Константин Путилин - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

• Название: Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]
• Автор: Константин Путилин
• Жанр: Биографии и Мемуары

 В первый том вошли исследовательские и архивные материалы об известном российском полицейском И.Д. Путилине, посвятившем свою жизнь сыскному делу и прошедшем путь от канцелярского служащего до начальника сыскной полиции Санкт-Петербурга. Включены также мемуарные источники, воспоминания сына И.Д. Путилина - Константина, сделанные по записям отца, и записки В.М. Шевлякова. В книге использованы архивные материалы Центрального государственного исторического архива РФ (ЦГИА СПб.) и Центрального государственного исторического архива С.-Петербурга.

 Книга предназначена для работников МВД, а также для всех интересующихся историей работы полиции.

---

— Ловко! — произнес сиплый голос, а дребезжащий продолжал:

—Такая шкура! Я вернулся с фабрики, расчет принес, мне и невдомек. Пообедали, спать легли, и она привалилась. Просну­лись, на дворе уже темно. Я и говорю: «Пойдем к куму в гости!» «Нет, — говорит, — мне не хочется нынче. Позови лучше Андрона Прохорова, да в картишки поиграем!» Прохоров — это сосед. Мне все едино. Сходил, позвал, и сели играть. И она с нами. Сперва в козла играли; она все хохочет. Потом и говорит: «Что-то у меня голова заболела. Поиграйте одни. Я вам водочки принесу, а сама лягу!»

Слышь! Вот хитрая! Бой баба была... Побежала, принесла водки, огурцов, а сама за занавеску и легла. Будто спит. Мы пить да играть, пить да играть. Спор подымем, и опять играть...

А она, подлая (я это потом узнал), тихонько встала, мешок вынула и шасть! — на свое дело. Только известно, баба. Скажи в ту пору она мне, покайся, может, и сейчас вместе были бы... Несет мешок-то, а ей и тяжело, и страшновато. С третьего этажа идти надо. Мы на третьем этаже жили. Донесла до низу... только вдруг внизу кто-то дверью хлопнул. Со двора, значит. Она испугалась, мешок отбросила да наверх, опять за занавеску и лежит... А мы все играем, и нам невдомек, то есть ни сном ни духом. Спит баба, и все! И вдруг...

— Ну? — сказал сиплый голос.

— Сейчас! Прикурю только!

Спичка вспыхнула и погасла. Петр Гвоздев увидел острый красный нос и черную бородку клином. В темноте, словно волчьи глаза, засветились два красных огонька. Рассказчик продолжал:

— Вдруг на лестнице крик, шум! И визжат, икричат, и двери хлопают. Мы карты прочь — и на лестницу. «Что такое?» — «Убийство! Человек без головы, и голова на­прочь, и в мешке! Сейчас полиция!»

Я говорю: «Машка! (так мою стерву звали). Убийство!» А она: «Ах, как ты меня испугал! Я спала!» Слышь? Ха-ха-ха! Шельма! Спустился я вниз. Там околоток, дворники, ле­жит что-то, рогожей накрыто, и не подпускают. Прохоров перепугался, хотел домой идти, не пущают. Не велено, говорят. Мы и толчемся на лестнице, а моя Машка лежит себе и хоть бы что...

Приехали тут и сыщики, и следователь. Все как есть. Осмотр делали, допросы. Почти до утра, а потом и пошли по квартирам. Осматривать, да допра­шивать. Тот, что мою бабу напугал, поднялся по лестнице, наткнулся на мешок и крик поднял. Он сказал, что слышал, как по лестнице вверх кто-то побежал. Ну, они и пошли вверх в каждую квартиру. Пришли и к нам. Баба моя встала и начали нас опрашивать, а агент все по квартире ходит да высматривает. Баба говорит: так и так, стряпала обед, вернулся муж, поели, спать легли, потом в карты играли, у ей голова заболела, и она спать легла. Больше, мол, ничего не знаю. И я то же сказал, и Прохоров. Мы-то с ним и вправду ничего не знали.

— Провела, значит, — заметил сиплый голос.

— Провела, шельма, — ответил дребезжащий и продолжал: — Они повернулись и пошли прочь. Только агент как закричит: «А это что?» Мы к нему, а он фонариком светит и на пол показывает. На полу-то пятна, и совсем около двери. «Это что?» «А это я тяпкой палец порубила», — говорит моя баба, а агент уже дрова прочь бросает да словно ищейка по следу, так и дрожит весь. Как дрова разобрали, а там лужа крови. «Это что?»

Тут баба моя в ноги, и повинилась...

Наступило молчание, потом, дребезжащий голос произнес со вздохом:

— А скажи мне, я бы помог и все было бы по-тихому.

— Чего ж не сказала? — спросил сиплый голос.

— Побоялась, что я ее бить буду. А теперь лучше. На восемнадцать лет! Шутка?.. И я пропал. Тягали, тягали. Все думали, что и я знал, а я ни-ни...

— Баба дура, известно, — проговорил сиплый го­лос. — Коли убил, никто не видел, так укрыть пустое дело. Со мной раз было...

Наступило молчание, потом опять вспыхнула спичка, погасла, и в темноте засветились папиросы. Петр Гвоздев дрожал, как в ознобе...

— Убил, что ли? — спросил дребезжащий голос.

— Убил, — нехотя ответил сиплый. — Да так, зря. Было это еще в Вяземской. В Банном флигеле. Я там жил у Купороса. Солдат в отставке. И жил там Авдюшка хромой. Такой задорный мужичонка. Ну вот и случись... весной было. Все на двор ушли, а я с Авдюшкой в комнате. И не помню сейчас, из-за чего спор затеяли. Авдюшка меня хвать в ухо, а я его в грудки. Он и покатись, да башкой об нары — и дух вон! Я кровь-то заплевал да ногой затер, его в охапку и будто веду. По дороге — Купорос. «Куда?» А на лестнице темно. «Пусти, — говорю, — вишь, Анучин натрескался, в Стеклянный веду».

А кто Анучина знал, тому известно, что коли он с деньгой, значит, пьян... Вышел это, вытащил его, прошел задами да на извозчичий двор под колоды и кинул. Потом вернулся, поговорил с Купоросом, на двор пошел, увидел пьяного Анучина и его домой свел. Для отвода глаз, значит, и шабаш! Полиция нашла, дозналась, кто, да так и отъехала. Пустое дело...

— Известно. Теперь, к примеру...

— Что это? — тревожно сказал сиплый голос.

Сквозь шум дождя и ветра послышались крики.

— Выгляни!

Дверь отворилась, и с порывом ветра донесся какой-то беспокойный шум.

— Обход! — испуганно воскликнул дребезжащий голос.

— И то!

Они беспокойно вскочили на ноги. Петра Гвоздева охватил страх. Он вскочил тоже и бросился к двери.

— Стой! Ты откуда? — раздался сиплый голос, и мощ­ная рука ухватила его за горло.

— Пусти! Я тут был, — прохрипел Гвоздев.

— Я спрашивал, почему молчал?

— Спал... не слышал...

— Небось!

— Что надо, все слышал, — произнес сиплый го­лос, и в тот же миг Гвоздев почувствовал ост­рую боль в боку, вскрикнул и упал навзничь.

Две тени скользнули из дверей вагона и скрылись в темноте ненастной ночи.

Отряд городовых с околоточными, с помощником пристава и агентом медленно шли вдоль вагонов, заглядывая в каждый. Агент освещал внутренность вагона фонарем, и друг за другом из них извлекались ночлежники, мало-по­малу образовывая изрядную толпу.

— Выходи! — крикнул агент, увидев лежащего Гвоздева, но тот не шелохнулся.

— Что ж ты! Слышишь! — Агент направил свет фонаря на его лицо и тотчас обернулся к помощ­нику пристава: — Зарезанный! Кровь, как из барана.

— Ну, вот и хлопоты... — недовольно сказал помощник пристава...

ДЕЗЕРТИР

Темная и грустная октябрьская ночь. У подножья старой царскосельской этапной тюрьмы мерно шагает часовой. Тоскливо ему и скучно. Глухо завывает свою унылую песню холодный осенний ветер, свистит между постройками тюремного здания, перебрасывается на почти рядом стоящий с тюрьмой лес и гуляет по его шелестящим верхушкам...

Темень такая, что даже привыкший уже к темнете глаз часового еле-еле разбирает сра­внительно невысокий деревянный забор, которым окружена тюрьма. Напрягает часовой зрение и слух, но вокруг только темень да унылое завывание ветра... Тоскливо, грустно, неуютно!..

Мерно, но все медленнее и медленнее шагает часовой. До смены еще добрых два часа, а тяжелая неодолимая дрема так и подкрадывается, так и смежает очи. Кажется, выбрал бы уголок по­укромнее, где не так продувает ветер, прилег бы и уснул... Или нет... Зачем даже ложиться?.. Прислонился бы к стенке и вздремнул бы хоть малость... Но нет, нет... Боже сохрани! Нельзя... Служба... Часовой приостановился, опустил ружье «к ноге» и оперся на него. Голова его потихоньку склонялась на грудь и вдруг беспомощно повисла... «У-гу-гу-у-у...» — завыл ветер. Часовой вздернул голову, встрепенулся и зорко огляделся вокруг... Та же темень, то же завывание ветра, та же угрю­мая холодная осенняя ночь... Часовой крепче оперся на ружье и... опять неумо­лимая, неодолимая дрема смежила его очи. Он поднял руки к верху дула, где к нему примыкается штык, опустил на руки голову и сладко задремал... «Ш-ш-шпок!..»

Сквозь шум и завывание ветра послышался вдруг какой-то шум и падение... Как будто из окна тюрь­мы свалился на землю мешок с песком.

Часовой вздрогнул и напряженно оглянулся... Ни­чего... Но он несомненно слышал какой-то подозри­тельный шум... Он встряхнулся и быстро зашагал по направлению, откуда это донеслось. Прошел пять шагов, десять — ничего... И вдруг совер­шенно отчетливо послышались шум и треск у ограды, окружающей двор. Кто-то, как кошка, взбирался на нее. Зрение возбужденного часового напряглось до чрезвычайности... Совершенно ясно он вдруг заметил, как над забором поднялась какая-то темная фигура, готовясь перепрыгнуть...

«Бегство!..» — мелькнуло молнией в его голове. Он мгновенно приложился и выстрелил. Тотчас забегали, забили тревогу.

— Арестант бежал! — отчаянно прокричал часовой.

Дежурный офицер немедленно снарядил отряд из четырех человек для поимки бежавшего. Но где было искать? Очевидно, что арестант бро­сился в лес, находящийся не более 200 сажен от тюрьмы. Туда и направилась команда.

Темнота ночи покровительствовала беглецу. В двух шагах едва можно было разглядеть человека, а в лесу и ровно ничего не было видно. Полусонные солдаты, отойдя немного от опушки леса в глубину и побродив наудачу с час, более для очистки совести, как говорится, вся­чески ругая арестанта, из-за которого на их долю выпала эта ночная прогулка, вернулись обратно и доло­жили начальству, что поиски их успехом не увенчались.