Любен Каравелов - Болгары старого времени

• Название: Болгары старого времени
• Автор: Любен Каравелов
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1983

В сборник «Болгары старого времени» вошли одни из лучших произведений болгарских писателей-реалистов XIX века: Л. Каравелова, И. Вазова, Т. Влайкова, М. Георгиева и А. Константинова.

---

А вот с ломчанами как — не пересолили наши, милый? Слышу — раненые, убитые…{162} Полегче бы… А то тому вон руки отрезали…{163} Как бы время-то назад не повернуло.

Ну, пока хватит. Да здравствует Его царское высочество!

Слышишь, — как я кричу „да здравствует“! А ты твердишь, будто я против. Завидуешь мне, черт тебя дери! А знаешь, что начни мы с тобой друг дружку перекрикивать, так неизвестно еще, кто кого. Да и о почитании ежели речь зайдет, так я не уступлю. Ты руку поцелуешь, а я обе; ты — плечико, а я — ноги; ты еще в какое место, я — в другое. И ты думал перешибить меня, сопляк?

Ганю Балканский».

Общество трезвости

Таки Бираджия[49] еще не просыпался, хотя солнечные лучи давно уже пронизали мутные от грязи стекла его душной каморки. Мало-помалу они осветили его ноги, переползли на благоутробие, озарили пересохшие и потрескавшиеся губы, нырнули в разинутый рот и добрались до горла, откуда распространялся волнами терзающий уши храп. Тут как раз в дверь три раза постучал почтальон. Но этот деликатный сигнал не коснулся Такиева слуха. Будь еще рабочий день — так-сяк, а то праздник; под праздник, вы знаете, человек немножко дает себе волю: с тем чокнулся, с этим — глядишь, и нагрузился. С бай Таки случилось это самое: движимый стремлением шире рекламировать свое пиво, он здорово назюзюкался. Так что нет ничего удивительного, если почтальону пришлось постучаться еще раз, а когда опять никто не ответил — так свирепо замолотить кулаком по ни в чем не повинной двери, что бай Таки проснулся бы, если б даже в желудке у него уместился целый котел пива. И он в самом деле проснулся. Открыл глаза, зажмурился от солнца и голосом, достойным горла, из которого этот голос возник, спросил:

— Кто там?

— Почта, — был ответ.

Почтальон вошел, подал ему в постель письмо и поспешил вон — из душной, непроветренной спальни. Бай Таки кашлянул, как полагается, протер глаза и распечатал письмо. Приглашение!

«Милостивый государь!

Просим вас пожаловать завтра, в воскресенье, в пять часов дня, на склад „Сухиндольские вина“, где будет обсуждаться вопрос о создании общества трезвости.

С уважением от имени инициаторов

Тонас Дочоолу, трактирщик»

Господи! Ну до чего же вовремя пришло это приглашение! Пересохшее горло и перепекшиеся губы бай Таки явились в этот момент такими агитаторами в пользу трезвости, что он с восторгом принял благородную идею и стал нетерпеливо ждать пяти часов, чтобы выступить пламенным поклонником трезвости.

Весь день бай Таки пил воду. (Сказать по правде, он выпил и два стаканчика винца, но не всякое лыко в строку.)

Не успело пробить пять, как бай Таки переступил порог обширного склада «Сухиндольские вина».

— Бай Танас здесь? — спросил он парнишку-буфетчика.

— Здесь, здесь, пожалуйте. Вот сюда, в комнату, — почтительно ответил тот и, выйдя из-за стойки, открыл ему дверь.

Танас Дочоолу встретил собрата очень любезно, просил садиться. Вдоль стен молча, солидно восседали несколько граждан, воодушевленных и привлеченных сюда благородной идеей создать общество трезвости. Бай Таки поздоровался, и снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь скромным покашливанием. Было ясно, что ждут еще кого-то такого, без кого неудобно начать заседание. Вскоре послышался стук отворяемой входной двери. Дочоолу кинулся встречать желанного гостя, но тотчас вернулся с недовольным видом. В комнату совершенно неожиданно ввалился Данко Харсызин.

— Маленько обознались! — шепнул бай Танас баю Таки.

Видно, ждали кого-то другого. Данко раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, — да у него какой разговор? Только обругать кого. Но никто не обнаружил желания слушать, и он промолчал. Прошло еще несколько минут, и — слава тебе господи! — в комнату влетел все тот же мальчик с отчаянным криком:

— Идет! Идет!

Все встали. Дверь отворилась, и на пороге появился, во всем своем величии, собственной персоной наш общий друг Ганю Балканский.

— А-а! Да здравствует! — с одушевлением воскликнул долгожданный гость, не определяя точно, к кому относится пожелание здравствовать.

Но все поняли без объяснений, что он имел в виду будущее общество.

— Да здравствует! — откликнулись присутствующие и стали по очереди жать бай Ганю руку. Данко Харсызин, от природы менее деликатный, позволил себе (вы представляете?) похлопать его по плечу, но господин Балканский метнул в него такой взгляд, что тот поджал хвост и забился в угол.

— Не обижайся, бай Ганю, — шепнул хозяин. — Ты ведь его знаешь: одно слово — Данко-пьяница.

Открыли собрание. Эх, господа, если б вам выпало счастье на нем присутствовать! Раскрыл бай Ганю рот — не поймешь, то ли человек говорит, то ли соловей поет. В чем хочешь тебя убедит. Не то что в пользе общества трезвости, а в том, что отец твой — Мусала, а Витоша — мать родная. Ну ладно! Все убедились, что теперь основать общество трезвости — самое время. Только Данко Харсызин — вот поди ж ты! — оказался настоящим Фомой Неверным. И так его уговаривали, и этак ему объясняли — сидит себе в углу да в усы посмеивается и скептические словечки отпускает.

— Пора нам… — ораторствовал Дочоолу, — этого самого… основать… значит… понимаешь ты, общество…

А Данко:

— Была не была…

— Пьянство, уважаемые граждане, — сыпал бай Таки, — скверно отражается на работе, на здоровье, на потомстве…

— Чепуха! — шепчет Данко, посмеиваясь в усы. Но и без петухов рассвет наступает. Не отказываться же из-за какого-то Данко от высокой идеи! Предоставили ему подкручивать себе усы и занялись организацией общества. Было решено назвать его «Воздержание» и просить учителя написать устав. Учителю волей-неволей пришлось согласиться, так как он первый заварил всю кашу насчет общества. А пока что учредители ограничились избранием, как спокон веков положено, правления. Избраны были: бай Ганю, понятно, председателем, Танас Дочоолу, как хозяин помещения, — заместителем председателя, и бай Таки — казначеем. И готово. Но статочное ли дело, чтоб выборы да без угощения! Никак нельзя. Не нами заведено, не нами и кончится. Заместитель председателя, как гостеприимный хозяин, первый не ударил лицом в грязь — позвал мальчика и шепнул ему:

— Старого два литра! Живо!

Принесли вино. Ну и вино! Не вино это вино сухиндольское, а кристалл, черт его дери!

— Ну, будьте здоровы! За успех дела! Да здравствует председатель, ура!

— Благодарю. Да здравствует Его царское высочество и уважаемое правительство!

— Ура-а!

— Долой пьянство!

Потом угощал бай Ганю. Потом бай Таки.

Потом повторили, потом пошли по третьей… и так далее — до наступления ночи…

Уже в темноте шел я с товарищем по улице «Чиста работа». Проходя мимо склада «Сухиндольские вина», мы обратили внимание на доносившийся оттуда страшный шум и невольно заинтересовались. Входим, заглядываем в окошко внутреннего помещения, и вот какая картина открылась глазам нашим. Большая часть присутствующих храпит где попало на стульях; бай Таки, сложив руки на своем благоутробии, тяжело сопит, свесив голову на грудь, с полуоткрытыми глазами; какой-то долговязый худой господин в поношенном сюртуке и синих очках поворачивается во все стороны и кричит в пространство:

— Я против машин. Как хотите, я против машин.

Дочоолу сидит за столом и при свете свечи, которую держит малый, дрожащей рукой вписывает в книгу счет. Бай Ганю со зверским взглядом колотит изо всех сил по столу и ревет:

— Я?.. Я покажу им! Будут они знать бай Ганю…

А Данко Харсызин, воодушевленный его энергичным тоном, уставился на него, словно спрашивая: «Скажи, бай Ганю, скажи мне, братец, кого схватить за грудки, кого выкинуть за дверь?..»

Малый со свечой вышел оттуда.

— Скажи, голубчик, что это за компания? — спросил мой товарищ.

— Общество трезвости, — ответил тот.

Если бы за беззаботный смех до потери сознания премировали, мы с товарищем получили бы тогда первую премию.

Письмо Бай Ганю к Константину Величкову{164}

Бай Величков!

Привет тебе, бай Величков! Вот таким я тебя люблю. Зачем обманывать молодое поколение? Давай откроем карты. Идеалы? Ерунда! Личное наше благополучие на земле — вот идеал, к которому нужно стремиться. Я рад, что ты понял наконец эту истину. И заслуживает ли этот подлый народ, чтоб мы ради него из сил выбивались? Ну, пока молоды были — куда ни шло, но теперь, на пятом-то десятке, пора и о себе подумать. Довольно сухомятки! Особенно ты, бедняга, совсем измотался на этих стамбульских улицах, на итальянских этих… Ну, разве это не подвиг был? Видя, что Стамболов взбесился, ты взял и дал тягу из Болгарии, бросивши этих рабов: пускай гниют в рабстве. Они привыкли. А ты не привык и, как всякий рыцарь, постарался смыться. И намучился же ты на этой проклятой Халкиде{165}, — на лекарство другой раз и то денег не хватало. Бобчев и Маджаров{166} приумолкли. Довольно уж подвигов-то! И знаешь еще что? Плюнь ты на эту свою дурацкую поэзию. Добро бы еще в кармане пусто; а то ведь нынче, слава богу, маленько оперились. Теперь разные молокососы, социалистики да идеалистики всякие, лай на тебя подымут, а ты и в ус себе не дуй! Прикинься глухим и живи в свое удовольствие, да про себя над ними посмеивайся. Понятно, кажись. Они за что на тебя тявкать будут? Что ты — подвел их, обнадежил зря, обманул в чем? Ничуть не бывало! Из зависти тявкают! Дело ясное, просто из зависти. А чему завидуют? Да тому, что у них спины гудели, они горло драли, а ты (черт этакий, чтоб тебе пусто было!) пришел на готовое, да и занял сразу самое теплое местечко… Ну, понял теперь? Согласился наконец? Я же тебе говорил, что на свете самое главное — это чтобы самому в тепле быть. А борьба общественная, идеалы и не знаю какие еще там глупости — все это ерунда! А вот как подставишь в конце месяца кошель свой, да всыплют тебе туда тысячу пятьсот левцев — совсем другое дело!.. Славно, черт его дери! Ну и держись. Дорвался до лакомого кусочка — не отпускай нипочем! Да не больно раздумывай, с кого эти левы содрали… Тряси мешок с мукой, мать его так! Тряси хорошенько! Толк будет… Да ты, может, удивишься, что я пишу к тебе письмо… Для того пишу, чтобы похвалить тебя за третьегодняшнюю речь в Народном собрании{167}. Браво, милый Кочо! Скажу тебе прямо: меня от радости слеза прошибла. Я еле удержался, чтоб не подойти и не расцеловать тебя при всех депутатах. Да они бы на меня затопали, закричали… Ты понимаешь, о какой я речи толкую? Да как не понять… Об ней весь свет говорит. Да, Кочо, ты прав! Неужто несколько тысяч избирателей не могли прогнать двадцать жандармов и пятьдесят пьяных бродяг? Подумаешь! Ну, расстреляли бы жандармы сотню избирателей. Велико дело! Пострадало бы самое большее, клади, двести семейств. Ну, пришли бы через неделю войска, тоже расстреляли бы и перебили много-много, человек триста. Осиротели бы пятьсот семейств. Только и делов!