Константин Путилин - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

• Название: Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]
• Автор: Константин Путилин
• Жанр: Биографии и Мемуары

 В первый том вошли исследовательские и архивные материалы об известном российском полицейском И.Д. Путилине, посвятившем свою жизнь сыскному делу и прошедшем путь от канцелярского служащего до начальника сыскной полиции Санкт-Петербурга. Включены также мемуарные источники, воспоминания сына И.Д. Путилина - Константина, сделанные по записям отца, и записки В.М. Шевлякова. В книге использованы архивные материалы Центрального государственного исторического архива РФ (ЦГИА СПб.) и Центрального государственного исторического архива С.-Петербурга.

 Книга предназначена для работников МВД, а также для всех интересующихся историей работы полиции.

---

Через кокетливо убранную гостиную он прошел в столовую. Там у окошка сидела Марья Ивановна Синева с задумчиво склоненной головой. При входе Ж. она подняла голову и удивленно, даже испуганно взглянула на него.

Анютка остановилась в дверях.

Ж. приблизился к Синевой, поклонился ей и тихо сказал:

— Я агент сыскной полиции и пришел арестовать вас по делу об убийстве Кузнецова.

Она приподнялась, в немом ужасе вытянула руки и бессильно опустилась на стул.

Анютка вскрикнула и убежала.

Ж. с чувством сожаления взял руки Синевой и слегка встряхнул ее.

— Не пугайтесь! Это должно было случиться. Ваш муж арестован тоже!

Эти слова словно возвратили ее к жизни. Она вдруг выпрямилась.

— Он невинен! — закричала она. — Это я, я одна все сделала!

— Поедемте, и там вы все расскажете...

Она покорно встала. Ж. помог ей одеться, вышел с нею и запер квартиру, спрятав ключ в карман. У подъезда уже стояла толпа, и в середине ее — Анютка что-то рассказывала, оживленно жестикулируя. Ж. взглянул в ее сторону и коварно улыбнулся. Дворник по его приказанию привел извозчика. Он усадил Синеву, сел подле нее, и через 20 минут я уже принимал ее в своем кабинете.

Ж. тотчас пошел в Страховое общество и попросил немедленно вызвать Якова Степановича Си­нева. Словно предчувствуя недоброе, он вышел взвол­нованный и бледный.

— Что вам нужно?

— Меня послала за вами ваша супруга, — ответил Ж. — Она зовет вас немедленно.

— Куда? Что с ней? — Синев побелел как бумага.

— Я вам все расскажу по дороге. Едем! — на­стойчиво повторил Ж.

Синев кивнул головой, скрылся и через минуту вернулся со шляпой в руке.

— Я готов!

Ж. вышел с ним и крепко взял его под руку.

— Куда вы меня ведете? — спросил он.

— Два шага отсюда. В сыскное отделение, — отвечал Ж. — Там ваша супруга.

Синев опустил голову...

Ж. передал мне Синева, а я тотчас послал его на Серпуховскую собрать улики, если такие найдутся.

Когда он вошел в портерную, она была набита народом и все жадно слушали в сотый раз повто­ряемый рассказ Анютки.

— Отворяю, это, я дверь, и вдруг он!.. — произнесла она и замолкла с раскрытым ртом.

Все оглянулись. На пороге портерной стоял этот он, Ж.

— Ну, Анна Васильевна, — шутливо произнес он, — пройдемте с вами в квартиру, да прихвати мне дворников и понятых.

Анютка вышла из оцепенения и покорно пошла за агентом.

У дверей квартиры стояли уже околоточный, двор­ники и понятые. Ж. вошел в квартиру и велел Анютке показать барынины платья. Их было восемь. Ж. пересмотрел их и тотчас отделил одно, подол которого оказался залитым стеарином. Он свернул это платье и составил протокол осмотра. Потом, обратившись к Анютке, сказал ей:

— Ну, Анна Васильевна, а вы собирайте ваши пожиточки и переселяйтесь отсюда. Вы последите, — обра­тился он к околоточному, — а потом закройте и опечатайте квартиру!

Дело об убийстве Кузнецова разбиралось в феврале следующего года. На скамье подсудимых сидели: Синев, бледный, исхудавший, с окладистой русой бородой; жена его, походившая на прекрасную восковую фигуру, страшную в своей апатичной покорности, и похудевшая Сонька-гусар.

Присяжные заседатели услышали тяжелую семейную драму, драму двух любящих существ...

Синев женился на Марье Ивановне Крапивиной по любви, на которую она отвечала ему взаимностью. И с первой же ночи началась их казнь. Синев узнал страшное прошлое своей жены: она была бедная сирота, окончила Николаевский институт и сразу поступила гувернанткой к девочке у вдовца. Вдовец совершил над ней насилие, потом отказал ей от места.

Синев, слушая эту повесть, испытывал и безумную ревность, и жгучее сострадание. «Кто он?» — Но она не говорила. Между ними настал ад. Он бил ее, а потом вымаливал прощение. Он заставлял ее повторять историю ее несчастья, останавливаясь на самых оскорбительных подробностях, и потом обзывал ее самыми обидными именами. Наконец он вырвал у нее имя, узнал его и много раз был готов убить его. Жизнь стала невыносимой, и в одну безумную ночь они решили, что Кузнецов должен быть убит. Эта мысль охватила их обоих, и они сдружились в жажде отмщения.

Он нашел Соньку-гусара, обдумал весь план и привел его в исполнение. Для этого он купил у Брабеца кинжал-нож. В 6 часов они заняли 2-й номер и пили в нем, поджидая жертву. Потом он отодвинул шкаф и открыл дверь. В 9 часов они услышали голоса — его и Соньки. Их разделяла только стенка шкафа. Часов в 10 Сонька ушла. Вошел слуга и ушел, хлопнув дверью. Они подождали еще с полчаса, затем Синев отодвинул шкаф и вошел в номер. Она следила. Он отомстил своему врагу...

Когда они вернулись в номер, она лишилась чувств. Он закрыл дверь, задвинул шкаф, вымылся, привел ее в чувство. Они дождались 5 часов утра и уехали домой. Он уехал в Псков, вернулся оттуда в другом пальто и обритый.

Присяжные чуть не плакали, слушая их душевну драму, и содрогались, слушая историю мести.

Защитник сказал блестящую речь, но присяжные все-таки нашли их виновными, и суд приговорил их к каторжным работам: его на 18 лет, а ее на 12 лет. Соньку-гусара оправдали.

Для Ж. за это дело я выхлопотал награду.

КАК УБИВАЮТ

Оживленная днем криком, бранью, ржанием ло­шадей и голубиным воркованием, Калашниковская на­бережная затихает к вечеру, а ночью представляет собой едва ли не самое пустынное и угрюмое место в Петер­бурге. Пристань пуста. Тускло горят редкие фонари и освещают будку сторожа, одиноко стоящего городо­вого и ряд пустых товарных маленьких вагонов соединительной ветки. Эти вагоны тянутся дальше и дальше вдоль всей набережной. Неподвижными массами стоят огромные хлебные амбары, между ними чернеют широкие проулки, немощеные, покрытые травой и пылью, а около них опять тянется ряд пустых вагонов. Последний каменный амбар, стоящий при устье Обводного канала, превращен в ночлежный городской приют, и все, не нашедшие в нем места, идут или под своды амбаров, или в пустые вагоны.

Был холодный, ненастный осенний вечер. Ветер дул с ураганной силой и холодными струями лил проливной дождь. В непроглядной темноте огромными массами чернелись каменные амбары, а около них длинный ряд вагонов слегка скрипел и шатался от порывов бешеной непогоды.

Петр Гвоздев, забравшийся в один из вагонов, дрожал и ежился от холода в своем рваном пальтишке, забившись в самый угол вагона, но уста­лость брала свое, и глаза его уже смыкались, как вдруг сквозь шум дождя и вой ветра он услыхал голоса, и в ту же минуту вагон вздрогнул, и в него кто-то влез.

— Вот и заночуем, — сказал сиплый голос.

Вагон снова вздрогнул, следом за первым влез другой и ответил дребезжащим голосом:

— За милую душу! Одни?

— Надо полагать!

Вспыхнула спичка и слабо осветила непроглядную тьму. Петр Гвоздев в ужасе забился в самый угол и свернулся комком. В озаренном пространстве он увидел широкое красное лицо с взлохмаченной бо­родой. Спичка погасла, и непроницаемая тьма наполнила вагон.

— Одни, — повторил сиплый голос. — Теперь задвинем двери, и чудесно! Что твоя гостиница.

Громыхнули и задвинулись двери. На время наступила тишина, нарушаемая только шумом дождя о крышу вагона и воем ветра. Петр Гвоздев лежал ни жив ни мертв, уже не чувствуя ни усталости, ни холода. Снова вспыхнула спичка, и, когда погасла, в темноте засветился красный огонек папиросы. Звякнуло стекло бутылки; послышалось бульканье выпиваемой из горлышка водки и затем раздался дребезжащий голос:

— В Колпине впору с голоду сдохнуть. Ни тебе работать, ни стрелять, а заводские еще жизни лишат. Народ аховый!

— Знаю! — отозвался сиплый голос. — За что лишен?

— В карман залез. Отсидел и гуляй! Теперь третий раз оборачиваюсь. Поначалу работал, и как это моя баба проштрафилась! Ее в каторгу, меня в подозрение, с фабрики вон, и пошло! Есть тоже охота.

— Кого в каторгу? Бабу? — спросил сиплый го­лос. — За что?

— Жену мою! За что? За то, что дура! Убила, и все это как следует, сделала а под конец — и на! Попалась, да так ей и надо. И ладно бы позарилась на что, а то так, с сердца...

— Водка-то есть еще?

— Есть!

Послышались опять звон посуды, бульканье, и дребезжащий голос заговорил снова:

— У Камюза работал. Знаешь? На Обводном! Ну и ничего... жили. Я и баба моя. А теперь, как это получилось. В субботу было. Я ушел, а она обед го­товила. Пришла к ней баба Аксинья и начала с нее три рубля спрашивать, которые у нее моя баба заняла. У нее нет, Аксинья ругаться, слово за слово. А моя-то — ух злющая! — ножом-то ее и полосни! Враз, из нее и дух вон. Смотрит моя, а Аксинья только трепыхается. Тут моя баба сейчас умом раски­нула, голову ей срезала напрочь, взяла мешок от картофеля, всунула ее туда (с головой-то) поставила промеж дверей и заставила дровами, а потом кровь вытерла, пол вымыла, тряпки сожгла, которые в крови, и стала обед готовить. Вот ведь какая! Я это все потом узнал. И было у ей в мыслях ночью ее выволочить и положить на рельсы — будто поездом перерезало. Мы подле Царскосельской дороги жили. Пять шагов — и рельсы.