Берды Кербабаев - Капля воды - крупица золота

• Название: Капля воды - крупица золота
• Автор: Берды Кербабаев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

Роман выдающегося туркменского писателя Героя Социалистического Труда Берды Кербабаева «Капля воды — крупица золотом в какой-то мере является продолжением романа «Решающий шаг». Отдельные штрихи сюжета, герои — Артык Бабалы, его сын Бабалы Артык и другие — вызывают в памяти это произведение.

Однако «Капля воды — крупица золота» написана на новом материале. Книга рассказывает о строительстве Каракумского канала, о напряженном труде многих и многих людей, об их личной жизни, мечтах, стремлениях.

Участок, на котором ведутся работы, — опасная пустынная зона, здесь каждая капля воды — крупица золота, зной изнуряет людей, но горячая вера строителей канала в конечный результат их нелёгкого труда помогает преодолеть все препятствия.

---

Вокруг, насколько хватал глаз, нетронуто сверкал снег, кое-где простроченный лишь следами лисы, пробежавшей перед рассветом.

А на трассе канала царило обычное движение — экскаваторы, скреперы, бульдозеры продолжали атаковать пустыню.

Бабалы то и дело просил шофера остановить машину, с удовольствием шагал по снегу, хрустевшему под сапогами, глубоко, всей грудью, вдыхал чистый, посвежевший воздух. Он подолгу разговаривал с бригадирами и прорабами, делая заметки в своей записной книжке, расспрашивал строителей о самочувствии, настроении, нуждах…..

Далеко за Рахметова Бабалы вылез из машины и взобрался на высокий бархан.

Огромный диск солнца; похожий на чурек, только что вынутый из тамдыра, четко выделялся над белой линией горизонта. Снег в лучах солнца отливал серебром, слепил глаза. Все пространство от земли до неба было заполнено серебристым сиянием.

Защищаясь от этого блеска, Бабалы приставил к бровям козырьком ладонь, пробежал взглядом по руслу канала. Оно тянулось далеко-далеко, и на всем его протяжении мельтешили машины, люди — большими черными муравьями на сплошном белом фоне.

Ни дождь, ни зной, ни холод не были помехой строителям. Их движение вперед не в силах были притормозить и формализм перестраховщиков, сомнения маловеров, происки отдельных проходимцев… Канал строился — во имя народного блага, чистыми руками советских людей. Чистыми — как этот вот снег…

Бабалы глянул вниз и увидел припорошеные снегом ветки саксаула. Несмотря на его нарядное убранство, Бабалы стало жаль растение: оно согнулось под белой своей ношей, словно горемыка-бедняк под тяжестью жизненных невзгод. Наклонившись, Бабалы бережно обхватил саксаул пальцами и чуть качнул, стряхивая с него снег. Ветки освобожденно распрямились, подставив солнцу желтую свою плоть, от них даже повеяло легким терпким ароматом.

Ах, как это хорошо — освободиться от давившего на тебя груза!..

Бабалы осторожно, боясь поскользнуться, спустился вниз и только подошел к своей машине, как рядом остановилась другая, светлая «Победа» с городским номером. Из нее вывалилась грузная фигура… Меллека Веллека.

— Бабалы, дорогой! Я с утра тебя разыскиваю, весь участок объездил. Здравствуй, здравствуй, товарищ начальник!

Бабалы машинально пожал протянутую ему руку и тут же тряхнул ладонью, словно пытаясь избавиться от приставшей к ней грязи.

— Зачем я понадобился в такой непогожий день?

Словно не заметив его жеста и неприязненной иронии в голосе, Меллек быстро заговорил:

— Знаю, знаю, дорогой, не жалуешь ты меня. Да я любви от тебя и не жду — не девушка ведь. Я к тебе за поддержкой. Да, да, я верю в твою доброту, верю, что ты выше всяких дрязг и мелких, мстительных чувств. Ну, сцеплялись мы порой, как кошка с собакой, спорили — так ведь по принципиальным вопросам! Ведь дело-то мы делаем общее, так, Бабалы?

Меллек говорил примерно то же, что недавно Бабалы слышал от Алексея Геннадиевича, однако слова его не находили в душе Бабалы никакого отклика. Он смотрел на Меллека холодно и враждебно:

— В принципиальных спорах, заботясь об одних и тех же интересах, не прибегают к нечестным приемам.

— Виноват, Бабалы, кругом я перед тобой виноват! Думаешь, мне легко было решиться на встречу с тобой? Ей-богу, легче кинжалом вспороть себе грудь! И если бы я мог, я вынул бы из груди сердце и положил на этот снег: гляди, оно, может, когда-то было черное, а теперь трепещет взволнованно и покаянно, моля о прощении! Я знаю, Бабалы, ты умеешь прощать, у тебя добрая душа!

— Не понимаю я что-то, с чего это ты вдруг рассказываешь мне сказки о своем сердце и взываешь к моей доброте.

— Меня травят, Бабалы! Обложили со всех сторон, как волка какого. Норовят припутать мое имя к делу этого жулика, Муррука Гышшиева. А какое я имею к нему отношение? Партбюро министерства тоже что-то готовит против меня…

— Не вижу — чем я мог бы тебе помочь, У тебя ведь есть покровители посильней.

— Ай, Бабалы, как будто тебе неизвестно: друзья — как тень, в солнце она с тобой, а как сгустятся тучи — исчезает.

— Понимаешь, Меллек Веллек, мне это, к счастью, неизвестно. И я от души тебе сочувствую.

— Спасибо, спасибо, Бабалы. Я знал, что у тебя благородное, отзывчивое сердце. Ты не помнишь зла.

Ты — достойный сын своего отца, уважаемою, замечательного человека!

— Все-таки я никак не возьму в толк — что тебе от меня нужно?

— Одно слово, всего одно слово, Бабалы! Я же говорю — меня собираются утопить. Ладно, я ошибался, может, я даже шел по неверному пути. Но нельзя же за это чинить над человеком беспощадную расправу! Меня ведь чуть ли не под суд грозятся отдать.

— Может, ты это заслужил?

— Бабалы, я ведь не рядовой работник, я долгое время тянул большой воз, нельзя же этого не учитывать! Ты-то умеешь ценить людей, я знаю. Потому я и пришел к тебе за помощью. Я ночей не спал, все думал: кто бы мог проявить ко мне участие, поддержать меня в трудную минуту? И решил: только ты, Бабалы. Вот я принес к тебе в подоле свою повинную голову, выбрось ее в снег или даруй жизнь. Все считают, что я подкапывался под тебя, и, если ты на коллегии и партбюро замолвишь за меня словечко, напомнишь о моих заслугах, это произведет впечатление, это может меня спасти. А уж я в долгу не останусь, Бабалы.

Бабалы щурился, жалеюще и презрительно:

— Вон ты как запел, Меллек Веллек! Видно, и впрямь плохи твои дела.

— Я и не скрываю этога Я откровенен с тобой, Бабалы, — ты прими это во внимание. Я ведь не изображаю из себя ангела…

От этих слов Бабалы передернуло:

— За ангела тебя принять трудновато, хотя ты актер не без способностей. Надо будет, так перекрасишь и волосы, и душу, можешь даже голову кынгачом обмотать… И от меня, я гляжу, ты совсем немного хочешь: чтобы я пошел против своей совести — и только. У меня ведь добрая душа… Так слушай меня внимательно, Меллек Веллек. Да, я добр — но не ко всем. Я верю в людей — но только в тех, кто дорожит своей честью и совестью. А ты принес их в жертву недостойным целям. К достойным — идут прямым путем, а не окольными тропками. Нам не о чем разговаривать, Меллек Веллек. Я не собираюсь ни спасать тебя, ни топить. Пусть партия и суд скажут свое последнее, справедливое слово.

— Бабалы! Я к тебе со всей душой…

— Гнилая душа у тебя, Меллек Веллек. И нам не по пути. Извини, я тороплюсь.

Не прощаясь с Меллеком, Бабалы сел в свой «газик», машина тут же тронулась с места.

Меллек Веллек остался стоять на заснеженной дороге — обмякший, сутулый, с выражением отчаянья и злобы на рыхлом лице.

Глава сорок восьмая СБЫЛАСЬ МЕЧТА АЙНЫ

ртык сумел настоять на — своем — местом свадьбы Бабалы и Аджап был выбран родной его аул.

По всей области распространилась весть о предстоящем свадебном тое. Гостей съехалось превеликое множество: и из Ашхабада, и из Рахмета, и из Мары, и из Теджена. Дом Артыка оказался для них тесен — большую часть пришлось разместить у соседей и приятелей.

Во дворах дымились казаны, пар поднимался над пузатыми самоварами. Тут и там звучала музыка, бахши тешили народ своими песнями. Артык и Бабалы не успевали принимать поздравления — и устные, и примчавшиеся по телеграфным проводам.

Свадьба — это всегда событие, праздник. Тем более— свадьба такого именитого земляка, как Бабалы, сына еще более почитаемого Артыка Бабалы.

Колхозный аул выглядел принаряженным. Правда, он вообще в последние годы радовал глаз своей красотой, аккуратными домами, ухоженными дворами и улицами; видно было, что хозяева тут рачительные и живут в достатке.

Когда Артык, поглощенный предсвадебными хлопотами, проходил по улицам аула, радуясь тому, какой он приглядный, празднично оживленный, — память невольно возвращала его в прошлое, когда шла война. Аул в те годы был малолюден, угрюм, замкнут… Война отняла у колхоза лучших джигитов, самых ценных работников. Что ни день — в двери домов стучалась беда. «Ваш сын пал смертью храбрых», «Ваш муж пал смертью храбрых»… В одном из последних сражений, уже на немецкой земле, под Веймаром, сложил голову и сын Артыка, Назар, — младший брат Бабалы. От самого Бабалы долгое время не было вестей. Артык переносил горе и неведение стойко, сурово, сдержанно. Земляки говорили, что у него сердце из стали. Но Артыку просто нельзя было раскисать — он ведь был единственной опорой Айны, ему приходилось и утешать, и ободрять ее, а для этого тоже требовалось мужество. Частицу его Артык и старался передать жене…

В колхозе из мужчин оставались в ту пору лишь старики да зеленые юнцы. Жили колхозники трудно, одевались бедно, часто не наедались досыта. Но трудились не за страх, а за совесть и из последних сил тянули колхоз в гору.

Десять лет минуло со Дня Победы, — а как преобразилась жизнь в «Абадане»!.. Люди жили новыми, светлыми целями и заботами. Да и запросы у них повысились.