Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

• Название: Татуиро (Daemones)
• Автор: Елена Блонди
• Издательство: Шико
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2012

---

— Не знаю, Генка. В этом году, может, и нет. У нас будут сборы тренировочные, Яков Иваныч обещал. Если все удачно сложится, может, через год.

Генка с размаху пнул вывороченный комок глины на краю тропинки. Брызнули в стороны рыжие ошметки. На самый большой наступил подошвой, раздавливая. И покачнулся на склоне, взмахивая руками. Рита ойкнула и подхватила его за локоть, прижала к себе:

— Покатишься, дурак!

Обнявшись, балансировали на крутизне и тень соскальзывала с их лиц, как тонкий прозрачный тюль с вымытого окна. Солнце выбиралось с другой стороны облака, потягиваясь светом, разбрасывая лучи. Заблестели приглаженные вчерашним ветром полегшие стебли. И небо — синее-синее…

Рита закрыла глаза, чтоб лучше слышать у щеки хриплое Генкино дыхание. И тут же открыла, услышав стук форточки, вытянула из-за его плеча шею:

— Черт, вон Тамарка.

За блеском стекла виднелся расплывчатый овал лица. Хлопала раскрытая форточка и вытягивался в нее язык прозрачного тюля.

Рита отстранилась. Поправила наехавший на лоб мальчика капюшон:

— Ты иди, Ген. К третьему уроку еще успеешь. Про нас не говори ничего. А тетрадку я завтра, в школу. Ладно?

Повернулась и осторожно стала спускаться по мягчающей на солнце глине, ставя ногу на край тропки, заросший крепеньким спорышом. Гена стоял, смотрел, как волосы ее светят каштановым глубоким блеском на светлом нейлоне пальтишка. Сказал в спину, пока еще недалеко ушла и услышит:

— Я без тебя не поеду поступать. К Яше пойду, в бригаду.

Колыхнулись по спине длинные волосы. Рита обернулась.

— Ген… Ты с ума сошел? Ты же — умник первый. И мать на тебя… Не смей!

— Ритка! — за стеклом изогнулась тонкая фигура, в форточке, путаясь в занавеске, маячило Тамаркино лицо, — телефон, Ритка! Давай сюда, скорее!

— Иду!

Она сердито посмотрела на мальчика.

— Ладно. Завтра поговорим, в школе. Хорошо?

— Хорошо.

И снова сказал, уже дождавшись, когда отойдет подальше и, может быть, не услышит:

— Только зря. Я уже записался. Он меня взял. С апреля в море.

Уснувший перед утром норд-ост, будто начитавшись сказок, оборотился днем мягким, ласковым южаком. Гладил обветренные щеки, шевелил на спине уходящей Риты гладкие волосы, толкал надутые щеки кучевых облаков, пошевеливая их в синем небе. Синем-пресинем. Сказочном… Трогал лежащее внизу тихое море. Зеленое-презеленое…

21. ПРИГЛАШЕНИЕ В ЭДЕМ

«Убился», говорят рыбаки, подставляя утреннему солнцу жесткие морщины щек. «Убился губатый». Не умер норд-ост, нет, просто схлопнулся, пал оземь, замер, заснул, как убитый — до следующего раза. И после тишайшего утра, когда ни одна, самая тонкая ветка с забытым осенью жухлым листом не поманит костлявым пальцем, не пошевелится, приходит на место норд-оста другой ветер, мягкий, южный. В зиме он еле заметно пахнет далекими странами. И кажется, вот летом он нес бы запах щедрее, с полной руки. Но нет, летом выжарит его раскаленное солнце и останется тем, кто подставит ветру жесткие щеки и лбы, снова лишь тень запаха, будто — джунгли там? Или — цветущий влажный сад?

Об этом расскажет весна.

…Еле-еле слышен аромат ветра, и ноздри раздуваются, чтоб поймать хоть тень его, ту, что дразнит. Но зато тепл, мягок. Сперва притащит медленные кучевые облака, белоснежные и тугие. А если заснет, зевая теплым ртом, дыша изнутри тревожной влагой, то облака посереют, размажутся по синеве толстой немытой ватой и просыплют на землю дождик. Так небо сеет себя на землю, зимой, прорастая по сырой глине зеркальными лужами.

Мягко и серо. После южак спохватится, начнет наводить порядок. Похлопывая по тучам, скомкает, снова слепит из них теплые снежки облаков, и солнце, пролезая сначала в дыры, а после, сметая горячими лучами облаковую вату, позволит небу отразиться в выращенных дождем лужах. Синими глазами на рыжих морщинах степных разбитых дорог.

Витька успел прихватить утреннего солнца и неба. Вышел на холм над огородом еще до завтрака, — соскучился по теплу. Снимал сверху кривой забор из кольев разной высоты, перевитых ржавой колючкой. Снимал мрачные, будто обиженные несправедливой к нему зимой ветви инжира, невысокого, шире себя в плечах, осыпанные глянцевой темной листвой. Такой гладкой, что хотелось по ней — языком. Снимал, падая на колени, стебли травы впереплет и за ними коричневую коровку на склоне и собак — белых с черными пятнами. У теплого бока валуна, сверху обшитого желтым лишайником, снял меленькую зеленую травку. Тут, в каменной выемке, в две ладони размером — своя маленькая секретная весна, какие-то жучки ползают сонно и совсем уж крошечные, но скроенные, как большие, распускаются цветочки размером со спичечную головку.

Увлекся так, что боднул валун лбом, подвернув локоть и, чертыхаясь, поднялся. Видела только Марфа. Она взялась его сопровождать и бродила позади, аккуратно ставя чистые лапы и держа на морде скучающее выражение столичной гостьи на деревенской дискотеке. Но когда не смотрел, забывалась, уши ставила быстро, нюхала теплый воздух, подрагивая кончиком хвоста. На Витькину улыбку снова вид принимала величественный.

— Что ты там, Марфа. Иди сюда, я тебя сниму.

Выцеливал объективом царственную морду на фоне сухих метелок, ухо, повернутое в сторону дальнего шума прибоя. Снял за серой кошачьей спиной огород, с холма видный всем нутром, а в нем — Ларису в рабочем ватнике, с ведерком и секатором.

Повернувшись и, щурясь на солнце, лезущее в просвет тугих облаков, снял на фоне рыжего склона две фигурки вдалеке. Несколько раз щелкнул. Девушка, темные волосы льются по светлому пальто, а парень чуть выше стоит. Солнце на обоих. После сошлись на границе прозрачной тени, мальчик весь в солнце, а девушка — уже в серой полутьме. И вдруг обнялись, неловко взмахнув перед этим руками, застыли и солнце осветило двоих, сомкнутых. Но тут же набежала тень.

Витька выставил фокусное расстояние и снял всю огромную степь, в медленных волнах холмов, покрытых прозрачными платами облачной тени, а ближе, но все равно крошечно — две фигурки.

Улыбнулся. Хорошо! Знал, хорошо снято и катал внутри себя предвкушение, как леденец во рту, придет, отсмотрит на компе и обязательно несколько кадров будут уколом в сердце. Таким, будто сразу оттуда толчками бисерная кровь до перехвата дыхания. На секунду. А больше и не надо. Потому что потом, когда смотришь еще и еще, снова будет эта радостная игла, в самое сердце.

Остальное — в корзину. Пусть сто раз снимок хорош, наряден, правилен. Но если не кольнет в сердце, — выкинуть и правильно.

— Иди, Марфа. Вот тут на фоне неба. Сиди, я щас.

Установил камеру на валуне, нажал спуск и быстро пришел к Марфе, сел на рыжую травку. Все деревенские звуки остались внизу, за огородами и садиками, на улице и у моря, а здесь запищал предупреждающе аппарат, засветил еле видно красным огоньком. Витька сделал важное лицо, Марфа тоже. Щелчок. Рассмеялся, погладил кошку по ускользающей из-под руки спине.

— Сейчас, повторим, сиди.

Вернулся к серому камню и снова все приготовил. Заваливаясь спиной на согретый склон рядом с Марфой, запрокинул лицо к синему небу. Щекотнула кожу гладкая шкура. Оттянул ворот футболки и свитера:

— Решила с нами? Ну, давай.

После смотрел. И показал Марфе, позвав:

— Смотри, кошатина, видишь, трое нас. Марфа, Ноа, Витька. Здорово?

Марфа уркнула одобрительно и пошла вниз, к хозяйке, что махала снизу, от забора, прикрывая лицо рукой от солнца.

Витька пошел следом, оскальзываясь, расставляя локти, чтоб не уронить камеру. Набежала тень на склон и накрыла лицо прозрачными пальцами, снимая с него улыбку, как паутину: увидел сверху, у калитки притулился блестящий автомобиль, а по дорожке к дому быстро идет коротыш в распахнутой дубленке, руками в стороны, крепко ставя ноги и поводя широкими плечами.

Погладил свитер у горла:

— Вот и кончились наши с тобой каникулы, Ноа-Ноа. Что-то нам Яков Иваныч расскажет…

Марфа ждала его у маленькой верхней калитки. Смотрела строго. Витька улыбнулся с напряжением.

— Да ладно, королева. Справлюсь, чего уж.

Кошка задрала хвост и пошла к дому. Он — за ней.

Во дворе медлил заходить в дом, мыл руки под струей ледяной воды, такой сильной, что гнутый кран раскачивался и дрожал. Вода с красных ладоней плескалась на темную полосу подтаявшего ледка, змейкой уползающего к огороду. А руки замерзли так, что побоялся выронить камеру и поднялся по ступеням, прижимая футляр локтем к боку.

Яша сидел в кухне, расставив ноги в брюках тонкой шерсти, сверкая узкими носами дорогих ботинок. Локоть на столе и вполоборота к двери — не пропустить ничего. Красивое лицо горело румянцем, блестели зубы. Был хорош, как зимнее яблоко, крепок и радостен, дышал свежестью здорового мужского тела. Оно там, под шерстяной тканью брючины натянуло ее мускулистым бедром, выперло сильным коленом.