Чарльз Кули - Человеческая природа и социальный порядок

• Название: Человеческая природа и социальный порядок
• Автор: Чарльз Кули
• Издательство: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги
• Жанр: Философия
• Год: 2000
• ISBN: 5-7333-0016-7

Впервые на русском языке книга основоположника символического интеракционизма, давно ставшая классикой социологии. Это единственное, пожалуй, за последние 100 лет целостное исследование становления человеческого я.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Феномен личного влияния лучше всего наблюдать на примерах публичного выступления. Когда на каком-нибудь собрании человек получает слово, все глаза устремляются на него, все присутствующие пытаются мысленно оценить его характер и масштаб личности. Если он производит впечатление правдивого и твердого в своих убеждениях человека, родственного нам по духу, мы чувствуем расположение к нему еще до того, как он начнет говорить, и уверены, что все, что он скажет, будет уместно и правильно. Мы все, вероятно, наблюдали, как из зала поднимается кто-то не знакомый нам, и мы уже по его осанке и выражению лица смутно угадываем в нем своего единомышленника. Другой, напротив, сразу произведет на нас впечатление человека заносчивого, неискреннего, неуравновешенного, холодного, ограниченного или каким-то иным образом чуждого нам и вряд ли способным сказать что-нибудь, с чем мы были бы согласны. Речь нашего первого оратора укрепляет нас во мнении, что он правильно чувствует ситуацию; с ним нам спокойно и удобно, потому что он кажется нам человеком нашего круга, сходных воззрений и вряд ли способного причинить нам зло; подобные легкость и спокойствие мы чувствуем в обществе старых друзей. Изощренное красноречие здесь не обязательно — ощущение личной близости создает не оно. Единственный способ для лидера иметь над нами влияние — это уважение к нашему характеру и настроению: он такой же, как мы, но при этом и нечто большее — он решителен там, где мы колеблемся, понимает то, что нам не ясно, излучает тепло, когда мы холодны. Его предложения основательны и позитивны, он вкладывает в них всю силу своих убеждений. Человек может быть обделен всем, кроме такта и уверенности, и все же быть при этом выдающимся оратором, но без уверенности и такта он ничего не достигнет. Говорите только то, что вы действительно знаете и во что действительно верите, за что готовы поручиться в каждом слове. По сравнению с этими чертами души и характера плавность речи, ее изящество, логичность и т. п., — всего лишь декоративный фасад ораторского искусства, который не помешает в качестве вспомогательного средства, но без которого легко можно обойтись. Бисмарку не мешало быть великим оратором то, что он говорил с видимым трудом и с усилием подбирая слова, а малограмотное и грубое красноречие Кромвеля вряд ли можно было поправить уроками дикции.

Берк служит примером человека, который, казалось бы, обладал всеми задатками великого оратора, кроме такта, и заметно отличался в этом отношении от Фокса, чье гениальное чутье всегда позволяло ему Удерживать контакт с аудиторией. Человек, чье выступление наводит людей на мысль, что пора пойти пообедать, явно не великий оратор даже при том, что его речи — бессмертный вклад в изящную словесность. Известный анекдот про кинжал наглядно иллюстрирует печальте последствия утраты контроля над аудиторией. По ходу одной из своих длинных речей о Французской революции, намереваясь передать слушателям ощущение ее кровавого характера, Берк выхватил спрятанный на груди кинжал и бросил его на пол. Однако случилось так, что слушавшие его речь члены парламента как раз тогда были не в том настроении, чтобы должным образом оценить подобный трюк, и потому он вызвал лишь изумление и насмешки. Фокс никогда не сделал бы ничего подобного. При всем таланте Берка в его характере и манерах было что-то ограниченное, нарочитое и порою даже отталкивающееее. Ему недоставало проницательности, позволяющей ему чувствовать ситуацию, а без этого едва ли возможно какое бы то ни было личное влияние.

То влияние, которое писатель оказывает на нас своим словом, в сущности, аналогично влиянию оратора или политика. Различен лишь способ воздействия — зрение и слух уступают место более тонким носителям значений. Больше времени остается для размышлений — писатель и читатель могут избрать наиболее удобный для себя способ оказания как воздействия, так и восприятия этого воздействия; здесь не нужна ни постоянная готовность, ни агрессивность тона, ни вызывающие манеры, необходимые для оратора. Но все это, в конце концов, несущественные различия; базовые же черты характера, сущность отношений между лидером и последователем в целом и здесь те же, что и в других случаях. Читатель должен чувствовать, что мысли и намерения писателя близки ему, хотя выражены тоньше и глубже, что идея произведения ему не только не чужда, но это поистине его идея, позволяющая полнее осознать и выразить свою внутреннюю жизнь. Короче говоря, если автор хочет завоевать и сохранить нашу заинтересованность, приковать наши мысли к своему предмету, он должен убедить нас в значительности своей личности и проявить чувство такта в форме, соответствующей данному способу выражения. Он должен обладать таким уровнем и полнотой человеческих качеств, чтобы, по крайней мере, в некоторых состояниях духа мы ощущали к нему близость и симпатию. Он также должен произвести какое-нибудь новое и характерное впечатление, внести неповторимый вклад в нашу жизнь, и при этом оставаться во всем самим собой, быть «в ладу с собственными мыслями» и, как говорит Уолтер Патер, «верным своему дару». Он должен верить во что-то и уметь просто и смело выражать свою веру.

Для примера снова возьмем Дарвина. Этот пример хорош потому что некоторые считают, будто черты характера не отражаются на научных трудах. Наверное, найдется немного вдумчивых и непредубежденных людей, которые прочтут «Происхождение видов» и не стану после этого дарвинистами, сознательно поддавшимися, хотя бы ненадолго, его влиянию и признающими в нем большого знатока своего дела. Если мы обратимся к тем качествам его личности, которым он обязан столь высоким авторитетом, то обнаружим, что они все той же природы. Читая главу за главой его книгу, мы мало-помалу выстраиваем воображении его образ, исходя из тонких особенностей его стиля, и наконец представляем его себе прежде всего как честного и скромного человека, терпеливого и проницательного искателя истины. Это позволяет нам, если только сами мы такие же скромные искатели истины, ощутить с ним духовное родство, оставить сомнения и поверить в то же, во что верил он, даже если мы и не в состоянии понять основания его веры — в данном случае это вполне извинительно. Его цель и наша цель — истина, а поскольку он гораздо более компетентен в данной области — благодаря как природному дару, так и долгим годам исследований, — мы с готовностью отдаем ему пальму первенства, тем более что сам он никогда об этом не помышлял, а был занят исключительно научными фактами.

Сколько же авторов, и даже весьма даровитых, с самого начала и безвозвратно терпят неудачу только потому, что не могут произвести благоприятного личного впечатления! Только потому, что они кажутся нам в чем-то неискренними, нетерпимыми, преследующими какие-то личные цели, далекие от интересов истины, — мы относимся к ним с подозрением и отказываемся принимать их сторону даже тогда, когда их доводы совершенно неоспоримы. Хаксли считал, что Дарвину сильно вредило чрезмерное и излишнее уважение к мнениям своих оппонентов. Но, в конечном счете, именно эта черта высоко вознесла его авторитет. Многих убеждала уже сама личность Дарвина, его очевидная беспристрастность и отсутствие всякого предубеждения, чем никогда не отличался Хаксли. У меня была возможность убедиться в том, что нет лучшего способа превратить человека в сторонника теории эволюции, чем усадить его за чтение «Происхождения видов». Спенсерианство приходит и уходит, но дарвинизм всегда занимает прочные позиции.

Интеллектуальное значение Дарвина никто не станет подвергать сомнению; но столь же замечательной была и его уверенность в своих силах, его вера в свою правоту, нисколько не противоречившие его скромности. В данном случае это кажется верой в саму истину — настолько в его книгах авторское я сплавлено со стремлением к истине. Двадцать лет, отданные им сбору и осмыслению фактов, относящихся к выдвинутой им теории, были таким же подвижничеством, как и путешествие Колумба, месяц за месяцем плывшего на запад по неизведанному океану к неведомой цели. И с той же искренней уверенностью отстаивал он добытую истину и применял свою теорию к геологической истории Земли, к проблеме происхождения человека и его разума. Хорошей иллюстрацией его веры в свою правоту служит утверждение, встреченное насмешками, что существование орхидеи с нектарником глубиной в одиннадцать дюймов доказывает существование бабочки с хоботком такой же длины. Бабочка, в то время неизвестная, была впоследствии обнаружена[136].

Чтобы проиллюстрировать те же самые закономерности в совершенно иной области, возьмем в качестве примера Чарльза Лэма. Лэм тоже привлекает нас прежде всего своим человечным и близким нам по духу характером. Он кажется нам во всех отношениях своим, он такой же, как мы, и одновременно значительнее нас; в нем больше сострадания, у него более богатый и смелый юмор, он способен острее чувствовать. Он расширяет горизонты нашей жизни, открывая перед нами ее новые и притягательные формы; он не боится быть просто самим собой. Это, конечно, далеко не полный образ Лэма, не способный передать силы его характера, уверенности в себе и твердости убеждений.