Анна Берсенева - Уроки зависти

• Название: Уроки зависти
• Автор: Анна Берсенева
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-55640-3

Социологам известно, что зависть – самое сильное человеческое чувство. А Люба Маланина знает это не по социологическим исследованиям – по собственной жизни. Ну как ей не завидовать всем и вся? Подруги, с которыми в одном дворе на Малой Бронной выросла, смотрят на Любу свысока. Мужчина, в которого с детства влюблена, относится к ней с обидной покровительственностью. Смириться с тем, что вся жизнь пройдет на вторых ролях, как смирилась с этим ее мама? Но Любу зависть подталкивает совсем к другому решению: полностью свою жизнь переменить. И это ей удается! Осталось только дождаться счастья…

---

Его голос прозвучал без малейшего оттенка любопытства, но с такой тревогой и с таким искренним сочувствием, что Люба удивилась. С чего бы ему о ней тревожиться, если час назад они знать друг друга не знали? Да и сейчас не знают, собственно.

Но он говорил именно так, как говорил; в его сочувствии невозможно было ошибиться.

– Ничего у меня не произошло. – Люба сама расслышала, как предательски дрогнул ее голос, словно возражая смыслу произносимых слов. И, всхлипнув, повторила: – Н-ничего…

Но тут в носу у нее защипало, и слезы, неожиданные, в самом деле предательские слезы как по трубам поднялись откуда-то из живота, и сразу же перелились через края этих труб, и хлынули вниз, по щекам, по губам, по подбородку. Не могла она их сдержать, вот ведь странность какая! Никогда с ней такого не было.

Можно было ожидать, что при виде ее бурных и совершенно неожиданных рыданий Бернхард Менцель всполошится, растеряется, начнет бестолково метаться, хотя где тут метаться-то, кухня с пятачок…

Но ничего подобного он делать не стал.

Он поднялся с табуретки, взял за руку стоящую у плиты Любу, благо для этого ему ни шагу сделать не пришлось, и, притянув к себе, поцеловал.

Это было так неожиданно, что она даже плакать перестала.

Он был совсем отдельный от нее, он был из совершенно другого мира, и не потому что из Германии, а потому что не имел с нею ни единой точки соприкосновения – ничто их не соединяло, ничто!

Но в его поцелуе не было ничего для нее чужого и чуждого. Его поцелуй утешал, успокаивал и… И еще он нес в себе что-то почти знакомое – почти то же, что до сих пор связывалось в Любином сознании только с Федором.

Это было физическое возбуждение. Не такое, от которого у нее взрывалось все тело и темнело в глазах, – именно так это бывало, стоило ей только посмотреть на Федора. Нет, сейчас все, конечно, было не так… Но было же! Люба почувствовала, как внутри у нее разливается что-то горячее, течет по всем жилам, приливает к голове и к губам тоже приливает, и от этого поцелуй становится таким сладким, что хоть не прерывайся он никогда.

Бернхард Менцель прижал ее к себе чуть покрепче – осторожно прижал, словно спрашивая: можно ли? Да, – сказала она ответным движением, которого он не мог не почувствовать. Он и почувствовал – прижал ее к себе совсем крепко и стал покрывать короткими сильными поцелуями ее лицо и шею. Возбуждение, которое при первом его прикосновении она лишь едва почувствовала, сразу же сделалось острее, резче.

«Я его хочу, – откидывая голову, чтобы ему удобнее было целовать ее так, как он хочет, подумала Люба. – У меня никого нет. А он есть. И он меня притягивает. Как магнит. Я страшно его хочу!»

Впервые в жизни ее желание было таким телесным, таким простым. И таким осуществимым.

Да, осуществимым оно было точно: Бернхард Менцель уже расстегивал молнию у нее на спине. Молния была длинная, и если бы он расстегнул ее до конца, то платье, под которым на ней ничего не было, сразу же упало бы к Любиным ногам.

Она быстро коснулась его руки, коротко сжала.

– Это слишком сразу? – спросил он. Его голос звучал взволнованно. – Но мне показалось, ты тоже будешь не против.

– Тебе не показалось, – сказала Люба. Ее голос звучал спокойно, хотя желание не ослабевало. – Я только посмотрю, не проснулась ли мама.

Люба высвободилась из его рук и вышла из кухни. Конечно, надо было убедиться, что мама спит, и запереть кухонную дверь изнутри – все двери в доме запирались, длинные старинные ключи торчали в каждой замочной скважине. Но кроме этого, Люба хотела убедиться в том, что ее желание не окажется таким же мимолетным, как неожиданным, что оно не пройдет сразу, как только она высвободится из объятий Бернхарда Менцеля.

Она и вышла из кухни с тем, чтобы это проверить.

Коридор, отделяющий кухню от комнаты, был даже не коридором, а таким же тесным пятачком, как и сама кухня. Собственно, кухня и была раньше куском коридора, а вся квартира представляла собою кургузый хвостик, отделенный стенкой от большой коммуналки, комнаты в которой ее жильцы дружно или не слишком, но продали одному соседу, сумевшему разбогатеть от первого же щелчка свободы. Сначала он собирался и Любе с мамой взамен их тупиковой комнатки купить квартиру где-нибудь в Жулебине, но потом рассудил, что дешевле и быстрее отделить их стенкой и подмазать кого следует в домоуправлении, чтобы этот аппендикс стал считаться полноценным жильем.

За те секунды, которые понадобились Любе, чтобы перейти пятачковый коридор, ничего не изменилось – желание по-прежнему пульсировало в ней, и градус его не понижался.

Она прислушивалась к себе и радовалась, что это так. Приоткрыв дверь в комнату, она подумала: «Глупо не иметь мужчины в двадцать два года. Глупо жить фантазиями, да еще сексуальными, их надо осуществлять. Тем более когда самой этого хочется».

Она не удивлялась жесткости своих мыслей. Они у нее никогда другими и не были, а теперь она вдобавок убедилась, что эта жесткость, а может, просто ясность, присущая ей с детства, не мешает быть самой обыкновенной женщиной – не мешает естественным женским желаниям.

Сознавать это было очень приятно. Любе надоело чувствовать себя никому не нужной, а значит, и неполноценной.

Она осторожно приоткрыла дверь в комнату. Сон у мамы был чуткий, и вполне возможно, что она давно уже проснулась. Это Любу, впрочем, не смущало – надо просто сказать маме, чтобы не выходила в кухню, и можно не сомневаться, что она не задаст ни одного вопроса.

Мамина кровать была застелена клетчатым югославским пледом – ее любимым, хотя и вытертым уже до просветов между нитками; его подарили ей когда-то на тридцатилетие Иваровские.

«Ничего себе! – подумала Люба. – Где это она ночует?»

Но ни удивляться, ни обдумывать эту загадку сейчас совсем не хотелось. Не до того ей было сейчас! Руки Бернхарда Менцеля – Люба вдруг вспомнила и только теперь, в воспоминании, заметила, что они у него мускулистые от плеч до самых запястий, – представились ей так живо, что мурашки пробежали по телу.

Не прикрыв дверь, она поскорее повернула обратно. Все складывается так, будто нарочно для них выдумано. Им нет нужды тесниться в кухне. Сейчас она запрет входную дверь, и они пойдут в комнату, на кровать. И она не она будет, если не станет им на этой кровати так хорошо, как никому никогда не бывало в жизни!

Глава 9

Нора проснулась, как только Жаннетта открыла дверь в квартиру. И сразу же услышала, что дочка пришла не одна. И мужской голос тоже услышала сразу, хотя он звучал совсем тихо, и сразу же поняла, что мужчина незнакомый.

Это заставило ее замереть. Жаннетта была не из тех, кто водит в дом случайных мужчин, а неслучайных у нее не было, и Нора не знала даже, радоваться этому или печалиться. Собственный опыт отношений с мужчинами ничего не мог ей подсказать, потому что был мал и безрадостен.

Голоса были слышны не дольше минуты, потом смолкли: Жаннетта и ее мужчина ушли в кухню. Да, ее мужчина; Нора и сама не знала, почему это вдруг стало ей понятно.

Она села на кровати, тихо, стараясь ни одной пружиной не скрипнуть, опустила ноги на пол. Она следила за каждым своим движением, хотя знала, что сквозь стены старого дома не проникает из комнаты в кухню ни единый звук.

Что-то решалось в жизни ее дочери. Нора не хотела мешать.

Она быстро и бесшумно застелила кровать – нехорошо, если войдут в комнату и увидят разобранную постель, – оделась, вышла в коридор. Она волновалась так, словно ее дочь выходила замуж, и, как ни ругала себя дурой за это волнение, ничего не могла с собою поделать.

Проходя – да что там проходя, пухом скользя! – мимо кухни, Нора прислушалась. Голоса звучали ровно. В них не было ничего такого, что могло бы ее насторожить. Правильно, что она уходит: этого мужчины Жаннетте бояться не надо. Почему так думает, Нора объяснить не могла, но первоначальная ее тревога улеглась за то время, что она открывала входную дверь.

Каким солнечным, каким ясным было утро!

«Как в Сибири у нас».

Нора усмехнулась. Сколько она уже в Москве, двадцать два года? Да и не в годах дело – вообще ведь не с чего ей говорить про Сибирь «у нас». Но нет, все еще проскакивает, обычно при мысли о природе и погоде. Правда, в последнее время все реже. Видно, все ее чувства тускнеют, вот и воспоминания робкой юности – тоже.

Впрочем, сегодня чувства ее были не тусклы, а наоборот – пронзительны, как холодный октябрьский воздух.

Нора прошла по Спиридоньевскому, повернула направо, налево… На минуту ей показалось, что она заблудилась в переулках вокруг Малой Бронной. Но, конечно, этого быть не могло. Она знала эти улицы, эти переулки лучше, чем собственную жизнь. Да они и были ее жизнью. А до них ничего не было. Ничего!

Всю зиму Нора провела будто в горячке. Щеки пылали, в голове пульсировали раскаленные клубки, губы стали сухие, как песок в пустыне.