Тамара Сверчкова - Скальпель и автомат

• Название: Скальпель и автомат
• Автор: Тамара Сверчкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995

Книга, которую вы держите в руках, родилась из фронтовых дневников через много лет после войны. Их автор Тамара Владимировна Сверчкова (в девичестве Корсакова), фельдшер, в составе нескольких госпиталей прошла по военным дорогам от Ногинска до Берлина. Ее правдивый рассказ о том, как женщинам и мужчинам, людям самой гуманной профессии, приходилось участвовать в битве за жизнь человека и в битве с врагом.

---

Проверяю пульс — частый, температура за сорок. За годы войны мы научились температуру определять по пульсу, термометры бились, да и ночью без света не увидишь столбик ртути. Боже! Это я его проспала, мелькнула мысль. Бегу к операционной. Смотрю, за палаткой, на краю сада, недалеко от операционной, воронка от взрыва — дом поместится. Санитар, шедший мне навстречу, остановился и спросил: «Что это у вас на лбу за красная впадина?» В смущении пробурчала, что уснула на ходу и потерла лоб рукой. Вошла в операционную. Операция подходила к концу, во время бомбежки никто не ушел в укрытие. Впрочем, как всегда.

— Раненый в живот будет жить, — сказала Таисия Самуиловна Лерман, ведущий хирург. — Все кишки заштопали.

— Товарищ капитан, — крикнула я, — пойдемте в палатку, у нас там что-то происходит ужасное!

А у самой слезы на глазах, голос дрожит, жалко мне умершего танкиста. И капитана жалко, он всех успокаивал, душой палаты был.

— Товарищ лейтенант! Вы себя держать не умеете! С кем вы разговариваете? Как вы разговариваете? Что это за паника? Раскисли! Растерялись! Кончится работа, посажу суток на пять, будете всю жизнь помнить, как себя вести нужно!

Санитары внесли капитана. Нервы мои не выдержали, большинство из тяжелораненых были сильные духом, волевые. Как их жалко. Как их оградить от смерти?

Подошел старый бывалый солдат, седой и небритый, но в аккуратно заправленной амуниции. Положил руку на плечо: «Не горюй, сестра…» Не успел он еще и слова сказать, как я была у калитки. По деревне, фыркая, поднимали пыль машины. Навстречу бежали сестры Евдокимова, Воробьева, Сергеева Надя, сзади громыхали санитары.

— Грузите скорее! Лежачих в первую очередь. Подсаживайте к ним сидячих и легкораненых! Не демаскируйте! — кричу радостно.

Опять воет в воздухе самолет, развернулся и пошел на пике к передовой линии. Под гул самолета раненый стонет: «Сестра, выносите нас скорее, а то прихлопнут!». Другой отвечает: «Нам еще жить! Не каркай, ворона! Мне еще рассчитаться с убийцами!»

Машина полна.

— До свиданья, сестрицы!

— Счастливый путь!

Грузим следующие машины.

Эта колонна вывезла много раненых, стало спокойнее.

Работы еще много. Гудит передовая. Но поток с передовой не такой мощный. Начальник медсанбата майор Шафран Василий Спиридонович направил меня в перевязочную. Раненые меняются на столах и на табуретах. Глаза слипаются, хочется спать. Умываюсь холодной водой и машинально выполняю назначение врачей. Иногда приносят на носилках умирающих или истекших кровью. Доктора стараются спасти, берут кровь у нас. А если поздно? Тогда по документам заносим в книгу и выносим в большой класс школы, где складываем на полу.

Ночь. В операционной самых тяжелых раненых оперирует капитан Лерман Т.С. с ассистентом. Иногда с доктором Марией Николаевной Улановой, она из Ленинграда. Ее уверенные пальцы мечутся над раной в ярком свете фары автомашины, которая стоит за палаткой. Мотор работает — фара в окно хорошо освещает операционный стол, но он же и демаскирует. Работа идет спешно. Бензин на учете, и такую роскошь позволяют нечасто. Обыкновенно пользуются керосиновой лампой. Но стекла на войне быстро бьются, тогда коптящая гильза от снаряда заменяет свет.

Мне нравится Уланова, культурная, хорошо образованная и главное — получившая воспитание. По-хорошему завидую ей. Как она может мило держаться в обществе! Нежная улыбка (иногда при холодных глазах), а самое красивое — нежный веселый смех. И тогда становится она совсем девчонкой, но это редко.

Часа в три ночи в перевязочной перерыв. Кончились медикаменты и перевязочный материал. Старшина Пикунец пошел в аптеку к старшему лейтенанту Максимовой Асе. Все постарались уснуть. Степаненко Тося прислонилась к столбу спиной, держа стерильные руки перед собой. Врач села. Не успела я сесть на табуретку, как перед глазами сон стал рисовать родные картины. Но что-то тревожило и настораживало. Голос майора вернул меня из мира сна:

— Лейтенант, покажите, где офицер, что на носилках лежал справа от перевязочной?

Есть, товарищ майор! Офицер, что в череп ранен, он так и не пришел в себя, умер… Очень раздробило череп и мозги перемешало. Лежит в классе, вон там!

Вышла в коридор — темно, ничего не видно. Нащупала дверь, открыла и вошла в класс. Майор засветил фонарик, и слабый луч вырвал из темноты офицерские отличия.

— Вот он, здесь лежит! — бормочу, спотыкаюсь и чуть не падаю. Гневный окрик майора остановил меня.

— Молчать! Куда вы его заложили? Я опять что-то говорю.

— Смирно! — крикнул майор.

И вдруг в темноте труп шевельнулся, взмахнул руками, встал, освобождаясь от трупов: «Есть смирно!» — вытянулся во весь рост. От неожиданности я так испугалась, что несколько секунд стояла, как столб. А потом кинулась бежать. Выскочила из школы, перескакивая через грядки, через раненых. Вбежала в полуразрушенный домик. Тихо. Тепло. На столе гильза чадит, спят раненые, похрапывают, стонут. У двери на нарах кусочек свободного места. Встав коленками на пол, положила голову на нары, уже засыпая. Мелькнуло только что пережитое, подумала: а майор хоть и фронтовик, а тоже испугался, но меня теперь не найти. А что же это было?..

После оказалось, что санитар из операционной искал документы умершего да и заснул там на трупах, а на голос майора проснулся, отпихнул с себя труп и все по уставу отрапортовал.

.. Чуть рассвело с Лобзовой Шурой пошли к лесу подбинтовывать раненых, готовить к эвакуации. Они лежали на сене, на хвое по несколько человек. На первых машинах должны отправить их в первую очередь. Слышим, тарахтит в небе У-2. Выскакиваем на поляну, раненые машут руками, пилотками. Заблудился что ли? А он все кружит над лесом. Крикнет нам, а что — непонятно. Вдруг из-за леса шесть мессеров вылетели и за ним. А он все кружит. Наседают мессера, бомбы сбросили, из пулеметов строчат, совсем прижали. Пикируют, воют. Потом смотрим, черный дым вырвался из У-2. Кто пилоткой, кто рукавом вытирают глаза, кто-то предложил пойти туда, посмотреть, может, жив летчик. Но вдали сигналят машины.

Скоро старшина Павел Пикунец привел колонну. Раненых погрузили быстро и отправили в тыловой госпиталь. Спокойно дошли до перевязочной. Слышим разрывы бомб — прочесывают из пулеметов. Оказалось, в лесу бродит фашистский «котел» — это значит, фашисты попали в окружение. За домами и в садах притаилась другая колонна — грузит раненых от перевязочных и операционной. Мессера отбушевали и улетели. Вслед за ними выехала колонна с ранеными. Вечером работы мало. По книге регистрации в этой деревне эвакуировано 5680 человек. Фронт продвинулся далеко вперед.

У меня в палатке остались три танкиста из разных экипажей. Одеты они в серые сожженные, в больших обгоревших дырах комбинезоны. Тела почти все обгорелые, забинтованы с толстым слоем ваты. За ночь все промокает и приходится подбинтовывать несколько раз. Отметка врага Субботиной Л. на эвакуацию есть. Свистящее дыхание и редкие стоны из-под кучи бинтов, забинтованные руки, как куклы мягкие сложены на груди. Положив пальцы на коричневые пятна бинтов, чувствую сильные толчки сердца, оно как птица рвется из груди. «Сестрица, погрузите в машину, все равно смерть, обгорел весь, кожи совсем нет, одна кровь. Может быть, доедем?» — огромная ватная рука легла на мою руку. Из отверстия среди бинтов на лице хрипло вырывается горячее дыхание, края бинтов окрашиваются розовыми кругами. Они ширятся, как живые, пропитывая марлю. Мне очень жалко танкистов. Вчера богатыри, смелые, рвущиеся вперед, защищая своей броней солдат пехоты, подбадривая, они врывались в гущи врагов, давили и били технику. А сегодня они лежат беспомощные и умоляют отправить на лечение.

Скоро рассветет, и должен прилететь маленький самолет, который берет двоих-четверых раненых. Тихо. На рассвете сон приходит ко всем. На нарах лежат три танкиста. Как снеговики, покрытые прожженными лохмотьями. Подхожу, слушаю хриплое дыхание — все живы. У одного из-под марли красные вывернутые веки с гнойными заплывами, в глазах мольба: «Сестрица! Мы честно воевали и от врагов не бежали. Я принят в партию. Помоги, отправь в тыл», — шепчет он неразборчиво. Я низко наклонилась — слушаю и думаю.

Губы сожжены, корки кровавые лопаются и проступают кровавые каналы. Смотрю на него, и становится тоскливо и больно на душе. И еще мысли о том, что они обречены. И только быстрота эвакуации может кого-то из них спасти. Тыловой госпиталь может дать открытое лечение, пересадку кожи, переливание крови. Сейчас эти раненые еще сильны, но с каждой минутой состояние ухудшается. Что делать? Медсанбат уехал, спросить не у кого.

Вот послышалось тарахтенье. Все яснее… яснее. Замолкло. Это приземлился У-2. Летчик вошел в палатку — молоденький осоавиахимовец, во всем новом, начищенный и сияющий. Оглядел нары, солому, белых забинтованных кукол-танкистов: