Иван Свистунов - Жить и помнить

• Название: Жить и помнить
• Автор: Иван Свистунов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1966

Жить… Право на жизнь защитили, отстояли и кровью оплатили советские люди в годы Великой Отечественной войны. В снегах Подмосковья, на полях Белоруссии, на берегах Вислы и Одера — на многих фронтах сражались они за жизнь и счастье родной земли.

Помнить… Помнить однополчан, погибших в боях, помнить горечь бесчисленных утрат, чад пожарищ, боль и слезы матерей…

Жить и помнить! Так и называется новый роман Ивана Свистунова. Как и первые его книги — «Сердца в строю», «Песнь о солдате», «Все его сыновья» и другие, — новый роман посвящен боевой дружбе воинов, их верности, их любви, выдержавшей все испытания времени.

Из дней мирной сегодняшней жизни память возвращает героев романа — русских и поляков — к минувшим дням войны. Кровная братская дружба, сложившаяся между советскими и польскими воинами в боях под Ленино, нерушима и сейчас, не страшны ей никакие происки врагов. Эта дружба на вечные времена!

---

Жить и помнить

Пролог

Неужели все это было!

Неужели в ранний июньский рассвет поднятые по тревоге, мы шли сквозь легкую сетку дождя московскими воскресными улицами, еще не знавшими, что началась война?

Неужели дрогнула его державная рука, когда он перед микрофоном наливал воду в стакан? И сказал по-человечески:

— Братья и сестры!.. К вам обращаюсь я, друзья мои!

Неужели было шестнадцатое октября в Москве!

И ночные марши сквозь вьюги и морозы декабря, и скрюченные трупы в рыже-зеленых шинелях и летних пилотках, и гудериановские танки, ставшие железным ломом, и черные лишаи пожарищ, дышащие тленом, и наспех мелом написанное на стене: «Цурюк!» — «Назад!»

Оборона на Проне, обшарпанный вокзал в Негорелом, наревский плацдарм, тюрьма гестапо в Белостоке, доки Данцига…

Неужели мы слышали, как ревели под Эльбингом одичавшие недоеные коровы и лопались на морозе их раздутые вымена!

Неужели в ночном Торне нас, небритых и немытых, только что соскочивших с брони «тридцатьчетверок», целовали простоволосые польки с измученными лицами и слезы капали на колючий ворс измызганных солдатских шинелей!

Неужели был черный рейхстаг, испещренный подписями солдат, принявших — раньше маршалов и правительств — безоговорочную капитуляцию Германии; просторный кабинет в новой имперской канцелярии, письменный стол и на нем пробитый осколком глобус…

А хозяин его хотел владеть всем миром!

Неужели была война!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1. Снова на Брест

Плавно, с некоторой даже торжественностью — как и положено на ответственном международном маршруте — поезд Москва — Варшава — Берлин отошел от перрона Белорусского вокзала. Вырвался из замысловатой сети сбегающихся и разбегающихся железнодорожных линий, и понеслись вспять открытые платформы, полустанки, станции:

Фили.

Кунцево.

Баковка…

Дачные избушки на курьих ножках с чеховскими лирическими мезонинами, темно-зеленые штакетники с неизменной пыльной сиренью за ними, величественные, как патриархи, ели, фабричные поселки с новыми пятиэтажными стандартными домами-близнецами. То промелькнет на горизонте мрачная гофманская печь кирпичного завода с рыжим кирпичным дымом над высоченной кирпичной трубой, то зарябит у самого окна полосатое, поперек дороги вытянувшееся тело шлагбаума и перед ним покорно ждущие трудяги-грузовики, жаром пышущие, набитые пассажирами пригородные автобусы, кокетливые «Волги», частновладельческие недомерки «Москвичи»…

Обычные дорожные картины. Примелькавшиеся. Ничем не примечательные. Но Петр Очерет поудобней пристроился у окна, положил на узкий вагонный столик пачку «Казбека» и спичечный коробок, пододвинул пепельницу.

Расположился всерьез и надолго.

До Бреста!

Правильная поговорка: на ловца и зверь бежит. Подвалил фарт Петру Очерету. Формировало начальство делегацию шахтеров для поездки в Польскую Народную Республику, в гости к польским горнякам. В парткоме вспомнили, что знатный забойщик, руководитель бригады коммунистического труда Петр Сидорович Очерет в свое время в войсках 2-го Белорусского фронта воевал в Польше. И предложили Петру:

— Поезжай-ка, брат, в Польшу. На людей посмотри да себя покажи.

Петр для приличия сохранил невозмутимое выражение лица, солидно погладил рыжеватые, недавно отпущенные, но уже на запорожский фасон смахивающие усы.

— Як що народ доверяет, то я можу…

А сам до чертиков был рад неожиданному предложению. Ему и во сне не снилось, что опять увидит он землю, по которой шел, теряя друзей, братаясь с новыми, шел в бой, на смерть, на Берлин. Снова увидит он камни Варшавы, небесную синь Вислы, познаньскую ратушу, а может быть, — чем бес не шутит — и тот дом темного кирпича, оплетенный диким виноградом, и ту, однажды открывшуюся для него, дверь…

Снова подняться на вершину горы, окруженную дубами и соснами, стать у черной гранитной плиты и белого мраморного обелиска, на котором золотом на вечные времена написано:

«Здесь покоится прах Героя Советского Союза

гвардии майора Сергея Курбатова,

отдавшего жизнь за свободу и независимость

народной Польши.

Вечная слава!»

И там, у могилы командира и друга, наедине с нею, не торопясь снова вспомнить все дороги, переправы, блиндажи, дзоты, бои и медсанбаты, все, что давно осталось позади и все же никогда не будет прошлым, таким прошлым, которое запросто, как папку с бумагами, можно сдать в Подольский архив или даже в Музей Советской Армии.

Кандидатура Петра Сидоровича Очерета была утверждена, и вот гвардии старшина запаса, кавалер советских и польских орденов и медалей, воин, раненный и контуженный, едет в скором поезде Москва — Варшава — Берлин, едет в свое прошлое…

Между тем жизнь в вагоне входила в обычную, железнодорожными правилами установленную колею. Разбитные проводницы разносили по купе наволочки и простыни, солидно мерцающие казенными пломбами. В эмпеэсовских мельхиоровых подстаканниках трепыхался жидкий чай. Ловко скрытые от глаз пассажиров репродукторы шипели и хрипели о подмосковных вечерах. Из открытой двери крайнего купе уже неслись громогласные возгласы и бодрый стук костяшек, возвещая о том, что вездесущие «козлятники» не теряют времени зря.

Молоденькие лейтенанты-отпускники с надеждой (а вдруг судьба!) оглядывали проходящих по вагону женщин: отпуск минул, жениться не успели, а впереди опять холостой год за рубежом — запасайся, брат, терпением.

Командировочный люд со строгими, несколько даже скорбными лицами потянулся в вагон-ресторан.

Все как обычно!

Но Петр Очерет не замечал ни стука костяшек, ни завывания радио. Сколько лет ждал! Мечтал вот так сесть у вагонного окна, закурить папиросу и смотреть, размышлять, вспоминать…

Еще по дороге из Донбасса в Москву и в самой Москве все его мысли были дома: как там с выработкой в бригаде, не подкачают ли без него ребята, вытянут ли план? как Оксана одна — и хозяйство, и огород, и курсы? как сыны — Иван, Остап и Тарас — озорной, неугомонный народ, чистокровные шахтеры?

Ходил Петр Очерет по Москве и ломал голову: какие гостинцы привезти домой из Польши? Оксане, пожалуй, косынку или кофточку, самую модную, модерновую, чтобы всех поселковых кумушек перекосило от зависти. Сынам, само собою, заводные игрушки — автомашину, трактор, самолет, — ловко их там, говорят, делают. Ребятам из бригады придется захватить каждому по бутылке польской выборовой, сорокаградусной — пусть выпьют, гаврики, за благополучное возвращение бригадира из заграничного вояжа.

Планы, расчеты, предположения…

Но стоило только Петру Очерету войти в вагон, расположиться у окна, закурить — и сразу вылетели из головы и косынки, и кофты, и выборовая, и прочая мелкотравчатая дребедень. Прошлое, пережитое, все, что до поры притаилось в сокровенных отсеках памяти (так на дне сундука — неровен час, может еще пригодиться! — лежит старое, нафталином пересыпанное военное фронтовое обмундирование), нахлынуло, овладело им, его мыслями, чувствами, глазами. Стушевался и сник бригадир бригады коммунистического труда шахтер Петр Сидорович Очерет, всеми уважаемый горняк, муж черноглазой и к тому же чернобровой Оксаны, отец троих сыновей. Сидит у вагонного окна солдат Петр Очерет, сержант Петр Очерет, гвардии старшина Петр Очерет, и война снова проходит перед его глазами, снова штурмует его сердце.

2. «Осколок»

Заскрежетали замочные челюсти, сдвинулась вбок зеркальная дверь, и в купе просунулась солидная голова с несколько одутловатым лицом, в очках и с аккуратно зачесанными волосами, умело скрывающими изрядную плешь на темени, — руководитель делегации Алексей Митрофанович Осиков. Быстрым глазом обшарил купе — все ли в порядке? — спросил деликатно:

— Можно?

Вошел бочком, осторожненько присел на диван, привычным жестом поправил на носу очки.

Если говорить о том, что было главным в наружности Осикова, и если при описании человека позволительно оперировать геометрическими терминами, то его внешний вид можно охарактеризовать одним словом: окружность. Округлое, несколько одутловатое, как у почечника, лицо, по-женски округлые полноватые плечи, круглое выпуклое брюшко, легко просматривающееся за полами модного однобортного, несколько суженного пиджака. Даже плешь на темени идеально круглая, словно очертили ее с помощью циркуля или просто положили на темя среднего размера бледно-розовый блин. Изъяснялся Осиков плавно, фразы тоже казались круглыми, а круглые стекла окуляров в оправе «золотые бровки» и обтекаемые манеры в обращении, как последние мазки кисти, завершали портрет и делали Осикова похожим на дамского парикмахера из перворазрядной парикмахерской при гостинице «Гранд-отель», на преуспевающего гинеколога или даже на профессора, какими их обычно изображают в кино.