Олег Казачковский - Физик на войне

• Название: Физик на войне
• Автор: Олег Казачковский
• Издательство: Энергоатомиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-283-05014-9

Это рассказ о войне, увиденной глазами попавшего на фронт молодого ученого-физика. Автор, исправно выполняя свои обязанности артиллерийского разведчика, не забывал и о прежней специальности. И к оценке многих событий подходил с позиции рационально мыслящего физика. Тут нет никакого вымысла, нет и прикрас. Изложено все как было — непредвзятое свидетельство очевидца. Как и положено человеку, посвятившему себя точным наукам. Но с оговоркой — пришлось восстанавливать почти все по памяти. Никаких личных записей того времени не сохранилось, остались только фронтовые письма. А память иногда обманчива. Да и восприятие того, что происходит, не всегда однозначно. Даже когда мы, бывшие однополчане — участники одних и тех же событий, встречаемся и обмениваемся воспоминаниями, зачастую выявляются и разные представления о происходившем. Так что в отдельных деталях не исключены и неточности.

---

Город в основном находится на правом берегу Днепра. Мосты взорваны, но уже успели навести добротный наплавной, на понтонах. По нему даже сумели пропустить несколько железнодорожных эшелонов. Я и не пытался там пройти — наверняка пропускной режим чересчур строгий, могут и задержать. Предприимчивые люди за небольшую мзду переправляли всех желающих на лодках. Сам город пострадал не так сильно, но его центральная часть, великолепный проспект Карла Маркса, весь в руинах. Часть домов не разбита, но сгорела, немцы перед уходом их поджигали. Слава Богу, не успели все спалить. Вот и наша улица, она неподалеку от проспекта. Издали вижу — наш дом не разрушен. Подхожу ближе — и не сгорел. На нашем балконе стул. Значит, живут! На двери нашего подъезда табличка. Читаю и не сразу могу осознать: «Городской собес. Второй этаж, квартира 4». Как же так, это наша квартира! Значит все, моих нет. А я сразу же отправил сюда письмо своим, как только узнал об освобождении города. Стою, не знаю что делать. Уходить? Наконец, все же решаю подняться наверх, может быть, там что-то скажут. Вхожу в комнату. За канцелярским столом — сухонький старичок. Хочу спросить и вдруг… неужели это мой отец! Почему он здесь? Несмело спрашиваю: «Папа, это ты?» В ответ: «Что вам угодно?» Потом снова: «Я вас слушаю.» Хочу чтобы он сам меня узнал, но не выдерживаю и кричу: «Папа, это же я!» Как он изменился за два года! Видно, действительно старят не столько годы, сколько переживания! Собрались все сотрудники. Отец с гордостью представил им меня, причем, по-старорежимному — «капитан гвардии». Оказалось, немцы их выселили из квартиры и они были вынуждены перебраться в не очень приспособленное помещение поблизости. Теперь же он устроился здесь на работу. Сестру, как и большинство других молодых жителей, заставили уехать на запад. Письмо мое только-только получили. Папа пошел домой, а я отправился за своим вещмешком, который, не зная еще, что меня ожидает, оставил у своего знакомого, оказавшегося со мной в одной лодке на переправе. Мама не могла усидеть на месте и встретила меня, плача от радости, за несколько кварталов от дома.

О моих близких товарищах из нашей дружной университетской компании ничего пока не было известно. Потом узнал: Юра Грибановский, мой самый близкий, самый давний (еще с детского сада) друг, погиб, чуть ли не в первый же месяц войны. Был он очень талантливым физиком. И внешне весьма интересным. Его фотография, как правило, первой исчезала с доски отличников — утаскивали девчонки. А его любимая девушка успела при немцах выйти замуж и вместе с мужем уехать куда-то на запад. Двое других погибли в Сталинграде; а еще один — на Курской дуге. Все они тоже физики и тоже весьма способные ребята. Трагическая судьба постигла Шуру Афанасьева, дома у которого мы часто собирались играть в карты, в ныне полузабытый «винт» (весьма интеллектуальная игра, почти как шахматы). Его жена готовилась стать матерью и они не решились своевременно выбраться из города. Когда пришли за ней (она еврейка), он пытался противиться, возражать: «В таком положении, разве можно!». Бесполезно! Те были непреклонны. Тогда он надел себе на руку повязку с шестиугольной звездой и отправился вместе с ней. Назавтра их видели в колонне направлявшихся в свой последний путь — к противотанковому рву за городом.

Поначалу немало из остававшихся в городе было настроено к немцам довольно благодушно. А некоторые даже открыто радовались их приходу. Наведут, дескать, теперь порядок. Но вскоре, особенно после той чудовищной акции, отношение к ним резко изменилось. Правда, не у всех. Секретарем комитета комсомола у нас на биофаке был Густав Якубовский, немец по национальности. Помню его яркие, убедительные выступления на комсомольских собраниях. Сделался переводчиком в гестапо. Получил какой-то чин, надел немецкую форму. Принимал участие в допросах. К своим бывшим университетским товарищам относился с подчеркнутым пренебрежением. Однако одному из выпускников университета все же помог устроиться… тормозным кондуктором на товарном поезде. Были и другие примеры активного сотрудничества с немцами среди известных мне людей. А мой бывший соученик по школе, Володя Виллер, решил претендовать на статус Volksdeutsche — натурализованного немца. Это давало значительные привилегии. Напрасно! Едва не поплатился. Когда стали разбираться, возникло подозрение, что он еврей. Пришлось собирать свидетельства знавших его семью и показавших, что они русские.

Беспокойные родители все допытывались: «Не очень ли опасно там?». Я успокаивал — артиллерия ведь стреляет издалека. О своем ранении, которое недавно получил, ничего не сказал. Через день пришлось отправляться в обратный путь.

Крым

В ноябре 43-го нами был захвачен небольшой плацдарм в северной части Крыма за Сивашом. Через Сиваш шли вброд, а батарейцы — толкая еще и понтоны с орудиями и боеприпасами. Потом долгое время все снабжение шло таким же путем. Температура незамерзающей сивашской воды бывала и пониже нуля. Но пусть читатель не думает, что это так уж нестерпимо. Ватники, брюки хотя и промокали, но не подпускали холодную воду к телу. Циркуляции и интенсивного теплоотвода не было. Надо было только сразу же после такого «крещения» переодеться в сухое, да еще и пропустить сто граммов. Практически никто не заболевал. А лечить все равно было нечем, у нашего полкового врача из серьезных медицинских средств был… один только градусник.

На пустынном Сивашском плацдарме просидели в обороне всю долгую зиму и часть весны 44-го. Обычная позиционная война. Хорошо закопались в землю и неплохо себя чувствовали. Вначале погода баловала. Временами бывало так тепло, что можно было загорать на бруствере окопа. Но затем наступили холода. На плацдарме не то что дерева, кустика нет. Стали топить в землянках прошлогодней сухой травой. Трава вскоре кончилась, но изобретательные умельцы и тут нашлись. Начали делать из проволоки небольшие грабельки и выковыривать из земли оставшиеся сухие корешки. Они тоже хорошо горят.

В середине марта на нас неожиданно обрушилась настоящая зима. Началась страшнейшая пурга. Ничего в нескольких шагах не видно. Война прервалась. Тихо, никакой стрельбы. Один румынский повар, заблудившись, на повозке с кухней попал к нашим. Повезло тем, кому достался дополнительный паек. На плацдарме уже давно жили на довольно скудном казенном довольствии. И румыну повезло, для него война кончилась. А метель все продолжалась. Нас в блиндаже завалило снегом так, что выбраться невозможно. От недостатка кислорода становилось трудно дышать. А тут еще один из солдат «проявил инициативу» и стал разжигать печурку. Хотя огонь тут же затушили, но к недостатку кислорода прибавилось еще и появление угарного газа. Сделалось совсем нестерпимо. Хорошо, что телефонная связь не прервалась. С огневых позиций поспешили на помощь и откопали нас. На следующее утро — чистое небо, яркое солнце, но «перемирие» продолжается. Весь день никто практически не стреляет. На передовой ходят в полный рост, не прячась. Многие оказались погребенными под снегом в «лисьих норах» — нишах, созданных в глубине окопов. Обе стороны заняты откапыванием своих.

Это было самое длительное наше сидение в окопах за всю войну. Долгие зимние вечера коротали, сражаясь в карты, больше всего в подкидного дурака. Подкидной был особый, высокого класса — с «погонами». Надо было хорошо понять расклад карт и угадать возможности своего партнера. Задача же заключалась в том, чтобы, когда твой партнер заставит противника принять свои последние карты, выложить на плечи проигравшим «погоны» — единственно оставшуюся у тебя пару простых шестерок. Конечно, рискованно удерживать их до самого конца, но выигрыш без «погон» вообще не считался выигрышем. В следующем туре переходили к семеркам и т. д. Когда дойдет до конца игры, т. е. до тузов, так и половина ночи закончится.

Плацдарм изобиловал озерами. Одно из них (и только одно!), Айгульское, над которым располагался наш НП, было пресным. Источник пресной воды — бьющий из под земли артезианский фонтан, находился на противоположном, немецком берегу. Такой вот удивительный феномен природы — кругом все водоемы очень сильно засолены, а здесь нормальная питьевая вода. Из этого озера черпали воду и недостатка в ней не испытывали.

На Сивашском плацдарме был убит Ф.Бровко, автор хорошо известной до войны повести «Плавни», которую в школе мы проходили по литературе. Он был в штрафном батальоне, не знаю за что. Погиб даже не в бою. Шальная мина разорвалась рядом, когда он шел на передовую, неся обед для своих.

Была проведена успешная операция по расширению плацдарма. По существу был срезан вдающийся в наши позиции небольшой выступ. В плен попали несколько десятков румынских солдат. Когда их проводили мимо батарей, вышел один из наших командиров, Толя Цуркан, и обратился к ним по-румынски. Никто и не подозревал, что он знает румынский. Впрочем, по фамилии можно было догадаться, что сам он из молдаван. Потом Толя объяснял, что ему стало жалко таких испуганных, несчастненьких, и он решил их подбодрить. Толя был с нами еще со Сталинграда. Доброжелательный, готовый всегда прийти другому на помощь. В Сталинграде встретил девушку, которую горячо полюбил и с которой затем долго переписывался.