Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

• Название: Татуиро (Daemones)
• Автор: Елена Блонди
• Издательство: Шико
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2012

---

— Кажется… Это слишком для меня.

Ноа пожала плечами, не поднимая от книги глаз. Через тошноту Витька обозлился. Мучается рядом, а ей хоть бы что! Захотелось толкнуть женщину, бросить с кровати книгу, на пол и пусть исчезнут, обе. Но желание, как падение лодки в пропасть меж двух огромных волн, рывком усилило тошноту. Схватившись руками за живот, согнулся. Ноа легонько погладила напряженную спину.

— Тебе надо привыкнуть, — сказала шелестящим шепотом, — ты привыкай потихоньку. Потому что ничего не вернуть.

— А если я не хочу? — слова с трудом пролезали в горло.

— Если бы захотел остаться ребенком и заклинал свой рост, помогло бы?

— Сравнила. Мне не было так плохо!

— Потому что ты рос постепенно.

Стараясь успокоить тошноту, Витька покачивался, держа руки у солнечного сплетения. Голову отпускало немного. Если не думать о том, что он — не человек… Застонав, снова схватился за мокрые виски.

— Лучше бы ничего не было! Татуировка эта!

— Жалеешь?

— Да! Жалею!

Ноа соскользнула с постели и, надавливая руками, уложила его на спину. Выпрямила ноги, проведя до самых кончиков сведенных судорогой пальцев. Вытянула вдоль боков руки. Сквозь полузакрытые веки он смотрел на ее темную голову в шатре длинных волос — над собой. Двигались женские руки, заслоняя свет. Против света не видно было расписных извивов на коже. Но они — были!

Закрыл глаза, спасаясь от узнанного в быстрый сон, стекающий с кончиков ее пальцев. А когда по мокрому боку пробежало перышко холодного воздуха, открыл и не увидел ее. Только чмокнула дверь. Резко сел, прижимая руку к солнечному сплетению, зашарил глазами, а что искать, комната маленькая, вся на ладони. Пустая.

Спустил ноги на пол. Попробовал встать, неловко, как лежачий больной, забывший о притяжении и равновесии.

— Ноа, — прошелестел без голоса, хватаясь за спинку кровати. Зашаркал босыми ногами, смотря неотрывно на белый прямоугольник дверей. И замер, когда белое раскрылось вертикальной черной полосой. Рванулся в комнату знакомый запах оживающих в кипятке трав. Витька вздохнул со всхлипом, до рези в легких, закашлялся.

— Лежи, глупый, — держа перед собой большую чашку, она прикрыла дверь.

Сел боком, неудобно, там, где подкосились ноги от огромного облегчения после страха внезапной потери. Но чашка была рядом и в ней — тот самый отвар, который пил в кухне с Ларисой. И, помня о том, как с каждым глотком тогда уходила усталость, а на ее место вставало необъясненное, но огромное и дивное, стал глотать. Пил и там, где сидела клубком тошнота, все расплелось, утянулось, как чернила, смытые прозрачной водой. Остался только маленький острый клювик стыда, долбивший о том, что вот, пожалел обо всем, испугался. Первый раз пожалел. И захотел, чтоб ушла. Обратно захотел, в невнятный сон обыденной жизни, которым спал до их встречи. От всего отказаться решил. Слабак…

Убедившись, что кружку держит крепко и не уронит, Ноа ладонью вытерла ему лоб.

— Ну, вот, хорошо. Если бы не пил с Ларисой степь-траву, было бы хуже. А сейчас придут к тебе силы. Пей и жди.

— Ты меня прости, ладно?

— Не за что прощать.

— Я испугался… Предал тебя. В мыслях. И в желаниях. Разозлился на тебя.

Она стояла напротив и он смотрел на живот с затененной улиткой пупка, на треугольник волос. Вся живая и теплая, чисто пахнущая женской молодой кожей. Как хлеб.

— Не на меня. Не я сделала тебя таким. Был таким всегда.

— Но… разве не татуировка?

— Если бы не татуировка… Жил бы и мучился от неясных желаний. Скрутил бы себя в прокрустово ложе человеческой жизни, обрубая стремления и желания, что лишь твои.

Она замолчала.

— И что?

— И умер бы, — сказала буднично, — или сошел с ума и потом умер бы. Давай кружку, поставлю.

— Ну вот, — сокрушенно сказал Витька, провожая взглядом ее сильную фигуру, — я отошел, взбодрился, утешился и теперь тебя просто хочу.

— Просто?

— Не совсем. Сильно хочу.

Она поворачивалась, ставила кружку на кривую этажерку, тянулась рукой к волосам, а он смотрел, как протекает свет, не встречая препятствий, по длинным округлым изгибам, соединяется с тенью и получается что-то такое, такое… Свет рисует на грани мягкой темноты линии женского тела, а может и нет его — тела, просто свет соединился с тьмой, вот так…

— Хочу тебя снять.

Свет перетек, ложась по-другому, зализывая краешки темноты кошачьими плавными движениями, потому что она повернулась опять, потянулась, протягивая руку к стене. С тихим щелчком свет прикрыл глаза, наполовину, потому что нет полной темноты и в полумраке видно — легла, там, где вмятина от его тела.

— А хотел — просто…

— И сейчас хочу.

И, нарисовав свои тени поверх полусвета ее линий, изменив очертания их, он дышал хлебным запахом кожи, смешанным с запахом горячих трав. Успел подумать о том, что изменился даже запах ее.

В черном коридоре к двери подошла Марфа, оставляя будущему утру пятнышки рыжих следов по крашеному полу. Послушала тихие вздохи и скрип кровати. Ушла на лавку, в свое гнездо из свернутой старой шубейки под самым окном.

У двери оставила мертвую птичку. Для них.

49. ВЫБОР ЖЕЛАНИЯ

Каждый проселок в зимней степи, когда глина хватает за колеса, заставляя машины рычать и реветь, расслаивается на три колеи. Топкую кашу объезжают справа и слева, и потому из неба, где пролетают тяжелые вороны или рубленые из белых щепочек чайки, — кажется, что дорога раскрывает глаза: веки объездов в ресницах травы и синяя лужа-зрачок. А через несколько десятков метров — опять. Но из машины этого не видно, и Николай просто смотрел вперед, чтоб не увязнуть в разбитой колее. Ехал по короткой траве обочины, что держала машину сплетенными под землей корнями. Если машин много, то корни не выдерживают и глаз дороги открывается шире и шире.

Так будет и всю весну, а в летний зной, когда солнце высушит глину до каменного звона, глаза дорог закроются — до осенних дождей.

Но Николай об этом не думал, ехал привычно, беспокоился о том, хватит ли для тепла сложенного в багажник одеяла …и облака, что толпились у края заката, не нравились ему, к закату надо бы, чтоб небо было чистое и солнце просвечивало волну. Так говорят. Пока что солнца хватало, и море над обрывом стояло стеной, белой, как мятая фольга. Ветер катил к берегу частые волны и солнце светило им в спинки. От этого казалось, что ветер дует с самого солнца, только не нагрелся, — зима.

Даша, сидя рядом, думала о копченой курице. Завтра днем поедут к сестре и праздновать у них, там.

…Мясо надо порезать тонкими ломтиками, чтоб почти прозрачные, уложить на плоскую тарелку. Зелени побольше, хорошо на подоконнике в кухне все время петрушка и стрелки лука. А еще в отдельном ящике растет гулявник, прихватить с собой пару пучков. Смех, и только, его, оказывается, в ресторанах подают за деньги, зовут руколой, а тут ее куры все лето щиплют. Сделать итальянский салат, и не говорить Машке, что гулявника настригла с подоконника, нет, — рукола, итальянская травка. Потом, конечно, вместе посмеются.

Машину тряхнуло и в голову прыгнули мысли, от которых бежала. Даже и не мысли, просто картины: волны и солнце, рыбы.

…Один раз всего, давным-давно, приходила на берег с подружкой. Нырять не пошла, стояла на теплом песке, прижимала ко рту кулаки и очень боялась за Симу. А та не боялась ничего. Сколько лет тогда было — тринадцать? Двенадцать только стукнуло. А Симе — шестнадцатый пошел. Раздевшись на берегу, сунула Даше в руки летнее платье, и, с застывшей улыбкой, пошла в огромный прибой. Что загадала, не говорила, потому что нельзя, не сбудется. Даша только догадывалась, ведь не зря бегали друг к дружке ночевать, шептались по полночи. И в этот раз родителям наврали, что к подружке и ушли сюда. Сима велела слово дать, что никому и никогда Даша не расскажет, что были тут. Даша поклялась. И два года все ждала, когда же исполнится, когда Симина мачеха выгонит ее отца и наступит у Симы нормальная жизнь. И даже спросила один раз, неужто не сбылось, Сим? А та засмеялась и ничего не сказала. Или сказала? Это ведь было так давно! …Господи, сказала! Но Даша не поняла толком ничего и потому, видно, забыла, вот, до сегодня, когда собралась сама. «Когда сама прыгнешь, Дашута, тогда поймешь, главное — выбрать, желание-то одно всего»

— Вот что сказала она!

— Что, Дашенька?

Николай повернул к жене лицо. Но она махнула рукой:

— Это я так, Коля. Ты едь, закат скоро.

«Ведь желание — одно…». Всю свою жизнь, до страшного дня и после больницы, Даша примеряла, то одно желание, то другое, на будущее. Как денежку в кошельке, пока не зайдешь в магазин, все тратишь и тратишь на множество разных вещей, каждая ценой ровно в эту денежку. А купить можно только одну. Неистраченная Дашей возможность давала ей силы жить, пусть, как во сне, но все равно. Утешала. А сейчас осталось до этого магазина всего-ничего, километров пять и полчаса до заката.