Елена Штаерман - Кризис античной культуры

• Название: Кризис античной культуры
• Автор: Елена Штаерман
• Издательство: Наука
• Жанр: История
• Год: 1975

Проблема кризиса античной культуры на протяжении нескольких столетий привлекала и продолжает привлекать внимание ученых. Автор книги не только знакомит читателей с фактами, относящимися к последнему периоду существования античной культуры Древнего Рима, но и характеризует ту идеологическую борьбу, которая развернулась на этом этапе. Кризис античной культуры автор рассматривает как результат превращения ее в культуру уходящей с исторической сцены «элиты» и делает попытку ответить на вопрос о значении и задачах изучения античной культуры.

---

В трактате «Оптика» он старался объяснить механизм зрения, отражения в зеркалах и рефракции при переходе луча света из воздуха в воду под разными углами. Ему же принадлежит и астрологический трактат «Тетрабиблион». В предисловии Птолемей писал, что в отличие от астрономии астрология имеет дело с вещами, которые не могут быть продемонстрированы, но тем не менее заслуживают исследования. Астрологические методы предсказания будущего он считал более надежными, чем иные виды гадания. Он характеризует благодетельные и зловредные планеты, общие астрологические прогнозы событий, относящихся к целым странам, городам и большим массам людей, таких как стихийные бедствия и войны, и, наконец, индивидуальный аспект астрологии — события в жизни отдельных людей и составление гороскопов.

Александрийская математическая школа дожила до VI в. В III и IV вв. там работали математик Диофант, положивший начало разработанной затем арабами алгебре, и Папп, суммировавший все основные проблемы античной математики и механики, между прочим, и в ее практическом применении к конструированию механизмов для переноса тяжестей, военных машин, насосов, водяных часов, автоматов, движущихся сфер. Труды Паппа в новое время привели к рождению аналитической геометрии.

Все это были крупные достижения античной науки, но оценены, развиты и использованы они были учеными будущих поколений. Современники оставались к ним равнодушны. Пока я занимался астрономией, писал в одной из своих эпиграмм поэт Леонид, меня не знал ни один благородный гражданин Италии. Теперь меня знают и любят все, ибо я понял, насколько Каллиопа (муза поэзии) выше Урании (муза астрономии)[91]. Александриец Теон в эпиграмме, посвященной Птолемею, называл его «божественным существом, познавшим движения светил и даваемые ими предзнаменования. Его небесный ум не имел ничего земного; и хотя, привязанный к земле, он делил жизнь смертных, он очистил свой дух от земных страстей, освободился от телесных уз». Здесь звучит та же мысль, что в одной анонимной эпиграмме, посвященной Эпиктету: «Проникнись мыслями и моралью Эпиктета, — советует автор, — если хочешь облегчить свой дух, стремящийся к небу, жаждущий оторваться от земли и подняться в небесную обитель»[92]. Наука о мироздании в ту эпоху в отличие от современности была лишь средством для очищения души, обретения ею свободы, приближения к божественному началу. Но этой цели огромное большинство тех, кто к ней стремился, пыталось достигнуть более доступными путями, принимая в готовом виде положения философии, постепенно отказывавшейся от попыток обосновать данными науки уже установившиеся, отлившиеся в некую стандартную форму доктрины. Слишком много написано книг, слишком много существует различных мнений ученых о земле и небе, но они не сделали людей ни лучше, ни счастливее, неоднократно говорили и Сенека и особенно Эпиктет. С той конечной, практической целью, которая стояла перед античной наукой — научить людей быть хорошими гражданами, добродетельными, свободными, а значит, и счастливыми, наука не справилась, а другой цели, кроме привлекавшего лишь немногих — познания ради познания — она поставить себе не могла. И здесь кризис общих и частных целей приводил к сужению горизонтов и застою.

Все это — симптомы, предвещавшие кризис античной культуры. Но, пожалуй, самым характерным для того времени явлением был все углублявшийся разрыв между идеологией господствующих и эксплуатируемых классов, являвшийся результатом углубления и обострения социальных противоречий.

Широким массам, трудящейся бедноте официальная пропаганда и культура господствующих классов становились все более чуждыми, а попытки поставить угнетенные классы под эффективный идеологический контроль давали совершенно обратные результаты[93]. В этой среде складывались свои представления, нашедшие свое отражение в обрабатывавших народные сюжеты баснях, в пословицах и поговорках, в эпитафиях, прославлявших покойного за его добродетели, казавшиеся его близким наиболее похвальными, в интерпретации образов популярных в низах богов, в проповедях крайних представителей кинизма, которых не чуждые умеренному кинизму Лукиан и Апулей называли «беглыми рабами», грубыми «трактирщиками» и «сапожниками». Представления эти в противоположность распространившемуся в высших классах презрению ко всем видам «рабской деятельности» отличались высоким уважением к труду и трудящемуся человеку. Таким вечным тружеником, не гнушавшимся простого труда, был для народа Геракл, ставший за это богом и помощником всех работающих. Физический труд представлялся не только необходимым, дающим средства к жизни, но силой, очищающей человека. На надгробиях часто изображались орудия труда, земледельческого и ремесленного, особенно плотничьи инструменты, ставшие символом правильной жизни. Покойного прославляли как искусного в своем деле, прилежного труженика, а баснописец Федр в басне о пчелах и трутнях утверждал, что продукт труда должен принадлежать тому, кто его произвел, а не никчемному бездельнику.

Высоко ценилась дружба, маленькие дружеские кружки в противоположность официальным коллегиям, единение с равными себе хорошими людьми, но никак не с могущественными и богатыми, которые хорошими людьми быть не могут, так как власть имущие прикидываются друзьями маленьких людей только для того, чтобы их разъединить и поработить, а богатый неизбежно или сам негодяй, или наследник негодяя. Включение старых плебейских лозунгов в императорскую пропаганду дискредитировало их в глазах народа и отвратило от попыток возобновить борьбу за их осуществление. Живуч, видимо, был некий смутный идеал справедливого социального строя, при котором каждый человек трудится на своем небольшом участке земли, никто не может у него отнять ни землю, ни созданное им своим трудом, никто ни от кого ни материально, ни морально не зависит. Но вместе с тем возникло сознание невозможности установления таких справедливых с точки зрения трудящихся отношении. Поэтому средством сохранить хотя бы духовную свободу признавалась возможная изоляция от мира богатых и знатных, от всех их учреждений и установлений. Повиноваться внешне, чтобы не давать повода проникать в свои внутренний мир, — такова была основная мысль, близкая к учению Эпиктета о неподчинении кому бы то ни было своих суждений.

Набору официальных добродетелей и учению о добродетели как о знании, принятому стоиками и отраженному в ходячем афоризме «добродетель это мудрость, плебс ее не имеет», противопоставлялись иные добродетели, выработанные в практике общения с друзьями и необходимой для бедняков взаимопомощи. То были доброта, кротость, простосердечие, милосердие и сострадание, невинность, чистая совесть, становившаяся здесь высшей моральной санкцией. Идея Рима, полиса, государства как главной, определяющей ценности выпадает. Напротив, наиболее радикальные киники последовательно отрицали все то, что является, как говорится в одной направленной против них речи, святыней для гражданина и включается в понятие Pietas[94]. Отрицали они и святость семейных уз и обусловленное ими повиновение жены мужу, детей отцу, уходили из семьи, ничего не желая брать у ее главы. Такой уход был, конечно, исключением, но и те, кто до подобной крайности не доходил, отвращались от исконных ценностей.

Сказывалось это и в религии. С внедрением обязательного императорского культа, связывавшегося так или иначе с культом официально включенных в государственный пантеон богов, любой протест против идущей сверху пропаганды не мог не включать вопросы религии. Некоторое время в народных массах и средних слоях еще было распространено вульгаризованное эпикурейство в форме призыва наслаждаться моментом и радостями жизни, так как придет смерть и все кончится, ибо душа смертна. Но в тех условиях, когда наслаждаться житейскими радостями могли очень немногие, а никакие ясно осознанные общественные цели не искупали мысли о конечном уничтожении, эпикурейство стало пессимистичным. Упор делался именно на неизбежный конец, обесценивающий жизнь вообще, делающий все ненужным и безразличным. От эпикурейства в низах остался лишь призыв «жить незаметно», вдали от официального мира.

Условия для распространения атеизма как реакции на официальную религию не сложились. Протест против нее также принимал религиозную форму. Боги, входившие фамильный и государственный пантеон, все более теряли популярность среди трудящейся бедноты и рабов. Они выдвигали своих богов, не получивших официального культа, в первую очередь божеств земли, природы, растительности, противостоявших в известной мере небесным богам — олимпийцам. Особенно широкое распространение получил в низах культ бога Сильвана. Первоначально он был богом лесов и вообще дикой природы, покровителем пастухов, враждебный цивилизации. Вместе с тем благодаря его связи с лесами и рощами, в старину отделявшими одно племя от другого, усадьбу от соседних участков, он стал богом границ, межей, добрососедских отношений, хранителем нерушимости владения. Видимо, эта его функция и обеспечила Сильвану популярность среди «маленьких людей», страдавших от насилия знати, захватывающей их земли. Во времена империи из врага культурного земледелия он стал его покровителем и основателем, научившим некогда людей культивировать растения. Его изображали в одежде земледельца с орудиями земледельческого труда и собакой. По некоторым преданиям, Сильван был человеком, сыном раба, изгнанным господином в лес. Как Геракл, он превратился в божество благодаря своим трудам на пользу людей и так же помогал тем, кто прилежно работал и вел честную жизнь, награждая посмертным блаженством достойных. Вместе с тем его почитатели видели в нем могучего бога-творца всего сущего, владыку космоса. Тяга к единому всемогущему божеству, выводившему своих почитателей из-под власти земных господ, характерная, как мы видели, для Эпиктета, вообще была присуща народной религии. В качестве таких богов выступали и другие боги, культ которых был особенно распространен в низах, например греческий пастушеский бог Пан, самое имя которого, означавшее «все, всеобъемлющее», подсказывало отождествление его с космосом. Приап, страж садов, несколько комическая фигура у поэтов в силу приписывавшейся ему особой эротической потенции, в надписях простых людей выступал как могучий создатель, родитель всего живого. Это был еще не монотеизм, но уже значительный шаг к нему. Отвращаясь от тех, кто имел власть на земле, простые люди противопоставляли им бога всесильного и вместе с тем справедливого, близкого к людям, их страданиям и трудам. Сильван не имел официального культа, но рабы, отпущенники, плебеи организовывали коллегии его почитателей, строили на свой счет и своим трудом ему святилища, выбирали его жрецов, судя по некоторым данным таких, на которых бог сам каким-то образом указал, приносили дары в благодарность за вещий сон, исцеление, освобождение от рабства или опасности, надеялись, что после смерти он наградит их души.