушки, конечно, уже не было, но до боли знакомый перекресток не изменился совсем. И когда я подходил со стороны Нотр Дам к этому столь памятному для меня перекрестку, у меня, как у павловской собаки, началось обильное слюноотделение… Какая же это была фантастическая жизнь! Уже уезжая из Парижа, я вычислил, что выходил по сотням различных авеню и рю великого города свыше 300 километров! За все свои поездки в Ленинград я там столько не выходил. И я могу смело сказать теперь, что после Москвы из всех городов на свете я больше всего ходил по Парижу.

Очень болели ноги. Ведь всего лишь за полгода до этой поездки я перенес инфаркт и заново учился ходить. Все время хотелось посидеть, а это в Париже далеко не просто! Казалось бы — садись за столик в кафе, на свежем воздухе — и дыши, вытянув гудящие ноги. Даже в сравнительно удаленных от центра районах города, соответствующих нашему московскому Садовому кольцу, на каждые полсотни метров тротуара приходится по кафе. Днем обычно они пустые. Я выбирал самый далекий столик и начинал невеселую игру, засекая время. Не позже, чем через 20 секунд передо мной (откуда?) вставал молчаливый гарсон с блокнотом и карандашом и ставил на столик стакан холодной воды. Что, мол, мсье будет заказывать? А мсье вспоминал наши убогие московские ресторации и общепитовские заведения, где — о счастье — можно дожидаться такую родную, грязноватую официанточку не меньше получаса! О глупец! Сколько раз я кипел в этих ожиданиях и как бы славно сейчас подождать этого смотрящего на тебя так бесстрастно малого хотя бы 10 минут! Мсье считает каждый франк и не может позволить себе даже чашечку кофе. Преодолевая боль в ступнях, он поднимается и плетется дальше. Вот так-то! Ничего не попишешь, жаловаться некому — капитализм, туды его в качель!

Когда становилось от бесконечных хождений совсем невмоготу, я спускался под один из знаменитых парижских мостов, прямо к кромке грязноватой Сены и ложился, блаженно вытягивая ноги на камни набережной. Обычно рядом располагались клошары — парижские бродяги. Они совершенно безопасны и добродушно-веселы. Клошары под постами Сены едят — у всех есть корзинки, набитые снедью и вином. Запахи их трапезы невольно волнуют меня — ведь я гораздо беднее, и конечно, такой роскоши, как вино и всякого рода сэндвичи позволить себе не могу. Мимо проходят деловитые парижане и слоняются туристы — основное население Парижа в августе. Им нет никакого дела до меня — это и хорошо, и плохо. Иногда я остро чувствовал свое одиночество и заброшенность. Но гораздо чаще я просто лежал без всяких мыслей и смотрел на высокое безоблачное небо — все 12 дней стояла идеальная погода.

Потребность в общении с людьми я удовлетворял случайными встречами. Так однажды я решил посидеть в Люксембургском саду. Этот сад меня привлекал еще и тем, что в нем на зеленых лужайках в кажущемся беспорядке были расставлены небольшие стулья с гнутыми свинцовыми ножками. Приятнее все-таки сидеть отдельно, а не на общественно-казенной скамейке. По глупости я не понимал, что за это удовольствие надо платить 1 франк — дань собирала старуха — одна на всю территорию сада, что и ввело меня в заблуждение. Я едва успел, сидя на стульчике, блаженно расслабиться, как неожиданно за своей спиной услышал безупречно-правильную, хотя и несколько архаическую, русскую речь. Говорили три старые женщины, из них две — совсем древние. Не оборачиваясь, я спокойно заметил:

— Как приятно встретить в Париже соотечественниц!

Они вежливо согласились со мной, что действительно приятно. Я сделал галантный жест и, не ведая о собирающей дань старухе, попросил их присесть рядом.

— Спасибо, мы постоим, — сказали старые парижанки. Хорош бы я был, если бы они сели!

— Откуда Вы? — спросила самая старая.

— Из Москвы.

— И давно?

— Да вот уже неделя.

Они как-то странно недоверчиво на меня посмотрели. И тут я с удивлением понял, что эти женщины принимают меня за эмигранта, по-видимому, второй волны.

— Да нет же, я действительно советский, неделю назад приехал из Москвы в командировку!

Не верят. И одна из них стала меня испытывать:

— А где похоронен Паустовский? (Паустовский накануне умер — естественно, что мои собеседницы всякого рода похоронные дела принимали близко к сердцу).

— Кажется, на Новодевичьем, — неуверенно ответил я.

— А вот и неверно. Он похоронен в Тарусе.

Почувствовав, что окончательно разоблачен как самозванец и что надо выходить из идиотского положения, я стал лихорадочно шарить по карманам и нашел там два сильно помятых использованных билета на подмосковную электричку. Этим и реабилитировался.

— А Вы откуда?

— Мы из Тифлиса! — с достоинством сказали мои собеседницы.

— Из Тбилиси, значит?

— Только не говорите, пожалуйста, это ужасное слово. Мы из Тифлиса!

— Знайте же, что через две недели я буду в вашем Тифлисе.

Это была сущая правда: предстояла командировка в столицу солнечной Грузии на какую-то конференцию.

— У нас к Вам огромная просьба: подойдите к нашему старому дому и внимательно посмотрите на него. Адрес мы дадим.