Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

• Название: Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
• Автор: Андрей Добрынин
• Жанр: Современная проза

 Это было его призванием, и он отлично справлялся с заданиями вне зависимости от собственных убеждений, признавая единственный принцип при выборе очередного места работы - размер предполагаемого гонорара. Коллеги знали его по татуировке на руке - личному номеру. Но однажды его, опытного бойца, киллера- профессионала, подставил старый приятель, крутой мафиози. Виктор Корсаков, американец русского происхождения, умел хорошо воевать. Отныне вся жизнь Корсакова направлена на месть. Готовя операцию против своего врага, он сталкивается с ошеломляющим фактом: на сей раз его цель совпала с интересами российских спецслужб.

Новое издание романа "Твой личный номер"

---

А теперь Виктор Корсаков вспоминал их снова и снова: должно быть, так действовала на него бессонница, промежуточное состояние между сном и явью. Вот расширенные от ужаса глаза той девчонки из ресторана «Зеленые мечты» — и опять глаза отца, взгляд булочника-итальянца, у которого выгребали все деньги из кассы, и опять взгляд отца... Корсакову казалось, будто все прошлое объединилось против него. Вот вновь чей-то знакомый взгляд Дольно полоснул его по нервам, и он со стоном сел на кровати, отбросив одеяло. В  первую минуту он никак не мог понять, где находится, и оторопело обводил взглядом залитую тусклым предутренним светом большую комнату с бревенчатыми стенами, шкурами на полу и огромным камином из дикого камня. Наконец он все вспомнил и со вздохом облегчения помотал головой. В этот охотничий домик его, еще дрожавшего от потери крови и одуревшего от обезболивающих уколов, привез Стив Гольденберг, служивший во Вьетнаме пулеметчиком в одном взводе с ним. Образованные ребята попадались во Вьетнаме не часто — они предпочитали устраивать на ро- дине антивоенные демонстрации и жечь повестки у призывных пунктов. Поэтому Стив, постоянно норовивший приткнуться с книжкой в укромном уголке, обратил на себя внимание Корсакова, и в конце концов они подружились. Оба были нью-йоркцами, однако Стив, сын богатого юриста, жил в пригороде и даже само слово «Бруклин» произносил с легким отвращением. Разумеется, он без труда мог бы отвертеться от армии, если бы от рождения не принадлежал к той породе евреев-идеалистов, которые самой судьбой созданы, для борьбы против существующих социальных или идейных устоев и органически не могут плыть по течению. Застань Стив времена сенатора Маккарти и гонений на левых, он, несомненно, вступил бы в коммунистическую партию, однако ему выпало достичь совершеннолетия во времена антивоенного движения и моды на левизну, а потому он, разумеется, сделался ярым антикоммунистом. Стив Гольденберг был по натуре настоящим бойцом, то есть не мог ограничиваться простой болтовней о своих убеждениях— ему требовалось отстаивать их не только словом, но и делом. Поэтому Стив завербовался в армию и заявил о своем желании служить именно во Вьетнаме, дабы внести реальный вклад в защиту третьего мира от красной опасности. Все знакомые Стива впали в шок, а родители едва не угодили в клинику, однако будущий пулеметчик остался непоколебим. Тягу к борьбе как черту характера Корсаков склонен был считать скорее отрицательным человеческим свойством, поскольку из рассказов его отца следовало, что точно такая же черта определяла действия множества еврейских революционеров, терзавших Россию в годы Гражданской войны. Однако за исключением этого Стив был Корсакову симпатичен, ибо принадлежал к тем немногочисленным людям, которые способны радеть не только о себе, но и о других и предъявлять к себе не меньшие моральные требования, нежели к окружающим. Такие люди неоценимы на войне, особенно если они к тому же не робкого десятка, а Стива в трусости не упрекнул бы никто. Корсаков с умилением вспомнил, как испуг в подслеповатых бледно-голубых глазах Стива сменился состраданием и гневом, когда нескладный очкарик, ничуть не похожий на бывшего отличного пулеметчика, узрел своего однополчанина с изуродованным лицом, превратившимся в сплошную кровавую маску, дрожащим от слабости и озноба. Пару недель Корсаков провел в холостяцкой богемной квартире Стива, пока не затянулись раны на щеках и не прекратились нестерпимые боли в нижней челюсти. Затем Стив отвез Корсакова, еще с гипсом на лице, в предгорья, в охотничий домик, принадлежавший судовладельцу Гольденбергу, старшему брату отца Стива. К домику примыкало несколько хозяйственных построек, и вся усадьба стояла на краю частного заказника, представлявшего собой несколько сот гектаров заповедного леса. С другой стороны перед усадьбой расстилалось обширное поле, за которым проходило на запад федеральное шоссе. Стив, отличавшийся в известных случаях невероятной настырностью, убедил своих богатеньких родственников в том, что Корсаков непременно должен поселиться в их усадьбе — не столько потому, что это необходимо самому гостю, сколько потому, что заказнику нужен смотритель, а домику и другим строениям — постоянный обитатель и вообще теплая человеческая рука. Богатые родственники согласились — во-первых, стремясь отвязаться от красноречивого племянника, а во-вторых, согласившись с тем, что не слишком приятно, приезжая на отдых, обнаруживать мерзкие следы шлявшихся по заказнику бродяг и вдыхать в домике запахи тления, плесени и мышиного кала. Стив оставил Корсакову вполне достаточную для такой глухомани сумму денег, кучу лекарств и свежих продуктов, пообещал заглядывать не часто, но регулярно, и отбыл восвояси. Все остальные припасы, включая оружие и патроны, в усадьбе имелись в изобилии, а в гараже стоял не новый, но вполне исправный военный джип, — видимо, списанное армейское имущество. Обнаружив в одной из комнат домика очень неплохую библиотеку (многие книги оказались на русском, что напоминало о киевских корнях семьи Гольденбергов), Корсаков окончательно примирился с судьбой.

Однако с самим собой ему примириться никак не удавалось. Недели, проведенные им в заказнике, вовсе не были временем безмятежного единения с природой и усиленных ученых занятий. Его изводили бессонница, головные боли и боли в челюсти. Даже каждодневные многочасовые прогулки по окрестным лесам не могли вернуть ему нормальный сон, а в сочетании со снотворными и обезболивающими бессонница лишь видоизменялась, превращаясь в почти непрерывную цепочку «живых картин», сюжетами которых являлись обычно реальные события из его прошлой жизни. Первое время после ранения — на квартире у Стива и потом, в усадьбе, он пребывал в полузабытьи почти непрерывно и благодаря этому просмотрел огромное количество эпизодов из своего детства и юности. От действительности его сновидения отличались тем, что в какой-то момент события в них начинали развиваться не так, как они развивались на самом деле — порой совершенно фантастическим образом. Джек Миллер, ненавидевший Корсакова черный верзила, которого Корсаков в конце концов нокаутировал, когда дело дошло до драки, вдруг становился его закадычным другом и вступал с ним в длиннейшую и маловразумительную, но очень дружескую беседу; мертвый Томми Эндо, распростертый на полу спортзала, вдруг преспокойно вставал, требовал нитку с иголкой и принимался зашивать разрез у себя на горле; внезапно мимо Корсакова, шагающего по одной из грязных бруклинских улиц вышибать дань в компании двух-трех оруженосцев, сияя эмалью и никелем, проносился открытый белый лимузин, за рулем которого сидел Корсаков-старший и на лету бросал на сына все понимающий и брезгливый взгляд. «Живые картины» сменялись промежутками бодрствования, когда Корсаков приделывал видениям вместо фантастических реальные концы и уже наяву вспоминал глухой стук, с которым тело Джека Миллера рухнуло в пыль спортплощадки, смерть убийц Томми Эндо и усмешку отца, когда он признавался в том, что так и не выучился водить приличный автомобиль по городу — только бронетранспортеры и джипы по грязи и ухабам прифронтовых дорог.

В конце концов все реконструированные таким образом видения-воспоминания сходились, словно к заключительной точке, к тому вечеру, когда Кор саков выполнил поручение Джо Скаличе. Корсаков чувствовал, что совершил ошибку, и пытался эту ошибку понять, ловя ее, словно резвую кошку за хвост. Подсознательно он уже давно считал себя профессионалом, не делающим ошибок, и потому для него было столь болезненно вспоминать о моменте, когда он едва не потерпел крах. Умом он понимал, что действовал правильно и все сошло бы гладко, если быв ход событий не вмешалась некая третья сила. Его попросту подставили — без этого засада не могла оказаться там, где она оказалась, и действовать так, как она действовала. Если бы его пристрелили на месте, все остались бы довольны: имеется наемный бандит, видимо, связанный с латиноамериканской кокаиновой мафией (припомнили бы его работу в Тукумане); имеется мертвый бандит Эдварде, о котором не жалеют ни его наследники-бандиты, ни полиция; имеются бдительные полицейские, вовремя оказавшиеся на месте и ликвидировавшие террориста. Джо Скаличе и его семья оказывается в стороне и может не опасаться мести черных бандитов, а черные бандиты избавляются от хлопотной необходимости мстить. Реальный выигрыш в виде куска рынка наркотиков получает в итоге Джо — впрочем, наследники Эдвардса тоже не в обиде. По нервам Корсакова ледяной волной прокатывалась ярость. «Похоже, вы просчитались, ребята, — бормотал он себе под нос. — Неважно, кто конкретно меня подставил — ты сам, Джо, или твои шестерки. Важно то, что они были увере- -ны: ты их одобришь, иначе они не посмели бы так поступить. В любом случае долг платежом красен: сначала рассчитаемся, а уж потом будем вникать в детали». И все же Корсаков злился на себя: ведь он же уловил в улыбке, в голосе, в выражении лица Джо отголосок давней обиды, легкую вибрацию страха, сохранившегося с детских лет, но не дал себе труда четко осознать то, что сумел почувствовать. Точнее, он отметил в своем сознании тревожные черты поведения Джо и даже подумал о том, что такие люди, как Джо, не прощают другим собственный страх, но эта мысль тут же затерялась в потоке других, казавшихся более насущными. «Думать надо, а не только палить вовремя, — бранил себя Корсаков. — Не стоило вообще ввязываться в это дело, а если уж ввязался, то надо было каждый свой шаг сделать непредсказуемым. А тебя перехватили, как барсука у норы». Сознание Корсакова мало-помалу прояснялось. Гипсовую маску он снял по частям: сначала с носа, которым при падении с размаху ударился об асфальт, потом с раздробленной челюсти. Питался он, однако, по-прежнему только мясным бульоном, который пил из чайника. Освободившееся из-под гипса лицо на ощупь казалось незнакомым, — впрочем, пальцы Корсакова еще со времени учебы у Томми Эндо почти утратили чувствительность. Усадьба имела одну странную особенность: в ней невозможно было найти даже осколка зеркала. Уже засыпая, точнее, готовясь погрузиться в привычную, полную видений полудрему, Корсаков подумал о том, что на джипе должно быть целых два зеркала, а в гараж-то он и не заглянул. Между тем хотелось подстричь бороду и посмотреть, насколько она скрывает шрамы от пули, прошившей обе щеки, навылет. Это дело Корсаков отложил на утро.