Анна Берсенева - Уроки зависти

• Название: Уроки зависти
• Автор: Анна Берсенева
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-55640-3

Социологам известно, что зависть – самое сильное человеческое чувство. А Люба Маланина знает это не по социологическим исследованиям – по собственной жизни. Ну как ей не завидовать всем и вся? Подруги, с которыми в одном дворе на Малой Бронной выросла, смотрят на Любу свысока. Мужчина, в которого с детства влюблена, относится к ней с обидной покровительственностью. Смириться с тем, что вся жизнь пройдет на вторых ролях, как смирилась с этим ее мама? Но Любу зависть подталкивает совсем к другому решению: полностью свою жизнь переменить. И это ей удается! Осталось только дождаться счастья…

---

– Всю постель замарали, – сказал он. – Эх, девка! Нехорошо вышло.

– Я застираю! – торопливо заверила она.

– Да я не о том. Нехорошо, что мужа не дождалась.

– У меня мужа нету, – растерянно проговорила Нора.

– Вот именно. Ну, что уж теперь. Может, оно для тебя и лучше. Хоть полюбишься всласть.

Он говорил просто, как все в деревне говорили, и такой странной казалась Норе эта простота, когда она вспоминала, как он пел арию из «Пиковой дамы»… Но она чувствовала, что то его пение и эта грубоватая речь – одно, общее, что из того и другого он состоит в равной мере, и этого не разделить, и не отделить от этого его мужскую силу, из-за которой до сих пор вспыхивает в ней боль, не отделить и страсть его, и волю.

Он перекатился на бок, тяжело и вольно, лег рядом с Норой и сразу же обнял ее.

– Ты не думай, что мне дурь в голову ударила, – сказал Петр Васильевич. – То есть в голову-то ударило сильно, это так. Но ты мне сразу понравилась. Как увидел тебя, прямо сердце зашлось. Сама тоненькая, пробор ниточкой, волосы на щеки – волнами темными… Красота-то, думаю, какая невиданная!

Вот это была неожиданность! Что он пришел к ней ночью, что захотел ее и взял, это было в общем-то понятно: мужчина есть мужчина, по-другому у него и быть не может, наверное. Но что он назвал ее красотой невиданной… От этих его слов у Норы и у самой зашлось сердце.

– Ну-ну! – Он погладил ее по плечу. – Что закраснелась?

– Я ничего, – пробормотала она. И не выдержала, спросила: – А как вы увидели, что закраснелась? Темно же.

Он засмеялся. И смех у него был такой же, как пение, – та же грубоватая задушевность была в нем.

– Темно! Так ведь глаз у меня зоркий, – объяснил Петр Васильевич, отсмеявшись. – Казацкий.

– Разве вы казак? – удивилась Нора.

– Донской казак и есть. А чему удивляешься? Не похож?

– Не знаю. Я донских казаков не видала. А только глаза у вас наши, сибирские, наискось чуть-чуть. И лицо скуластое.

– Ну так кровей в нас, донских-то, много понамешано, – усмехнулся Петр Васильевич. – В степях наших кто только не кочевал, и в походы казаки куда только не ходили, чьих только женщин не любили. Вот и глаза тебе, и скулы. А ты местная? – спросил он.

– Сама не знаю, – ответила Нора.

– Как это? – не понял он.

– Да вот так. Подкидыш. Меня один моряк из плаванья привез и у сестры своей оставил. Она местная. Техничкой в школе работала, померла уже.

– Вот оно как… – протянул Петр Васильевич. – Ты сирота, значит?

Нора кивнула и спросила:

– А вы давно в Сибирь приехали?

– Три года назад. Сначала на стройку завербовался, думал, годик поработаю, и домой. А потом еще на год остался, и еще. Приморозился я к Сибири! Хорошо тут у вас. Из баньки выскочишь, в снежок завернешься… Ты чего улыбаешься? – заметил он.

– Говорите вы… Необычно так! Очень слова у вас приметные. А что же на стройку пошли? Вы же учитель.

– Заскучал. Плечи размять захотелось. Без этого мужику никак, – объяснил он. – Намахался на стройке, теперь вот снова в школе буду работать. – И, подмигнув, спросил: – Примешь меня?

Нора поспешно кивнула. Она не очень поняла, что означают эти слова: то ли он интересуется, примет ли она его на работу, и тогда это шутка, конечно, то ли о другом его вопрос… Впрочем, он сразу ее сомнения развеял.

– Жилье меня сюда привлекло, – сказал Петр Васильевич. – Надоело по баракам маяться. А тут квартиру дают в доме для специалистов, большое дело.

Три двухэтажных дома из белого силикатного кирпича построили в Каменке полгода назад. Квартиры в них были совсем как городские, их выделили работникам колхозного правления, агроному, ветеринару и кому-то еще; кому именно, Нора не интересовалась – ей-то какое дело? Значит, и он будет жить в одном из этих домов, а совсем не с нею, как ей на минуту почудилось.

Что мелькнуло при этой мысли в ее сердце, Нора понять не успела. Петр Васильевич притянул ее к себе, ласково поцеловал и сказал:

– Ну, пойду. Ты давай справляйся тут. Прости, если что не так.

Нежность, с которой он поцеловал ее, была безусловной, такой, которую ни с чем не перепутаешь. И таким же был голос, все его глубокие тона. Но как же не соединялось все это со смыслом произнесенных им небрежных слов! Это несоединение, несочетание было почти мучительным.

Но только почти: все же Нора привыкла, что она на белом свете одна, что от жизни не стоит ждать никаких подарков и до сердца допускать никого не стоит, потому что от этого может быть только боль, а если тяжесть жизни саму по себе выдержать еще можно, то с болью в сердце – никак.

Она сдержала вздох и встала с кровати вместе с Петром Васильевичем. Пока он одевался, Нора сжимала ногами ночную сорочку. Может, и правда он в темноте видит, и неловко же, если потянется за ней по полу дорожка из кровяных капель.

У двери он снова поцеловал ее, и снова с нежностью – особенной, ненадежной, мужской; Нора уже понимала, что это такое, она вообще была понятлива.

За то недолгое время, что он провел у нее, на улице завьюжило. Снег ударил ей в лицо, как только она открыла дверь, и Петр Васильевич исчез в снежной заверти мгновенно, едва за порог шагнул.

А Нора вернулась в дом и поставила греть воду, чтобы помыться и выстирать простыню с сорочкой.

Глава 7

Стояли на балконе, курили, пили шампанское и смеялись, глядя, как в рассветных лучах целуются у аптеки на углу девчонка с мальчишкой чуть не детсадовского возраста, и требовали, чтобы Царь тоже немедленно поцеловал Варю, потому что чем вы хуже каких-то малолеток. Свадьба уже была на излете, но веселье еще не перешло в похмелье.

Федор требованиям друзей не противился: обнимал, целовал молодую свою жену, и ее льняные пряди – фату Варя давно сняла – путались при этом в его пальцах.

Люба еле сдерживала злые слезы, глядя на это, а Александра, наоборот, наблюдала за всем происходящим с живейшим интересом. Наверное, запоминала, что это такое, когда женится парень, которого ты считала влюбленным в тебя, и прикидывала, как этот новый опыт перелить в песни. Люба понимала Сашкину артистическую натуру как свои пять пальцев и завидовала невыносимо – все ей не на муку, а на пользу!

Сашка, по ее наблюдениям, приложила немало усилий, чтобы выглядеть на свадьбе гораздо эффектнее, чем невеста, и усилия эти не пропали даром. Платье на ней было очень простого и безупречного, точно по фигуре покроя, по черной ткани еле заметно пробегали серебряные искры, и Сашка – высокая, стройная – казалась в этом наряде просто волшебной драгоценностью. И когда только это платье у нее появилось? Люба видела его впервые, а ведь Сашка советовалась с ней по поводу всех своих нарядов.

На шее, на черной бархотке, висело у нее маленькое, как овальная монетка, зеркальце в тонкой серебряной оправе. Оно то отражало чьи-нибудь лица, чем придавало Сашкиному облику ошеломляющую странность, то ловило разнообразные лучи и стреляло световой россыпью. В общем, Варя ей в подметки не годилась, это было очевидно и доставляло Сашке явное удовольствие.

А Люба на такое удовольствие рассчитывать не могла. Сашкино отношение к жизни, ее самовлюбленная снисходительность, ее талант, который все перекрывает, – это ведь или есть у человека, или нету. У Любы – не было. Вот и смотри, как твой с детских лет любимый целуется с другой, и скрипи зубами от злого отчаяния.

Ну, зубами Люба, конечно, не скрипела. И платье на ней было не хуже, чем Сашкино, она его специально к свадьбе сшила из синего шелка и вручную расписала по декольте и недлинному подолу таким разноцветным перистым рисунком, что все только и всматривались в ее грудь и колени – видимо, чтобы рисунок этот получше разглядеть.

– Любка, нам с тобой эта ангельская птаха в подметки не годится. – Сашка ткнула ее локтем в бок. – Федька с этой цыпочкой скоро разведется, вот увидишь, она же пресная, как аптечная вода. Платье у тебя – упасть, и ты посмотри, нет, ты только глянь, как вон тот мужик на твою грудь пялится! Он кто, не знаешь?

Люба проследила за Сашкиным взглядом и только плечами пожала. Она понятия не имела, что за мужик стоит в комнате у выхода на балкон, с интересом глядя на веселящуюся молодежь. Судя по благородной седине, это какой-нибудь друг Федькиных родителей или их родственник, только дальний, потому что близких Люба всех знала, да и не так уж много их было. Ну да, этот приезжий, конечно: вид у него не московский. Правда, и ничего провинциального в нем тоже не наблюдается, даже наоборот, внешность какая-то иностранная.

– Будьте добры, принесите мне шампанское, оно вон там, на журнальном столике.

Голос Александры пролился серебром, и глаза сверкнули похлеще зеркальной россыпи, когда она обратилась к привлекшему ее внимание товарищу. Что с того, что он, по ее же собственным наблюдениям, пялился на Любу? Сашка не была бы собой, если бы это имело для нее значение. Впрочем, и для Любы это значения не имело. Что ей до какого-то постороннего мужика, которого заинтересовала ее грудь?