Олег Казачковский - Физик на войне

• Название: Физик на войне
• Автор: Олег Казачковский
• Издательство: Энергоатомиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-283-05014-9

Это рассказ о войне, увиденной глазами попавшего на фронт молодого ученого-физика. Автор, исправно выполняя свои обязанности артиллерийского разведчика, не забывал и о прежней специальности. И к оценке многих событий подходил с позиции рационально мыслящего физика. Тут нет никакого вымысла, нет и прикрас. Изложено все как было — непредвзятое свидетельство очевидца. Как и положено человеку, посвятившему себя точным наукам. Но с оговоркой — пришлось восстанавливать почти все по памяти. Никаких личных записей того времени не сохранилось, остались только фронтовые письма. А память иногда обманчива. Да и восприятие того, что происходит, не всегда однозначно. Даже когда мы, бывшие однополчане — участники одних и тех же событий, встречаемся и обмениваемся воспоминаниями, зачастую выявляются и разные представления о происходившем. Так что в отдельных деталях не исключены и неточности.

---

У комбата Команденко в ординарцах служил хороший симпатичный парень. Веселый, расторопный. Все распевал, помню, популярную на фронте песенку «Второй стрелковый, славный взвод теперь моя семья». И это действительно было так. На батарее все жили, как одна большая дружная семья. Оказалось — он тоже вор, причем высокой квалификации. Специализировался на кражах чемоданов в поездах. У него не было секретов от комбата, а тот потом конфиденциально поделился со мной. По завершению Крымской кампании он получил письмо от своего бывшего старшего подельника. Тот писал: «Война кончается, дальше и без тебя разберутся. Пора возвращаться к нам и приниматься за дело». Вскоре он исчез.

Вопреки сложившимся представлениям о людях этой профессии должен сказать, что хорошую память по себе оставил погибший до моего прихода в этот полк, т. е. до Сталинграда, первоначальный уполномоченный Смерш. Я его знал только по рассказам. Когда в полку появились связистки, он специально предупреждал, чтобы не приставали к девушкам. Иначе придется иметь дело с ним! Потом был другой, в принципе неплохой человек. Держался со всеми ровно. Никаких «шпионов» в полку не выискивал. Но вот по отношению к женскому полу не пошел по стопам своего предшественника. Скорее, наоборот. Как-то появился среди нас с царапинами на лице. Обстрела поблизости не было, и на наши недоуменные вопросы только смущенно улыбался. Как вскоре выяснилось, это было результатом безуспешной попытки завоевать расположение одной из наших девушек.

Немного было таких, о ком, если думаешь, то далеко без теплоты. Опять-таки, вспоминая Толстого, скажу: каждый из них- отличался в своей непорядочности по-своему. Удивительно, как совершенно открыто, даже с оттенком гордости, один лейтенант рассказывал о подлостях, которые он совершал. О том, в частности, как перед будущей тещей оклеветал хорошего человека (они служили в одном полку) и завладел, таким образом, его невестой. И война его ничуть не исправила. Это он выгнал ту девочку, дочь офицера из Ханко, которую мы подобрали при отступлении. Стремился кого только мог унизить, оскорбить. Один из его подчиненных, сержант, который не мог терпеть оскорблений и в открытую ему возражал, вдруг исчез. На мой недоуменный вопрос, когда я вернулся с НП, лейтенант невозмутимо ответил: «Я его расстрелял, он не выполнил моего приказания». На передовой, в бою, такое возможно, и то в исключительных случаях… Но это было не в бою и не на передовой. Он очень много и обидно ругался. И был патологическим трусом. Может быть, это и не общее правило, но не слишком ли часто трусость и подлость шагают заодно? Панически боялся бомбежек. Как-то, выскочив из хаты и увидев самолеты, совсем потерял голову и на глазах у всех залез в бочку под водосточной трубой. При передвижениях, из-за боязни воздушных налетов, следовал не в общей колонне, а ехал на своей машине отдельно, какими-то кружными, проселочными тропами. В конце концов, чего боялся, на то, как говорится, и нарвался. Погиб при бомбежке на переправе. Ее не объедешь стороной!

И еще об одном — старшем политруке. Был он в принципе культурным, образованным человеком. Внешне интеллигентный, не ругался, никого открыто не оскорблял. К людям мог относиться вполне доброжелательно. Но трусоватый и тщеславный. И далеко не искренний. Помню, как перед наступлением в Донбассе на Сталино патетически призывал: «Вперед, завоюем для полка имя Сталинского!» Вряд ли он сам допускал возможность такой подмены понятий. (Это у него произошел конфликт по пустяку с сержантом Денисовым. Нет, не расстрелял, но именно он отправил его в штрафной батальон. Там только подивились, когда узнали в чем дело. Но вынуждены были, никуда не денешься, принять.) Старательно охотился за орденами. В Крыму мы пошли на штурм Сапун-горы, а он поехал в тыл, в штаб армии за кинокартиной. Нашел подходящее время! Потом отправил по инстанции жалобу, — почему его не представили за эти бои к награде.

Были и такие, кто случайно оказывался на тех или иных командных должностях. Под Сталинградом командиром дивизиона к нам назначили капитана интендантской службы. В принципе хороший, порядочный человек. Посчитал, что лично он должен идти в пехоту, которую нам надлежало поддерживать. Другие, как правило, ограничивались посылкой меня одного. Отправились вместе. Натерпелся я с ним! Чуть только обстрел, даже не очень близкий — ляжет и лежит. В конце концов, приходилось довольно грубо, бесцеремонно его поднимать. Когда вернулись, сказал мне: «Нет, я не гожусь для этого, попрошу, чтобы меня отозвали». Все же думаю, если бы он остался, привык бы и сделался бы нормальным полевым командиром. Это только неисправимый трус боится признаться в своей слабости.

Прислали другого, похоже, бывшего советского работника местного масштаба. Полная противоположность тому. Вообще мало чего боялся. Но, к сожалению, и мало что соображал. Из-за него чуть было не попались к немцам.

Отправились на новое место дислокации. Все командование дивизиона он взял с собой в машину. По моему расчету, уже давно должны приехать на место, а мы все едем. Машина крытая, снаружи ничего не видно. Вдруг слышим резкие звуки пушечных выстрелов. Машина останавливается. Мы выбираемся и видим: перед нами два немецких танка, а от них с перекошенным лицом бежит наш комдив. Он думал, что это наши и пошел выяснять почему они стреляют в нашу сторону. Очередной снаряд разорвался в машине. Осколки разлетелись, поднимая фонтанчики пыли вокруг нас на дороге. Тут еще открыли огонь и появившиеся автоматчики. Еле ноги унесли. А в машине так и остались двое не успевших выбраться. В том числе и его ординарец, который был с ним с самого дома, из родного Копейска. Все сокрушался потом: «Что я скажу его маме!»

Как-то он явился ко мне на НП, на самую передовую. Тут же заявил, что, поскольку он здесь, то я, начальник разведки, должен быть еще дальше. А дальше — ничейная земля. Нас от немцев отделял довольно глубокий и широкий овраг. Пришлось, в неизменном сопровождении разведчика, спуститься на дно оврага. И тут я понял, в каком выгодном положении мы очутились. Здесь было тихо и спокойно. Мины и снаряды пролетали высоко над нами. И никто тебе не отдавал нелепых приказаний. Делать было нечего — все равно снизу ничего не видно. И я после предыдущих бессонных ночей преспокойно уснул.

Глуховской, помню, в чем-то ему возразил. Тот вытащил пистолет и по иезуитски пригрозил: «У тебя дырочка на гимнастерке где, справа?» Там был орден. «Сейчас сделаю тебе дырку слева». Позже он, спьяну, выстрелом из пистолета ранил солдата комендантской службы на переправе в Сталинграде. Вскорости его убрали.

Свидание с домом

В 43-м мы все ближе и ближе подходили к моему родному Днепропетровску. Не покидали мысли — что там творится? Где мои родители, сестра? Что с ними? Вот уже вошли в пределы Днепропетровской области. Но, к сожалению, повернули на юг, в сторону Мелитополя. Наконец, долгожданное сообщение: Днепропетровск наш. Услышав по радио поздно вечером, выскочил из машины и на радостях выпустил в воздух всю обойму из пистолета. Стоявший рядом часовой, узнав в чем дело, не мог не поддержать салют автоматной очередью. Кругом переполошились. Мой близкий друг, помощник начальника штаба полка Лебедев потом с небольшим оттенком доброй зависти, как мне показалось, сказал: «Это хорошо, что ты не разучился так живо реагировать». Сам он, по натуре лирик, похоже, из артистических кругов, никогда открыто не проявлял эмоций. Перегорел раньше?

Меня на несколько дней, не сразу, но все же отпустили домой. Благо это недалеко. Собрав изрядный вещмешок продуктов (может быть, напрасно?), с попутной машиной отправился в дорогу. Добрался до Днепропетровска. Его левобережный пригород совершено разрушен. Фюрер установил очередную «границу Райха» по Днепру и определил, что с нашей стороны здесь должна быть зона пустыни. Очень старательно выполнялось это указание Гитлера. Из рассказов Фридмана я знал, что Днепропетровск достался немцам легко. Противотанковый ров, опоясывавший город с запада, был запросто преодолен. Несколько танков сползли вниз, а остальные легко прошли по ним сверху. Мост через Днепр штурмовые группы переодетых немцев, смешавшись с толпой беженцев, захватили неповрежденным. Созданный ими на левом берегу плацдарм не удалось ликвидировать. Противник засел за бетонными заводскими заборами, как за стенами крепости. Лева и участвовал в этом неудавшемся штурме.

Город в основном находится на правом берегу Днепра. Мосты взорваны, но уже успели навести добротный наплавной, на понтонах. По нему даже сумели пропустить несколько железнодорожных эшелонов. Я и не пытался там пройти — наверняка пропускной режим чересчур строгий, могут и задержать. Предприимчивые люди за небольшую мзду переправляли всех желающих на лодках. Сам город пострадал не так сильно, но его центральная часть, великолепный проспект Карла Маркса, весь в руинах. Часть домов не разбита, но сгорела, немцы перед уходом их поджигали. Слава Богу, не успели все спалить. Вот и наша улица, она неподалеку от проспекта. Издали вижу — наш дом не разрушен. Подхожу ближе — и не сгорел. На нашем балконе стул. Значит, живут! На двери нашего подъезда табличка. Читаю и не сразу могу осознать: «Городской собес. Второй этаж, квартира 4». Как же так, это наша квартира! Значит все, моих нет. А я сразу же отправил сюда письмо своим, как только узнал об освобождении города. Стою, не знаю что делать. Уходить? Наконец, все же решаю подняться наверх, может быть, там что-то скажут. Вхожу в комнату. За канцелярским столом — сухонький старичок. Хочу спросить и вдруг… неужели это мой отец! Почему он здесь? Несмело спрашиваю: «Папа, это ты?» В ответ: «Что вам угодно?» Потом снова: «Я вас слушаю.» Хочу чтобы он сам меня узнал, но не выдерживаю и кричу: «Папа, это же я!» Как он изменился за два года! Видно, действительно старят не столько годы, сколько переживания! Собрались все сотрудники. Отец с гордостью представил им меня, причем, по-старорежимному — «капитан гвардии». Оказалось, немцы их выселили из квартиры и они были вынуждены перебраться в не очень приспособленное помещение поблизости. Теперь же он устроился здесь на работу. Сестру, как и большинство других молодых жителей, заставили уехать на запад. Письмо мое только-только получили. Папа пошел домой, а я отправился за своим вещмешком, который, не зная еще, что меня ожидает, оставил у своего знакомого, оказавшегося со мной в одной лодке на переправе. Мама не могла усидеть на месте и встретила меня, плача от радости, за несколько кварталов от дома.