Роберт Хелленга - 16 наслаждений

• Название: 16 наслаждений
• Автор: Роберт Хелленга
• Издательство: Гаятри
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-9689-0033-4

Американка Марго Харрингтон, молодой реставратор книг, живя и работая в небольшом флорентийском монастыре кармелиток в дни наводнения 1966 г., обнаруживает восхитительный томик с шестнадцатью эротическими гравюрами руки Джулио Романо, сопровождающими весьма пикантные сонеты Пьетро Аретино. Почти пять веков назад Ватикан настоял на уничтожении всего тиража. Интригующим загадочным образом этот единственный экземпляр уцелел и приобрел в наши дни баснословную ценность, а также уйму претендентов на обладание…

«Похотливые сонеты», или «16 наслаждений» – книга, переиначивающая жизни людей. И для Марго эта книга припасла испытание «страстью и златом». А что в награду? Chi vivra vedra, как: говорят итальянцы. Поживем – увидим.

---

Она сказала, что заблудилась. Кто-нибудь должен отвезти ее назад в Рим. Если я правильно ее понял, она приехала в Италию сниматься в кино, но режиссер обращался с ней плохо, и она взяла на студии машину и уехала куда глаза глядят.

К этому времени мужчины в баре заметили машину и пришли в магазин. Никто из них не говорил по-английски, и все они испытывали такое же смущение, как и я, в присутствии этой женщины. Они могли бы и дальше пребывать в немом шоке, но их настолько возмутило, как с ней обошлись на студии, что они готовы были отправиться в Рим, чтобы отомстить за нее.

В те дни нелегко было выбраться из горных районов. В Рим не было прямой дороги, а по дорогам вокруг Монтемуро не проехать ни зимой, ни весной. Так что мы восхищались ее смелостью и мужеством, хотя теперь я полагаю, что это была просто глупость. Что бы это ни было, она доехала до конца асфальтированной дороги, и затем продолжала ехать дальше.

Я был единственным из всех, кто немного знал английский, поэтому меня и послали проводить ее назад в Сульмону. Там она могла выехать на шоссе и следовать дальше в Рим без проблем. У меня не было выбора, да я и не хотел другого выбора. Я знал дорогу в Сульмону – там жила сестра моей матери, и раз в год мы ездили навестить ее.

К тому времени, когда мы со всем разобрались и заправили машину бензином из складского резервуара, расположенного за пекарней, ехать было уже поздно. Стало темнеть, и хотя у машины были осветительные фонари, все равно слишком опасно. Я объяснил (с большим трудом), что ей придется остаться на ночь.

В тот день мы продали весь свой запас ручек, карандашей, бумаги и конвертов, а люди все шли к нам в магазин, чтобы посмотреть на нее. Она отдыхала на диване, папа приоткрывал дверь, чтобы дать возможность покупателям украдкой на нее взглянуть.

За ужином она много о чем расспрашивала, и я переводил. Мы же слишком стеснялись, чтобы задавать ей много вопросов, поэтому мы ограничивались вопросами о ее фильме, который назывался «Таинственная Вилла» и не был похож ни на что, о чем бы мы когда-либо слышали, ведь ближайший кинотеатр был в Сульмоне, в десяти километрах от нас.

Я не помню сам разговор, я только помню ее потрясающее эротическое присутствие, настолько всепоглощающее, что никто не осмелился даже дотронуться до нее. Мама и та была под впечатлением. Каждому хочется немного романтики.

Она, казалось, не испытывала особой благодарности за наше гостеприимство, но мы и не ждали от нее никакой благодарности. Было достаточно, что она снизошла до того, чтобы навестить нас. Она была принцессой среди крестьян и, по ее мнению, лучшее, что мы могли ей предложить, с лихвой компенсировалось самим ее присутствием среди нас.

Мы выехали рано утром на следующий день, захватив с собой две буханки хлеба, огромную голову местного сыра и немного салями из мяса дикого кабана.

Мы доехали до Сульмоны без всяких проблем. Я должен был зайти к тете и вернуться на автобусе в Монтемуро. Но она – Сибил Коннелли – спросила, не могу ли я поехать с ней в Рим Она сказала, что боится ехать одна и что там она попросит кого-нибудь отвезти меня назад домой.

Я был влюблен в нее, и она это знала. Она остановила машину около собора, где должна была отпустить меня, и посмотрела на меня своими прекрасными глазами. Я так нервничал, как будто мы совершили побег или у нас начинался роман. Я мало что знал о женщинах. Теперь я знаю, что за тип женщины она представляла: она подражала Грете Гарбо. Но тогда я этого не понимал. Я разрывался между страхом и желанием – страхом перед неизвестностью и желанием неизвестности. Я также ничего не знал и о Риме. Я слышал о нем, слышал о Муссолини, мой старший брат Франко ездил туда строить дороги. Я понимал, что меня, наверное, выпорют, когда я вернусь домой, но я ответил, что поеду с ней, куда бы она ни захотела.

«Объясни своей маме, что я была напугана, – сказала она, – что мне нужен был рядом мужчина». Она положила руку мне на ногу повыше колена и впилась ногтями в мою плоть. Ее рука была как шило или как пучок крапивы. Как вот это. (Сандро не упускал случая дотронуться до моей ноги.)

В те дни до Рима было значительно дальше. Она ехала все быстрее и быстрее по мере того как мы приближались к Риму и дороги становились лучше. И она без умолку о чем-то говорила. О своей жизни. О любви. Как это было замечательно… И как ужасно тоже. Время от времени она протягивала руку и взъерошивала мои волосы или снова клала ладонь мне на ногу.

Был уже полдень, когда мы добрались, надо полагать, до окрестностей Рима, но она не имела понятия где находится студия, пока мы ее нашли, уже почти стемнело. Она находилась севернее той, что позже стала «Чинечитта Муссолини». У ворот итальянский portinaio[137] поднял трубку телефона, и довольно скоро собралась толпа, все сгрудились вокруг машины, вокруг lа bionda.[138] Это было настоящее столпотворение, и, как я понимаю теперь, именно этого она хотела. Я ждал у машины, а она исчезла за воротами, и тут я понял, что попал в беду. Я попытался объяснить ситуацию portinaio, который сказал мне, чтобы я исчез. Я ждал неподалеку, требуя позвать ее, но безрезультатно. Portinaio пригрозил позвонить в полицию, если я не уберусь.

Мне понадобилось два дня, чтобы добраться домой. Я провел ночь на станции в Риме, но у меня хватало денег доехать только по Авеццано. Когда я сел на поезд, то прямиком направился в gàbinetto, закрылся там и не выходил, пока поезд не прибыл в Сульмону, о чем я узнал по станционной вывеске. Я провел ночь у тетки, которая утром посадила меня на автобус.

Поступил ли я правильно или нет? Мнения разделились. Большинство мужчин считали, что да, а большинство женщин думали, что нет. Но мама была солидарна с мужчинами и приняла мою сторону. Конечно же, все злились на la bionda, но когда в Сульмону привезли ее фильм, все хотели увидеть картину, а я стал героем, как будто сам снимался в кино.

– Ты когда-нибудь ее еще видел?

– Я видел все ее фильмы, хотя их было не очень много. Она так и не стала большой звездой.

– Ты сам думаешь, ты поступил правильно?

– Я никогда не сожалел об этом.

– Она была очень красивой?

– О, да. Но у нее был отвратительный голос. Я думаю, поэтому она не сильно преуспела в звуковом кино.

– Но что ты имеешь в виду, когда говоришь, что был влюблен в нее? По-настоящему влюблен?

– Такая любовь очень сильна, но она всего лишь фантазия. По сути дела, ты влюблен в самого себя, в образ самого себя (или своей противоположности), который ты проецируешь на кого-то другого. Сегодня психологи знают все о таких вещах, об этом можно прочитать во всех журналах. Это уже не так таинственно, как было раньше. Биология против психологии. Финал один и тот же.

– Но она действительно была очень красивой?

– Очень красивой.

Что я знала об Абруцци? Все и ничего. Все – потому что запомнила со школы подробную информацию о каждой провинции – для interrogazioni[139] по географии (предмет, который итальянцы воспринимают намного серьезнее, чем мы, американцы). Я затруднялась вспомнить какой-то факт по выбору, но если начинала с самого начала, то могла перечислять все без остановки так же легко, как катиться вниз с холма на санках. Ничего – потому что я никогда не думала, что там есть горы, настоящие горы, со снежными вершинами, как в Швейцарии. И я никогда раньше не проезжала мимо собора в Сульмоне, возле которого двенадцатилетний мальчик сказал американской актрисе, что поедет с ней, куда бы она ни захотела. И я никогда не смотрела в окна маленького cartoleria в Монтемуро, где тот же самый мальчик приглядывал за магазином, когда эта актриса появилась ниоткуда, потому что ей нужно было в туалет. На витрине было полно ручек и карандашей, бумаги и конвертов, наборов для черчения и тавровых угольников, как в тот самый день. Сандро попробовал открыть дверь, но она была заперта. Мы снова сели в «Фиат» и поехали дальше.

Было странно думать, что у Сандро есть дом, куда он может поехать, и там есть мама, и папа, и старший брат, управляющий cartoleria, и овдовевшая сестра, которая работает в офисе в Сульмоне и у которой трое детей, двое еще маленькие. А кто была я?

Я вдруг осознала, что не задумывалась над своей собственной ролью.

– Кто я такая? – спросила я. – Подруга? Ассистентка? Любовница? Девушка? Что ты сказал своим родителям?

– Не волнуйся, – сказал он. – Я все объяснил.

– Но что именно ты объяснил?

– Пожалуйста, не волнуйся.

Но, мне кажется, я уловила нотку неуверенности в его голосе.

– Мы будем спать с тобой в одной спальне?

– Нет, но я приду к тебе ночью, как Амур приходил к Психее.

Вся семья ждала нас на кухне, где в большом очаге на гриле готовилась огромная нога барашка. Было много объятий и поцелуев в обе щеки, и я сразу же почувствовала взаимопонимание с Мариссой, сестрой Сандро, и с ее симпатичными детьми, мальчиком и девочкой, которым было лет по одиннадцать. Отец Сандро держался несколько отстраненно, но он уже достиг того периода в жизни, когда не особо беспокоятся о внешних вещах. И если он не смог примириться с ними, то, по крайней мере, сдавал свои позиции грациозно. Он был безмятежным, мирным, тихим; он не был дряхлым, но все его заботы сводились к птицам, прирученной им лисе и двум собакам – короткошерстным пойнтерам. Это напомнило мне старую головоломку: как перевезти через реку лису, утку и мешок зерна в маленькой лодке, в которую за раз помещается только что-нибудь одно, у него были совершенно седые волосы, и его лицо покрывал седой пушок, как будто у него осыпались усы, потеряв свою густоту. На его щеках розовел легкий румянец, а глаза слезились. На нем были светлые брюки и две фланелевые рубашки, не сочетавшиеся по цвету. Манжеты обеих были расстегнуты и завернуты на запястьях.