Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

• Название: Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
• Автор: Андрей Добрынин
• Жанр: Современная проза

 Это было его призванием, и он отлично справлялся с заданиями вне зависимости от собственных убеждений, признавая единственный принцип при выборе очередного места работы - размер предполагаемого гонорара. Коллеги знали его по татуировке на руке - личному номеру. Но однажды его, опытного бойца, киллера- профессионала, подставил старый приятель, крутой мафиози. Виктор Корсаков, американец русского происхождения, умел хорошо воевать. Отныне вся жизнь Корсакова направлена на месть. Готовя операцию против своего врага, он сталкивается с ошеломляющим фактом: на сей раз его цель совпала с интересами российских спецслужб.

Новое издание романа "Твой личный номер"

---

— Тихо! У нас мало времени, сейчас прибудут вертолеты! — рявкнул команданте Диего в микрофон так, что у всех заложило уши. Возбужденно переговаривавшиеся журналисты притихли. Кое-кто из замешкавшихся бросился к президиуму, чтобы установить перед выступающими диктофон, а главарь террористов, не обращая на них внимания, уже принялся размеренно зачитывать по лежавшей перед ним бумажке «Обращение к мировому сообществу». В обращении констатировался срыв переговорного процесса правящей хунтой и подчеркивалась та роковая роль, которую сыграл в возобновлении гражданской войны лично генерал Коронадо. Тавернье подумал, что такие слова, как «негодяй», «горилла» и «кровавый мерзавец» в обращении к мировому сообществу вряд ли уместны и уж никак не свидетельствуют о стремлении к примирению. С другой стороны, Тавернье сам был свидетелем того, что вновь развязала войну именно правительственная сторона, причем о серьезности ее намерений  говорили огромные силы, собранные для удара по повстанческим зонам. Команданте Диего продолжал рычать; он отшвырнул бумажку и перешел к угрозам. В душе Тавернье воцарилось уныние: он понял, что и вторая враждующая сторона преисполнена жаждой войны, и захват заложников для партизан вовсе не способ заявить на весь мир о своих страданиях, а просто боевая операция, жестокость которой прикрывалась высокими словами о справедливости и гуманности. Изрыгнув напоследок обещание превратить в ад все города страны, команданте Диего поднялся и, не слушая посыпавшихся вопросов, удалился через специальную дверцу для выступающих с таким видом, словно в этом зале его смертельно обидели. За ним последовал комиссар Анхель, за все время пресс-конференции не проронивший ни единого слова. Однако в дверном проеме комиссар на мгновение задержался, повернулся к залу, поднял над губами косынку и внятно произнес:

— В освобожденной зоне сейчас ад. Но этот ад скоро придет сюда.

«Какого еще ада им надо?» — подумал Тавернье, вспомнив заваленную трупами площадь. Журналисты потянулись к выходу из зала. Конвоиры поднялись и последовали за ними в огромный гулкий вестибюль и далее к выходу. В центре вестибюля стоял худощавый седой мужчина в темных очках, со снайперской винтовкой в руке. Он внимательно вглядывался в лица проходивших мимо него журналистов. Когда его взгляд упал на лица французов, он, издав негромкое восклицание, указал на них конвоиру. Тот, орудуя автоматом, отделил Тавернье и Шарля от толпы уходящих и заставил их подойти к неизвестному в темных очках. Впрочем, тот снял очки, когда французы приблизились к нему.

— Вам привет от команданте Виктора, он же мсье Корсаков, — на безукоризненном французском обратился незнакомец к журналистам. Когда Тавернье услышал его голос, журналисту показалось, будто он сходит с ума. Этот человек, которого он видел впервые в жизни, говорил голосом Корсакова! Было от чего прийти в замешательство. Впрочем, растерялся не только он, но и мальчишка-конвоир, не понимавший, почему команданте Виктор говорит о себе в третьем лице. Седой человек закинул винтовку на плечо, повернулся и зашагал обратно в опустевший конференц-зал, сделав французам знак следовать за ним с той великолепной уверенностью, которая изобличала в нем многолетнюю привычку приказывать. Тавернье и Шарль проследовали за незнакомцем в зал и там, повинуясь его жесту, присели в кресла. Конвоир закрыл дверь и остался снаружи.

— Не могу понять, узнали вы меня или нет, — обратился незнакомец к Тавернье.

Тот ответил:

— Я никогда не забываю людей, с которыми мне довелось встречаться. Ваши голос и походка мне определенно знакомы, но вот лицо...

— А вы присмотритесь повнимательнее, — предложил незнакомец. Его синие глаза испытующе впились в глаза Тавернье.

Француз пробормотал:

— Боже мой, эти глаза... Что случилось с вашим лицом?!

— Вы помните, конечно, сообщение в газетах о моей смерти? — с усмешкой спросил Корсаков. — Слухи о моей смерти оказались несколько преувеличены, но все-таки меня и впрямь едва не застрелили. Пуля прошла сквозь обе щеки, я получил контузию, потерял сознание и при падении раздробил себе кости лица. К счастью, мне удалось связаться со старым другом, он нашел хорошего хирурга, и тот собрал мое лицо по кусочкам. Как видите, то, что у него получилось, не очень походит на прежнее лицо. Впрочем, друг впоследствии разъяснил мне позицию этого врача, которая заключалась в том, что сходство нового лица с прежним может мне только повредить. По-моему, некоторые исправления эскулап внес еще и от себя.

— А волосы? — спросил Тавернье. — Вы же были блондином!

— Произошел сдвиг в обмене веществ — то ли из-за стресса, то ли из-за лекарств, — объяснил Корсаков. — В результате изменился цвет волос. Такие случаи, как мне объяснили, не так уж редки. Куда реже вместе с цветом волос меняется еще и лицо. Впрочем, нет худа без добра: в нашем деле всю жизнь носить одно и то же лицо — слишком большая роскошь.

Тавернье пробурчал что-то невразумительное. Перемена лица казалась ему совершенно немыслимым событием, близким к катастрофе.

— Скоро прибудут вертолеты, — продолжал Кор саков. — С нами полетит часть заложников, и вы вместе с ними. В этом случае вас никто не упрекнет в том, что вы якшаетесь с террористами. В освобожденной зоне вы сможете хорошо поработать, а я вам помогу. Сейчас эти ублюдки из хунты одумались, и дальше все пойдет гладко. Об одном я жалею: что мне не удастся перестрелять шайку жуликов, называемую парламентом Республики Тукуман. Каждый уже сто раз заслужил пулю.

— Прекрасно!   Мы   готовы!   —   живо   заявил Шарль. В дверь заглянул оставшийся снаружи на страже парнишка-боевик.

— Команданте, вертолеты заходят на посадку, — доложил он.

— Всех заложников гоните к выходу во двор, — приказал Корсаков. — Мужчины впереди, женщины за ними.  Отберите группу заложников,  которые

должны выйти первыми и погрузиться в вертолеты. В нее должны войти только члены парламента. Никаких технических работников — это для нас бесполезный балласт. У каждого из заложников должны быть документы — без них во дворец просто не пускают. Сверяйте лицо каждого с фото на его документах — эти канальи могут уговорить какую-нибудь мелкую сошку сесть в вертолет вместо себя. Сначала грузим подрывников, взрывчатку и заложников, потом начинаем грузиться сами — группами по пять человек в каждый вертолет. Последними уходят посты прикрытия, наблюдающие за площадью. Все ясно?

— Команданте, я насчет документов... — смущенно пробормотал парнишка. — Я ведь не умею читать.

— Проверкой документов пусть займется комиссар. В помощь себе для ускорения дела пусть возьмет кого-нибудь из студентов. И передай от меня комиссару: в революционной армии приказы не обсуждаются.

— Слушаюсь,   команданте,   —  выпалил  боевик, вскинул руку со сжатым кулаком в революционном приветствии, повернулся и вышел.

Корсаков тяжело вздохнул, покачал головой и произнес:

— Большая часть моих людей — вот такие деревенские ребята. Они послушны, преданны, храбры, но им все приходится объяснять от «а» до «я», вплоть до мелочей.

— Я думал, здесь командует команданте Диего, — заметил Тавернье.

— Он только делает вид, и слава богу, что это так, — сказал Корсаков. — Диего — не солдат, а болтун, и наркоман к тому же. Я делаю дело, а то, что командиром считается он, меня не волнует, тем более что моя зарплата от этого не меняется. Если он захочет командовать по-настоящему, я живо поставлю его на место. Солдаты слушаются только меня, потому что знают: в бою я их уберегу, а Диего угробит. А вообще партизанское начальство за редким исключением такие же подонки, как и хунта, разве что в другом роде.

— Стало быть, вы работаете здесь только из-за денег? — спросил Тавернье.

— Совершенно верно, — кивнул Корсаков. — Хотя на повстанцев работать все-таки приятнее — в их среде еще сохранились какие-то идеалы. Тяга к идеалу всегда привлекает, даже если в сам идеал и не веришь.

— Мне казалось, будто здешние повстанцы — это люди, гордящиеся собственной бедностью, — сказал Тавернье. — А теперь выходит, что они имеют достаточно денег, чтобы платить специалистам, которые им нужны. Честно говоря, это для меня новость.

— Во-первых, я для них не просто специалист, — возразил Корсаков. — Они уверены в том, что я их единомышленник. С моей стороны играть такую роль, конечно, не совсем честно, но этот маленький обман очень помогает мне в работе.

— Но деньги, деньги! — напомнил Тавернье.

— Кокаин, — коротко ответил Корсаков. — Остальное я объясню вам на месте, — добавил он, увидев, что в дверном проеме возник юный террорист.

— Команданте, все готово,  доложил запыхавшийся парнишка. — Вертолеты сели, можно выводить заложников.

— За мной, — скомандовал журналистам Корсаков.