Иван Свистунов - Жить и помнить

• Название: Жить и помнить
• Автор: Иван Свистунов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1966

Жить… Право на жизнь защитили, отстояли и кровью оплатили советские люди в годы Великой Отечественной войны. В снегах Подмосковья, на полях Белоруссии, на берегах Вислы и Одера — на многих фронтах сражались они за жизнь и счастье родной земли.

Помнить… Помнить однополчан, погибших в боях, помнить горечь бесчисленных утрат, чад пожарищ, боль и слезы матерей…

Жить и помнить! Так и называется новый роман Ивана Свистунова. Как и первые его книги — «Сердца в строю», «Песнь о солдате», «Все его сыновья» и другие, — новый роман посвящен боевой дружбе воинов, их верности, их любви, выдержавшей все испытания времени.

Из дней мирной сегодняшней жизни память возвращает героев романа — русских и поляков — к минувшим дням войны. Кровная братская дружба, сложившаяся между советскими и польскими воинами в боях под Ленино, нерушима и сейчас, не страшны ей никакие происки врагов. Эта дружба на вечные времена!

---

Станислав заметил растерянность на лице брата:

— Не опускай голову. Вперед смотреть надо.

Ян улыбнулся виновато:

— Стараюсь!

2. Шахтерская закваска

На следующий день старый Дембовский с сыновьями Станиславом и Яном пошел на шахту. Хотел пойти и Юзек, но старик не взял:

— Семейственность получается. Начнешь работать — тогда другое дело!

Старик покривил душой. Ему просто стыдно было появляться на шахте с Юзеком. Каждый мог спросить:

— В какой кавярне работает твой сынок, Феликс?

Что ответишь? Ян — другое дело. Только вернулся в Польшу, с него и спрос не тот. Пусть присмотрится, оботрется. Что же касается Станислава, то каждый горняк знает, что старший сын Феликса Дембовского — на большом посту в Варшаве и появляться с ним на людях всегда приятно.

За сорок лет рабочей своей жизни тысячи раз прошел Феликс Дембовский по привычной, до каждого камня, до каждой пяди земли знакомой дороге — из дому на шахту. Ходил в дождь, в снег, в вёдро. Ходил с молодым задором и с тяжелеющей ношей наступающей старости.

Сегодня шел по привычной дороге с радостным волнением и гордостью: рядом с ним два сына!

Не каждому отцу выпадает такое счастье.

Советские горняки Петр Очерет, Федор Волобуев и Василий Самаркин работали в ночной смене, и утром в помещении профсоюза свободные от работы шахтеры собрались побеседовать с гостями. Явился и Шипек. Хотя уже полгода минуло, как ушел старый шахтер на пенсию, но почти ежедневно по привычке приходил на шахту потолковать с товарищами, узнать новости, просто посмотреть на уголь, на вагонетки, на рабочие спецовки, подышать шахтерским воздухом. В тот день, когда работали русские горняки, он тем более не мог усидеть дома.

Все на шахте было для Яна Дембовского ново и удивительно. Внешне она как будто та самая: те же надшахтные здания, те же терриконы, тот же стук молотов в кузнечном, скрип подъемника, те же темно-серые рабочие куртки и даже у штейгера Гаха те же дремучие черные усы.

И все же шахта казалась новой, и он не мог понять, в чем заключается новизна. Догадался: люди! Люди стали другими. Говорят про угледобычу, словно в их собственный карман пойдет прибыль, спорят о новых методах труда, будто они их лично касаются. И слова все новые: соревнование, производительность…

— Ну, что скажешь? — обратился к брату Станислав. — Слышал о советском методе добычи угля? По Петру и его товарищам будут равняться наши шахтеры.

Ян промолчал. Еще дома, когда Петр Очерет рассказывал о социалистическом соревновании на шахтах Донбасса, он не верил, что все это может быть в действительности. И теперь на языке вертелось привычное слово: пропаганда! Но в спор с братом решил не вступать, тем более что их окружали посторонние люди. Был убежден, что в споре они станут на сторону брата.

Вот и промолчал.

Но Шипеку не понравилось молчание молодого Дембовского. Молчит, словно камень держит за пазухой. По случаю предстоящей встречи с советскими шахтерами старик осушил келишэк старки и теперь заговорил с жаром, словно внутри у него полыхал добрый кусок антрацита:

— Я на французских и бельгийских — чет-нечет! — шахтах бывал, а такой работы не видел. Хвалю!

— И не увидишь. Ударный труд! — поддержал старого друга Феликс.

«Ударный! Еще одно новое слово. Его не было раньше», — про себя отметил Ян.

— Что означает — ударный?

Пока Петр Очерет популярно разъяснял сущность ударного труда, в комнату вошел низенький шахтер, в куртке не по росту, с лампой на груди и в темном берете, сползающем на ухо. Как бедный родственник, остановился у порога.

— Ты опять приперся, Томаш! — насупился Шипек. — Ничего не выйдет. И думать брось. Русские устали. Отдохнуть им надо.

— Я разве что-нибудь говорю, папаша Шипек! — проворчал Томаш. — Я понимаю: раз нет — так нет. Просто пришел послушать умных людей.

— Не врешь? — усомнился Шипек, видно знавший настырный характер Томаша. — Опять начнешь канючить.

Томаш с укоризной покачал головой:

— Ай-ай-я, папаша Шипек! За кого ты меня принимаешь? Неужели не доверяешь своему лучшему другу?

Простосердечного Шипека тронула слеза, прозвучавшая в голосе обиженного Томаша:

— Друг ты мне, верно. Только не приставай больше. У русских ребят и поважней дела есть, чем с твоей бригадой разговаривать.

— Понимаю, понимаю. Зачем мешать, — умильно прощебетал Томаш и примостился в углу на краешек стула, чинно положив замасленный берет на колени — хоть мадонну рисуй.

И усыпил бдительность Шипека. Когда речь зашла о производительности труда врубовых машинистов и Очерет стал рассказывать о делах на шахте «Центральная», Томаш неожиданно, как отбойный молот в пласт, врезался в разговор:

— Правильно, товарищ Очерет! Каждый должен об ударниках знать. Наша бригада сегодня в ночную смену идет. Ребята мне и наказали: зови русских шахтеров, нужно с ними потолковать. Как быть теперь, и сам не знаю! — и вздохнул с видом великомученика.

— Томаш! Опять за свое? — сиплым от негодования голосом закричал Шипек. — Холера ясна!

Но было поздно. Очерет переспросил:

— Говоришь, ждуть хлопци?

— Ждут, ждут! — поспешно подтвердил Томаш. — Мне одному в бригаду возвращаться никак нельзя. Побьют. Ей-богу, побьют. У нас ребята серьезные.

— Яка буде резолюция? — обратился Очерет к Самаркину и Волобуеву.

— Раз ждут — надо идти, — в один голос, не задумываясь, решили воркутинцы, может, потому, что по тону, каким был задан вопрос, поняли, чего ждет от них их старший товарищ.

— Добре! Дэ згода у семействи, там мир и тишина. Пишлы до твоей бригады, — повернулся Очерет к Томашу. — Эксплуатируй.

Томаш воинственно водрузил берет на положенное ему место.

— Вот так, папаша Шипек, надо дела решать. По-партийному. А ты затвердил: «Не приставай, Томаш, уходи, Томаш!» Привет пенсионеру!

За шесть месяцев пенсионной жизни Шипек не привык к этому, на его взгляд, обидному слову.

— Катись, байстрюк! — гаркнул сердито. Но когда за русскими и Томашем закрылась дверь, добавил как бы в свое оправдание: — Заядлый у поганца характер. Шахтерский. Прицепится, как пластырь до мягкого места, — не оторвешь!

— Слышал? — повернулся Станислав к брату. — Так на всех шахтах — ширится социалистическое соревнование.

— Социалистическое соревнование! — усмехнулся Ян. — Не слышал таких слов.

Шипек сердито прохрипел:

— Многого ты там не слышал! А что слышал, на то теперь наплюй с познаньской ратуши. Чет-нечет!

— Не та теперь шахта, — поддержал Феликс. — Вон виднеется крыша. Наша новая электростанция. Сами строили. Ты такое слово слышал — воскресник? По двести часов каждый шахтер отработал на строительстве электростанции.

— За плату, конечно?

— Какая плата! Для себя строили.

— Разве шахта не пана Войцеховского?

Дружный смех огласил помещение профкома. Хрипло, с кашлем смеялся Шипек, добродушно Станислав, до слез Феликс.

— Тю-тю! Поминай как звали. Бежал, и духу нет. Теперь он в Лондоне или в Нью-Йорке небо коптит, — вытирал слезы со смеющихся глаз Феликс. — Там всякую шваль собирают.

Пожилой рабочий с белым кривым шрамом на черной шее спросил с усмешкой:

— Может, ты его в Лондоне встречал?

Вопрос вроде и невинный, а Ян да и все вокруг почувствовали его враждебный тон.

— Не приходилось! — и Ян отвернулся. Обиделся. А на кого он, собственно, обиделся: что заслужил, то и получай.

Худой, черный, одержимый Шипек хрипел:

— Наша шахта! Народная! А пана Войцеховского — псу под хвост! — и добавил несколько сильных слов, обычно в печати не употребляемых. — Я знаю, что такое горняцкий пот. Гнули меня в дугу тыщу лет. Теперь выпрямился Адам Шипек во весь рост. Ты еще молодой, может, и не знаешь, а отец твой помнить должен. Был когда-то у нас, горняков, сказ о Скарбнике. Жил властитель подземных сокровищ. Никому не позволял коснуться своих богатств. Гибли шахтеры под землей. А сейчас хозяин всех недр — народ.

Неизвестно, сколько бы еще распространялся Шипек на эту тему — поговорить старик любил, — но в комнату с озабоченным видом вошел молодой парень с бумажкой в руке. Судя по вздернутому носику и бегающим лукавым глазам, парень был не без ехидства, что, впрочем, сразу и обнаружилось. Увидев Шипека, он поднял рыжую бровь:

— Дядя Шипек, опять речи произносишь? Сразу видно — человек на отдых ушел. Поговорить всласть можно.

Шипек нахмурился: в словах парня послышался обидный намек:

— Ты что, Януш, с бумагой носишься, как министр без портфеля?

— Дело есть.

— Что такое?

— Тебе теперь без интереса.

— Ну, ну, полегче, парень. Все там будем. Какую кляузу сочинил?