Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

• Название: Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
• Автор: Андрей Добрынин
• Жанр: Современная проза

 Это было его призванием, и он отлично справлялся с заданиями вне зависимости от собственных убеждений, признавая единственный принцип при выборе очередного места работы - размер предполагаемого гонорара. Коллеги знали его по татуировке на руке - личному номеру. Но однажды его, опытного бойца, киллера- профессионала, подставил старый приятель, крутой мафиози. Виктор Корсаков, американец русского происхождения, умел хорошо воевать. Отныне вся жизнь Корсакова направлена на месть. Готовя операцию против своего врага, он сталкивается с ошеломляющим фактом: на сей раз его цель совпала с интересами российских спецслужб.

Новое издание романа "Твой личный номер"

---

Чарли Пратт хорошо запомнил свой разговор с Корсаковым, происшедший еще при найме того на работу. «Я не собираюсь громить забегаловки и дубасить каких-нибудь несчастных владельцев булочных, — сказал тогда Корсаков. — Найдется достаточно придурков, которые, кроме этого, больше ни на что не годятся». Чарли вообще прекрасно запоминал все то, что говорил ему его телохранитель — должно быть, из-за того, что при разговоре не мог заставить себя не смотреть ему в глаза, а глядя в эти голубовато-прозрачные ледяные глаза, забывал о том, что он — преуспевающий, правильно мыслящий молодой бизнесмен с большим будущим, и казался самому себе маленьким и беззащитным эфемерным созданием — чем-то вроде хрупкого мотылька. Однако с некоторых пор Чарли перестал узнавать своего загадочного подчиненного: тот стал охотно принимать участие в самых рутинных операциях по-взиманию дани, в одиночку, без участия Чарли, проводил разнообразные встречи, забирал и отвозил товар и даже несколько раз возглавлял ребят Чарли во время обычных побоищ уличных шаек. За время всей этой кипучей деятельности Корсаков завел бесчисленное множество знакомств, изучил все закоулки, все ходы и выходы во всех легальных и подпольных увеселительных заведениях Бруклина, основательно пополнил свои знания о преступном мире Нью-Йорка и научился пить — помногу, не пьянея и оставаясь работоспособным наутро. Однако за все это время он не только не смог ни с кем подружиться, но даже и не завел себе приятелей, которые встречали бы его появление улыбкой, — ненависть слишком переполняла его. Он только задавал вопросы всем, с кем ему приходилось разговаривать, делая это с таким невероятным терпением, что постоянно витавшая рядом с ним тень Томми Эндо наверняка его одобряла. Он постиг искусство по-разному формулировать вопрос в зависимости от личности собеседника — одновременно он научился и разбираться в людях; он достиг совершенства в умении строить вопрос так чтобы непонятно было, к чему он клонит, — он научился скрывать свои мысли. В то же время он понял: в таких местах, как Бруклин, к правдивому ответу собеседника вернее всего побудит не искусно поставленный вопрос и уж тем более не желание помочь, а только страх. Затем-то ему и понадобилось иметь в своих скитаниях и поисках авторитет Чарли за спиной, потому-то он и не стеснялся беспощадно применять силу против встречавшейся ему мелкой и не слишком мелкой шпаны. Все время, свободное от поисков и от сидения над книгами, он посвящал упражнениям с пистолетами разных систем в специально оборудованном подвале, который посещали всякие темные личности, платя за это Чарли установленную мзду или рассчитываясь иными услугами. Корсаков часами прицеливался, стрелял, вновь прицеливался, затем разбирал и подолгу чистил пистолет. Последнее гангстеры, как правило, считали излишним, однако Корсаков предпочитал не замечать направленных на него любопытствующих взглядов. Известность его была уже такова, что подшучивать над ним и даже заводить разговор никто не решался. Немалую лепту в это внес и Чарли Пратт, готовый хвастаться чем угодно: автомобилем, любовницей, а уж необычным телохранителем — в особенности. Помимо пистолета, Корсаков теперь постоянно имел при себе холодное оружие: финские ножи, мексиканские навахи, трофейные эсэсовские кинжалы, тяжелые ножи рейнджеров с зазубренной спинкой. Незадолго до смерти Томми вручил ему также по комплекту метательных ножей и метательных звезд, а уже после убийства, когда начальное разбирательство закончилось и спортзал опечатали, Корсаков проник туда через окно туалета, выходившее на глухой задний двор, вскрыл в каморке Томми тайник, который полиции не удалось обнаружить, и унес с собой меч, три японских ордена и тонкий пакет с бумагами. Бумаги в большинстве своем оказались письмами, которых Корсаков, не успевший еще изучить иероглифической письменности, прочесть не мог, хотя уже довольно бойко болтал с Томми по-японски; на фото же был изображен Томми с маленькой, скромно улыбающейся женщиной на фоне типичного японского садика — оба в традиционной японской одежде. С мечом и прочим холодным оружием Корсаков предпочитал упражняться в лесу, выехав за пределы нью-йоркских пригородов на своем купленном по случаю маленьком «Додже». В перерывах, разлегшись на хвойной подстилке, он штудировал захваченные с собой книги или выписывал в блокнот столбики арабских и персидских слов. В эти поездки он никогда не брал с собой еды по той единственной причине, что во время своих одиноких пикников не ощущал голода. Его равнодушие к пище крайне огорчало его мать, обожавшую кормить мужчин. «Такой борщ, — вздыхала она, — что ж ты его как баланду хлебаешь!» Хотя порой Корсаков и курил, находя, что сигарета помогает сосредоточиться, но решительно запретил себе курить постоянно и уж подавно не употреблял ни кофе, ни чая, так как обнаружил, что и курение, и возбуждающие напитки уменьшают твердость руки и верность глазомера. «Попей хоть чайку-то, — порой обращалась к нему мать, — что ты как нерусский!» — «Не пичкай его, не пичкай, — с усмешкой одергивал ее отец, — он тебе не маменькин сынок какой-нибудь, он — порода!» — «А, пошли вы оба», — вздыхала мать, махнув рукой, и ждала прихода Бронека, который позволял ей в полной мере поверить в свои кулинарные достоинства, уподобляясь порой сказочным Объедале и Опивале в одном лице.

Через несколько месяцев Корсаков прекратил свои расспросы, выяснив все, что хотел. Учитывая переполнявшую его ненависть, расследование обошлось сравнительно малой кровью: пара отсеченных ушей у сутенеров, плативших конкуренту Чарли Пратта и чрезмерно положившихся на авторитет своего босса (по этому поводу Чарли сделал Корсакову мягкий выговор); избитый до полусмерти хозяин ирландской пивной, ошибка которого состояла в том, что он полагал, будто здоровенные кулаки несовместимы с вежливостью; наконец, шрам на щеке у одной проститутки, которая слишком долго решала, кого ей следует бояться больше — Корсакова, стоявшего в футе перед ней, или своего любовника, отсиживавшегося в Чикаго. Корсаков продолжал сновать по ночному Бруклину, иногда один, иногда в компании нескольких черных ребят из шайки Чарли, взиравших на него с обожанием, словно на какого-то вудуистского божка. Однако теперь он уже знал имена тех, кто убил Томми Эндо, знал места, где они обычно бывали, и даже несколько раз видел их самих — и в ярком свете, и в полутьме ресторана: ему показала их девица, не подозревавшая о том, почему Корсаков ими интересуется. Теперь он ждал встречи и готовился к ней, вернее сказать, был к ней постоянно готов. Он мог бы добиться того, чтобы ему сообщили, где находится нужная ему парочка, но предпочел положиться на случайную встречу — во-первых, потому, что не хотел раскрывать своей заинтересованности в этом деле, во-вторых, потому, что опасался предательства, и, в-третьих, потому, что встреча должна была состояться рано или поздно, а терпению Корсаков уже успел научиться.

В последние дни своей мирной жизни Корсаков старался отделываться от всякой свиты и ходить по делам в одиночку. Его переполняло предчувствие скорого завершения охоты — так охотничий пес перестает водить взглядом по затейливой цепочке следов на снегу, учуяв донесенный ветерком запах теплого тельца жертвы. Корсаков шел в ресторан «Зеленые мечты», названный так, вероятно, потому, что марихуаны и гашиша его посетители выкуривали никак не меньше, чем табака. В ресторане его никто не ждал, просто ему нужно было справиться у бармена, не поступил ли сигнал о прибытии партии кокаина от поставщиков из Майами. Бармен, разумеется, оставался в неведении касательно сути тех зашифрованных сигналов, которые время от времени получал и передавал, но заучивал он их назубок, опасаясь переврать хоть одну букву, из-за чего смысл сигнала мог сразу измениться. Старательность его обусловливалась как щедрыми гонорарами за совершенно необременительную услугу, так и ледяной улыбкой худощавого блондинчика, являвшегося- к нему за известиями каждые два дня. «Эти семнадцатилетние уличные сопляки — сущие волчата, — жаловался он жене, переходя в разговоре с ней на идиш, старый и удобный, как домашние туфли. — Сам тебе улыбается, а глаза такие, словно собирается нож всадить в спину». Он ошибался лишь в одном — совсем недавно Корсакову исполнилось восемнадцать лет.

Дизайн ресторана был модернистским до отвращения: кубы побольше — столы, кубы поменьше — стулья, волнистые линии ступеней, поднимавшихся к сцене и микрофону, абстрактные картины на стенах, исполненные хозяином ресторана, прежде отродясь не прикасавшимся к кисти. Поп-ансамбль, четверо худощавых парнишек, одетых и причесанных под битлов, Исполнял песни ливерпульской четверки, изредка для разнообразия переходя на «Ролдинг Стоунз», «Энималз» или «Манкиз». Для «детей цветов», ужасно надоевших Корсакову еще в университете, ресторан был чересчур буржуазным, и приходили сюда посетители, позаимствовавшие у хиппи лишь чрезмерную волосатость, немытость и расхристанность в одежде, что отнюдь не мешало им наживаться на торговле наркотиками, постепенно доводя собратьев по движению до умопомешательства. Прочие посетители носили либо буржуазные темные костюмы и галстуки, либо модные блейзеры и приталенные рубашки.