Иван Свистунов - Жить и помнить

• Название: Жить и помнить
• Автор: Иван Свистунов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1966

Жить… Право на жизнь защитили, отстояли и кровью оплатили советские люди в годы Великой Отечественной войны. В снегах Подмосковья, на полях Белоруссии, на берегах Вислы и Одера — на многих фронтах сражались они за жизнь и счастье родной земли.

Помнить… Помнить однополчан, погибших в боях, помнить горечь бесчисленных утрат, чад пожарищ, боль и слезы матерей…

Жить и помнить! Так и называется новый роман Ивана Свистунова. Как и первые его книги — «Сердца в строю», «Песнь о солдате», «Все его сыновья» и другие, — новый роман посвящен боевой дружбе воинов, их верности, их любви, выдержавшей все испытания времени.

Из дней мирной сегодняшней жизни память возвращает героев романа — русских и поляков — к минувшим дням войны. Кровная братская дружба, сложившаяся между советскими и польскими воинами в боях под Ленино, нерушима и сейчас, не страшны ей никакие происки врагов. Эта дружба на вечные времена!

---

И все же в те дни в его сердце поселилась надежда: теперь-то уж Гитлер сломает себе шею! То, чего не смогла сделать покинутая союзниками Польша, не сделали французы, не сможет сделать спрятавшаяся за Ла-Манш Англия, сделает Россия. Красная Армия уничтожит фашизм, спасет, освободит Польшу.

Теперь он жил в состоянии лихорадочного ожидания. Как больной, перенесший кризис, знал, что самое худшее уже позади. У польского народа есть союзник в борьбе с гитлеровцами. Какой трудной, изнурительной, долгой ни будет борьба, все равно рано или поздно сбудутся слова, которые теперь рвутся с каждой газетной страницы, несутся из всех репродукторов, которые на устах у всех русских: «Победа будет за нами!»

Как просвет среди туч было для Станислава сообщение о том, что Советский Союз установил дипломатические отношения с польским эмигрантским правительством в Лондоне. Правда, после сентябрьских дней Станислав мало верил бекам и мосьцицким, погубившим Польшу. Но может быть, в Лондоне, наученные горьким опытом, варшавские политиканы возьмутся за ум. Называют фамилию какого-то Соснковского, говорят, дельный. Дал бы бог!

И совсем уж воспрянул духом Станислав, когда узнал, что на территории Советского Союза началось формирование польской армии. Он был солдатом и знал, где его место!

В горвоенкомате Дембовскому назвали неведомый доселе город Бузулук — там, оказывается, формировалась польская армия. Выписали железнодорожный литер, выдали сухой паек на дорогу — поезжай.

Время было военное, и Дембовскому пришлось использовать все разнообразные возможности железнодорожного транспорта. Ехал на третьих пыльных багажных полках, стоял в тамбурах, валялся на платформах, где ветер дул, как в аэродинамической трубе, не брезговал буферами и подножками. Как бы там ни было, в город Бузулук, ставший его мечтой и надеждой, он добрался.

На перроне захолустного непрезентабельного вокзала суетились, мельтешили, шумели бог весть куда и откуда едущие люди с мешками, корзинами, узлами, с грудными орущими младенцами и ветхими, на ладан дышащими, стариками. Здесь особенно чувствовалось, как разворотила, растревожила война мирный устоявшийся человеческий быт. Война сорвала с насиженных мест тысячи людей, поставила на колеса заводы и фабрики, погнала стада, табуны и отары по бесконечным тернистым дорогам отступлений и эвакуации.

Вдоль перрона то и дело проносились тяжело нагруженные, пылью запорошенные, меловыми иероглифами испещренные товарные составы. В реве запыхавшихся, жарким паром дышащих паровозов-астматиков слышалось приказывающее, требующее, угрожающее: «Война!»

В нерешительности стоял Станислав Дембовский перед входом в здание вокзала, не зная, куда направиться, кого спросить. Никому в вокзальной толпе не было дела до высокого блондина в помятой грязной тужурке нерусского образца.

Неожиданно Станислав услышал польскую речь. Двое мужчин, в старых, изрядно потрепанных рабочих куртках, с вещевыми мешками за плечами, укрываясь от ветра, старательно закручивали махорочные козьи ножки. Один, тот, что помоложе, был в засаленной кепке, довольно лихо надетой набекрень. На голове его спутника торчала помятая черная шляпа, чем он сразу выделялся среди демократического моря фуражек, пилоток, косынок, платков.

Станислав подошел к землякам, поздоровался, назвал себя. Парень в кепке оказался общительным. Не скрывая усмешки, значения которой Станислав не мог понять, спросил, впрочем, по-дружески:

— Топаешь на службу к генералу Андерсу?

— В польскую армию, — неуверенно подтвердил Станислав.

Фамилию командующего польской армией в СССР он услышал впервые. Был ли генерал Андерс из новоиспеченных или и в старой польской армии занимал видный пост, Станислав не знал.

Парень в кепке оценивающе посмотрел на Станислава.

— Да, знали в Лондоне, кого главнокомандующим польской армией в России назначить. Пан генерал Владислав Андерс человек известный, — и, не договорив, снова бросил на Станислава испытующий взгляд.

Из уклончивых слов парня можно было заключить, что он знает об Андерсе что-то не очень украшающее генерала.

Станислав хотел было сказать, что он приехал служить Польше, а не Андерсу, но счел за благо промолчать. Кто их знает, случайных попутчиков.

— Мы туда же, — сухо признался тот, что был в шляпе. — Пошли вместе. Говорят, недалеко.

В первый же день Станислав увидел генерала Андерса. В новом, отлично пригнанном обмундировании, он стоял на крыльце штаба и нервно теребил в руках кожаную перчатку. Пожилой полковник с болезненным лицом что-то вполголоса докладывал командующему. Генерал явно торопился, и на его выхоленной надменной физиономии было нетерпеливое, брезгливое выражение.

Над крыльцом, как раз над головой генерала, на длинных тонких флагштоках развевались на ветру флаги союзников: красно-белый, полосатый, как матрац, с прямоугольной синей заплатой у древка — американский; синий с крестом во все полотнище — английский; красно-бело-синий — французский.

— Картинно выглядит наш пан хозяин под флажками, — усмехнулся парень в кепке и одним глазом подмигнул Станиславу: знай, мол, наших!

Разговорчивый парень определенно нравился Станиславу. Веселый, дружески настроенный. Да и его приятель в черной замызганной шляпе хотя больше молчит, но тоже, видно, человек надежный. «Хорошо бы попасть в один взвод с ними, — подумал Станислав. — Не бог весть какие друзья, а все же знакомые».

Так оно и получилось. Приемная комиссия, куда направили прибывших, не разводила излишнего бюрократизма. После короткой формальной процедуры — кто, откуда, какое воинское звание? — Станислав Дембовский и два его новых знакомых стали жолнежами третьей роты первого батальона первого полка.

Парень в кепке — он назвался Здиславом Каспшаком, — примеряя шинель, по своему обыкновению, подмигнул Станиславу:

— Люблю греться, да как бы не обжечься!

Станислав не понял, что хотел сказать Каспшак, а его попутчик Хенрик Заблонский угрюмо посмотрел на приятеля, видно не одобряя его болтливость.

А Станислав был рад: словно сделал первый шаг к родине.

Солдат снова стал солдатом!

Третьим взводом, куда попали Дембовский и его два новых товарища, командовал подпоручник Ежи Будзиковский. В легком, ловко перехваченном в талии американском френче, в щеголеватой конфедератке, с колючей щеточкой аккуратно подстриженных усиков, с тонкими, по-девичьи подбритыми бровями, Будзиковский напоминал Станиславу молодых офицеров-пилсудчиков, что до войны со шляхетским гонором фланировали по Маршалковской. Будзиковский слегка шепелявил. Казалось, язык у него мясистей и толще, чем положено, и это мешает подпоручнику правильно произносить слова. Чтобы скрыть свой недостаток, Будзиковский выговаривал окончания слов неестественно твердо.

Подпоручник с первого дня не понравился Станиславу. Но в конце концов это не имело значения. Он приехал служить Польше, а не Будзиковскому. Главное — честно выполнять свой солдатский долг.

Не был в восторге от своего командира и Здислав Каспшак. Не преминул заметить:

— От можа до можа! — явно намекая на пилсудский душок, шедший от Будзиковского.

Разместились в палатках. Первое время многие ходили в своих гражданских пиджаках и куртках — кто в чем прибыл, — потом, когда доставили новое обмундирование, переоблачились.

С утра до вечера — боевая подготовка: стрельбы, маршировка, метание гранат. Учились переползать, окапываться, колоть штыком, прыгать через «коня». Овладевали солдатской наукой, старой, как мир, но без которой, видно, нельзя воевать и в век танков, авиации и реактивной артиллерии.

Как ни однообразна и утомительна была муштра, Станислав чувствовал себя счастливым. Лишь бы скорей на фронт! Заветная цель оправдывала нудно тянувшиеся дни. Бог с ним, с Будзиковский, с его усиками, шепелявостью, ехидными замечаниями и несправедливыми придирками. Дело свое подпоручник знал хорошо, учил солдат не жалея времени и сил, вгонял в пот, но и сам к концу учебного дня был измочален, даже еще больше шепелявил от усталости. Это примиряло Дембовского с командиром.

С жадным интересом все они — солдаты и офицеры — ловили каждую весть с огромного театра войны, и особенно с Западного фронта.

А дела шли неважно. В Бузулук доходили слухи, будто бы гитлеровские танки уже на окраинах Москвы, что Советское правительство покинуло столицу и новый оборонительный рубеж создается на Волге. Подпоручник Будзиковский однажды рассказал, что торжественное собрание в Москве, посвященное годовщине Октябрьской революции, на котором с докладом выступал сам Сталин, состоялось на станции метрополитена. А ведь русские Октябрьскому празднику придают почти священный характер. С усмешкой вздернув колючие усики, подпоручник уронил: