Эллен Датлоу - Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

• Название: Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм
• Автор: Эллен Датлоу
• Издательство: ИД «Азбука-классика»
• Жанр: Триллер
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91181-510-3

Лучшие произведения малой формы в жанрах мистики, фэнтези и магического реализма в очередном выпуске антологии «Лучшее за год»!

Ежегодный сборник «The Year's Best Fantasy and Horror», выходящий в США уже почти два десятка лет, публикует повести, рассказы, эссе и стихотворения, отобранные по всему миру, и попасть в число его авторов не менее престижно, чем завоевать Всемирную премию фэнтези или «Небьюлу».

В настоящее издание вошли произведения таких мастеров, как Танит Ли, Кристофер Фаулер, Джеффри Форд, Питер Страуб, и других талантливых авторов.

---

Одежда моя каким-то непонятным образом изменилась, но гитара не превратилась в арфу. Я настроила свой инструмент, пока ждала наступления темноты и восхода полной луны. Пока ждала, что они понесутся на меня, а впереди них — лающие тени. Хоть я и была одна, но больше не боялась. Вы спросите: почему? Но я сама не знаю почему.

Луна уже взошла, но ничто не нарушало ночного покоя. Я взяла несколько аккордов и стала медленно перебирать струны. Когда гитара сама собой издала жуткий звук, подобный лаю лисицы, — от подобного звука волосы на голове встают дыбом, — я поняла, что они приближаются. Колум не понял, как арфа смогла издать такой звук. Но я догадалась. Этот звук звал их, вот и все. Вроде как исполнитель порой называет мелодию, которую собирается сыграть.

Я смотрела, как они выбегают из леса. Теперь они были не девушками, а тремя черными зверями, слишком большими для лис. Огромными и опасными животными. Пушистый мех колыхался, неоновые глаза кровожадно горели. Мои пальцы перебирали струны, гитара пела свою песню, а они взбегали по холму.

Теперь я чувствовала их запах. То не был запах дикого зверя. Пахли они летней ночью, травой, чесноком и цветами, но туда же примешивался сильный запах сырого мяса и крови. Они окружили меня, тяжело дыша, с вывалившихся из страшных пастей черных длинных языков на землю капала слюна.

Какая-то часть меня думала следующее: «Они размышляют, понравится ли им музыка и стоит ли присесть, или же лучше просто убить меня и пообедать».

Но другая часть меня начала петь. Мелодию, которую я про себя сложила специально для них.

Я привыкла к неудобоваримой аудитории в Лондоне: шумные и беспокойные, люди чокались, хрипло смеялись, а я продолжала играть настолько хорошо, насколько это у меня получалось. Эти зверюги, пусть и в извращенной форме, но все же были частицей этих зеленых земель. Они перестали кружить, рядком уселись передо мной, сомкнули челюсти, смотрели и слушали, навострив уши, словно радары. Вот что я пела им:

Девы с волосами цвета воронова крыла,
Ваши локоны черны, словно глубокая ночь,
Красота сведет с ума от восхищения или зависти
Каждого, будь то женщина или мужчина,
Увидевшего вас, проходящих мимо.
Столь длинны и прекрасны струящиеся потоки волос,
Что сияют словно горящий синим пламенем уголь.
Средь дивных волос ваши лица — словно три белых огня,
А глаза — словно искры пламени.
Вот ваши истинные драгоценности:
Эти локоны полночного цвета,
Которые поймали в свои сети саму луну,
Которая должна служить вам,
Словно ваша рабыня в кандалах.

Не удивительно, что ворон
Может пророчить людям,
Ибо живет он в звездном раю
Ваших дивных волос.

Конечно же, это была песня Колума, то есть та самая песня, которой он воспевал красавицу в Сэнви. Конечно, в моей обработке специально для трех дочерей тьмы, дабы польстить и умаслить их. Кажется, сработало!

Когда я закончила пение и перешла к легкому перебору струн и импровизации, они все еще сидели передо мной, но не прижавшись друг к другу в человеческом обличье, а все еще в лисьем.

Затем я повторила то, что сделал первый герой. Продолжая играть, я тихо и вкрадчиво сказала им:

— О ваши высочества, лисы, как вы прекрасны! Но я знаю, что в человеческом облике красота ваша превосходит красоту самой луны. Не забывайте, я уже видела вас в вашем человеческом облике.

Я замолчала, продолжая наигрывать мелодию.

Потом задумчиво промолвила:

— Поскольку вы в основном бываете в человеческом обличье, то мне кажется, что вы бы лучше услышали мои песни своими человечьими ушами.

Говорила ли я по-гэльски? Этого я никогда не узнаю.

Гитара была столь послушна моим пальцам, что я могла бы сыграть все, что угодно. Посредством музыки я могла создавать предметы, ткать их из света и воздуха — никогда раньше я не была способна на такое и никогда не смогу впредь. У меня неплохой голос, но в ту ночь на холме той, другой Ирландии он был подобен тому, который звучит лишь в голове поющего.

Вскоре, как и гласила легенда, они сбросили лисьи шкуры.

Конечно, я видела компьютерные спецэффекты в фильмах, но они в подметки не годились этому раздеванию. Каждая лиса, одна за другой, вставала на задние лапы и сбрасывала лисью личину подобно тому, как женщина снимает с себя платье. Все три стащили лисьи шкуры через голову и положили на землю. Встряхнувшись, они уселись вновь, ослепляя белизной своего тела и блеском эбеновых волос.

Как я уже говорила, глаза их были ужасны; но теперь я привыкла и к ним. Так порой бывает, если нужно, нет, скорее — если необходимо к чему-то привыкнуть, причем побыстрее. И как только я освоилась с их взглядом, я поняла их звериную сущность. Три девы были самыми прекрасными существами, которых мне когда-либо приходилось видеть. Я ясно видела груды костей и реки пролитой крови, но не застрявшими в волосах или зубах, а отчетливо видимыми в глазах, засевшими глубоко, подобно отраве, в их разрушенных астральных внутренностях. Они были словно прекрасные женщины, пораженные неизлечимой болезнью. За исключением разве что того, что они никогда не могли умереть на самом деле, а должны, вот как и сейчас, всегда как-то возвращаться в этот мир; да и к тому же кто мог убить их на век или около того? Нам с ними не справиться. И, как только я привыкла к ним, они сами привыкли к себе.

Значило ли это, что им нравилось? Нет, потому что вам не надо учиться принимать то, что вы любите.

Все это уже было в их горящем взоре, подобно гнили, составляющей часть яблока. И как кожура покрывает яблоко, так и они скрывали это, но только от самих себя.

Я пела, чтобы польстить им, помогая и содействуя их самообману. Чтобы польстить им самым топорным образом, так как, возможно, с помощью этого, думала я, получится заключить какую-нибудь новую сделку. Я надеялась, что вдохновение посетит меня, вверяла себя музыке и музе в моей голове.

Но тут я заметила, что пою вовсе не об этом. Напротив, я запела о том, что отражалось в их глазах, а отражалась там гниль.

Колум использован свой шанс, воспевая золотоволосую красавицу. А теперь я использовала свой. У нас вовсе не было выбора. Право поэта — и проклятие.

Еще и еще. Не имея возможности остановиться, я пела о страшном, что было в них, пока красота совсем не смешалась со смрадом и ужасом, а грязь не проникла в прекрасное. И они так и сидели плечом к плечу, эти исчадия ада, и слушали в трансе. А их шкуры лежали на земле.

Теперь настало время для того, чтобы, как говорилось в легенде, из-под холма показался мой лучший друг, или брат, и метнул копье. И оно пронзило бы предплечья, сердца и шеи. После чего он должен был выйти с мечом и завершить начатое. Но я была одна. Все мои возлюбленные и семья находились вне досягаемости. Все, чем я владела, — это прошлое да Небесная дева где-то в недрах моего мозга. И еще гитара, которая, как ни крути, все-таки не арфа.

Тем не менее, напевая страшной троице эту жуть, я заметила, что они изменяются: не преображаются из лис в дев, а превращаются из зверя в человека. Я видела, как их глаза закрылись, словно шесть красных солнц, прикрытые белыми небесами век и черно-грозовыми тучами ресниц. Затем трое поднялись. Они внимательно смотрели на меня, но теперь закрытыми глазами.

Я не могла остановиться. Музыка и голос рождались самопроизвольно, а я будто со стороны наблюдала за происходящим.

Я увидела, что они начали плакать, слезы скатывались из-под век. То были страшные слезы. Ведь глаза их были ужасны, значит, и слезы тоже — цвета старой больной крови. Но все же это были слезы. Еще я слышала, как девы что-то шептали, их шепот был словно шелест мертвых листьев на засохшем дереве. Они вспоминали отца, какого-то демона, я не расслышала, как его звали — что-то вроде Артач, рассказывали о своем детстве, которого толком и не было, и о матери, которой они никогда не видели, о всем том зле, которое им причинили, о страданиях и жизни, подобной ночи без звезд, совсем без света. В их голосах не было ничего похожего на слезы. Никакой скорби, печали или горя. Они были начисто лишены жалости к себе, были абсолютно безжалостны, но ведь обычно одно зло происходит от другого, уже совершенного зла, и они не были исключением.

Кровавые слезы бежали из их глаз; потом разговор прекратился, и с нечеловеческими криками они завели бесчувственное стенание. Они принялись носиться по холму, кусая и царапая друг друга, но обегая стороной то место, где сидела я, будто бы остерегаясь меня. Они то пронзительно визжали, словно лисы, то кричали, словно совы, то — и это было самое страшное — словно дети, объятые паническим ужасом. Возможно, то были крики детей, ставших их добычей. Но при этом они не испытывали страха и не казались несчастливыми — и это тоже было ужасно. Прокляты, они знали это.