Теодор Вульфович - Обыкновенная биография

• Название: Обыкновенная биография
• Автор: Теодор Вульфович
• Издательство: БПП
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009

Это произведение не имело публикаций при жизни автора, хотя и создавалось в далёком уже 1949 году и, конечно, могло бы, так или иначе, увидеть свет. Но, видимо, взыскательного художника, каковым автор, несмотря на свою тогдашнюю литературную молодость, всегда внутренне являлся, что-то не вполне устраивало. По всей вероятности — недостаточная полнота лично пережитого материала, который, спустя годы, точно, зрело и выразительно воплотился на страницах его замечательных повестей и рассказов.

Тем не менее, «Обыкновенная биография» представляет собой безусловную ценность, теперь даже большую, чем в годы её создания. Теперь это — яркий документ эпохи, свидетельство очевидца, участника самой страшной войны. Обыкновенного человека, как считал сам Теодор Юрьевич, и необыкновенного, как считаем мы, благодарные издатели его трудов.

---

Раненые стонут и зовут на помощь.

Подбегает связной бронероты:

— Товарищ старший лейтенант, Лейбович убит.

— Когда?

— Да вот только. Последний пролетел, — и он жестом напоминает маршрут последнего «мессера».

Не верю. Бегу. В воронке, уткнувшись лицом в песок, лежит Зайдаль Лейбович. Между лопатками кровавое пятнышко. Осторожно переворачиваю его на спину.

Да. Но это не Зайдаль. Это его труп. И между ними нет ничего общего.

Как странно устроен мир.

Солнце прячется за горизонт. С того момента, как остановилась колонна, прошло не более 15 минут. А погибло около 20 человек.

Вот после этого и разберись в том, что такое время.

Время. За час до форсирования Одера я получил письмо от Светланы. Оно шло 18 суток. Маленькая фотография с надписью: «От той, которую ты создал в своём воображения». В письме Светлана писала, что мы не виделись 5 ½ лет, а ведь это 66 месяцев. В письме она очень много хвалила меня и приписывала себе много отрицательных качеств. О которых я и понятия не имел. Она писала о том, что неумолимое время идёт и делает своё дело.

По очень ласковому и непривычно нежному тону письма я понял, что оно последнее, и переписка, продолжавшаяся почти 8 лет, а ведь это 96 месяцев, обрывается.

Вот после этого и попробуй разобраться в том, что же такое время.

Форсировали Шпрее. Наши танки идут на Котбус. Получили карты до Эльбы. Кажется, мы первые должны будем встретиться с союзниками. А жаль, что не на Берлин. Все хотят туда.

Сержант Медведев ходит за мной как тень бубнит:

— Товарищ гвардии старший лейтенант, а товарищ гвардии старший лейтенант, что ж это такое? Обещали на Берлин, а посылают чёрти куда. Берлин-то справа остаётся. Это несправедливо!

Он уговаривает меня так, будто я, по меньшей мере, командую фронтом. Доходим до Лукенвальде, и командование, видимо, вняло мольбам сержанта Медведева, и мы получаем приказ повернуть на север. А там, на севере, в 30–35 км, Берлин.

На передовом радийном броневике едет Медведев и без всяких кодов запускает в эфир:

— Товарищ старший лейтенант! В мою броняшку фаустом стукнуло, но не разорвался, честное слово. Я этому дейчу все мозги наружу выпустил. Приём!

— Сообщи координаты!

— Какие там координаты! К Штансдорфу подъезжаем!

— Товарищ старший лейтенант, заготавливайте мне наградной на «Славу 1 степени». Мне без полного кавалера в Свердловск являться неприятно. Приём!

— Ты что, пьяный? Мальчишка! Я тебе заготовлю такой наградной, что твоей маме в Свердловске страшно станет! Понятно? Приём!

— Товарищ старший лейтенант, не сердитесь! Я Науму такой аккордеон достал. Загляденье! «Италия» написано. Это здесь у одной немецкой графини. Товарищ старший лейтенант, у неё два, честное слово! Я ей сказал: — Бог велел делиться, — и взял, какой получше. Приём!

— Медведев! Кончай болтовню и смотри в оба! Меня посылают к вам. Выезжаю!

Разведку я догоняю у канала Тельтов, и тут разворачивается бой небывалой жестокости. Немцы не собираются нам сдаваться. Им хочется прорваться к союзникам, а мы их крепко заперли, замкнув в кольцо Берлин со всеми окрестностями.

К каналу Тельтов со своей бригадой прибывает Саша Идельчик. Он стоит на земляной насыпи, сделанной возле каменного дома, и смотрит на ту сторону. Канал шириной в 40 метров, и километровое поле бывшего парка отделяют его от города, до которого ему вот уже четыре года хочется добраться и заплатить по счёту, залежавшемуся камню у него не сердце.

Василий Курнешов едет офицером связи в танковую бригаду. Встречает там Сашу.

— Идельчик! Приветствую! Вы выглядите сегодня как майская роза.

— Завтра 1 мая, и вот он Берлин, посмотри — это что-нибудь да значит, Василий!

— Саша, быстренько пару свежих анекдотов.

— Сегодня только один. Союзный самолёт отбомбился и получил повреждение. В самолёте русский, француз, англичанин и американец. Требуется облегчить машину, понимается русский и с возгласом «За Родину, за наш народ!» прыгает вниз. Но этого недостаточно. Поднимется француз: «Свобода, равенство, братство!» — и тоже выбрасывается из самолёта. Остались англичанин и американец. Сидят и ждут, в ком заговорят благородные чувства. Наконец поднимается американец: «За Соединённые Штаты Америки, их силу и могущество!». Открывает дверцу и выбрасывает англичанина. Вот тебе и анекдот.

— Спасибо, Саша. Ну, я помчался.

Отъехал Василий, и рядом падает мина с той стороны.

Саша хватается за живот, стоит недолго и медленно опускается на землю. Подбегают его санитары с носилками.

— Да, вот всегда опаздывал, а тут поторопился, пустяк, лет на сорок.

Санитары укладывают его на носилки.

— Старшина, сколько вас учить, что раненого в живот надо переносить с согнутыми в коленях ногами.

В медсанбате к операционному столу подходит его приятель хирург:

— Саркисян, покопайся, дружище, у меня во внутренностях. — Голос его слабеет. — Аванес, подчитай лекцию, а то перепутаешь и пришьёшь дуоденум к цекум (двенадцатиперстную к слепой).

Саша теряет сознание.

На операционном столе под ножом хирурга Саркисяна умер капитан медицинской службы Саша Идельчик.

Сообщать некому. Родные все погибли, любимая женщина при жизни Саши так и не знала, что она любимая, так пусть же не знает этого совсем.

Вылавливаем блуждающих фрицев, их масса.

Встречаю группу французов с фабрики. У них здесь жёны и дети. Продовольствия нет, и они голодают уже третий день. Отдаю им всё: сало, хлеб, сахар. У пожилого француза глаза лезут на лоб. Он боится протянуть руки к продуктам. Он много лет не видел так много еды.

— Берите, берите, только разделите поровну.

Вечером француз и француженка разыскивают меня по кварталу.

Курнешов кричит:

— Вульфович, выйди на улицу, тут французские друзья пришли, ищут офицера в чёрном плаще.

Выхожу. Пожилой протягивает мне большой белый платок. На нём вышит герб Франции и по краю на ленте: «Свобода, равенство, братство».

Женщина пытается объяснить, что за хранение этого сувенира немцы сажали на три года в концлагерь.

Я временный комендант района. Нет ни минуты покоя, а ведь ещё идут бои вокруг Штансдорфа.

Прибегает русский инженер:

— Я из Ростова-на-Дону, моя фамилия Квитков. Я работаю на кинофабрике «Дэфа». Это тут на Ванзее. Там солдаты, забрались в объективный цех и… объективно говоря… э-э-э… наводят беспорядок. Там миллионное состояние, его необходимо спасти и от обстрела и от… э-э-э… беспорядка.

Мчусь на «Дэфа» и застаю там двух пьяных солдат, которые спокойно извлекают из футляров самые большие объективы и внимательно рассматривают друг у друга физиономии, сапоги, пряжки, автоматные дула, сопровождая это зрелище оригинальными комментариями.

С трудом выгоняю их и выставляю охрану.

Мои мальчики извлекли откуда-то члена французского правительства и приволокли его ко мне на проверку. Оказался, не больше не меньше, как председатель радикал-социалистической партии Эрио. Радировали в штаб армии. Приказано немедленно доставить с усиленной охраной, чтоб, не дай Бог, по дороге его не ухлопали. Выходим к бронетранспортёрам, ведём светскую беседу о Париже, о Москве, и вообще. Здесь же переводчик штаба. Эрио показывает золотые часы с крышкой. На крышке надпись «Эрио от лионских рабочих. 1936 г.». Мимо проходит старшина хозчасти:

— Товарищ старший лейтенант, опять вы с фрицем возитесь. Отняли бы у него эти уры, и пусть идёт к чёртовой бабушке.

Уф! Хорошо, что радикал-социалист не понимает по-русски. А то бы, пожалуйста — дипломатическое осложнение. Мол, вот немцы не обидели, в русские обижают.

2 мая. Берлин капитулировал. Знамя Победы развевается над обломками Рейхстага. Приказ Верховного Главнокомандующего. Это и к нам относится. Нескончаемой вереницей идут колонны пленных.

Вот это блиц — не то, что при Гитлере.

К вечеру 3 мая у меня собрались Василий Курнешов и Валентин Хангени — оставшиеся в живых госовцы, и мои приятели и товарищи из части, штаба. Батальон выходит на Лукенвальде. Карты до Дрездена получить у адъютанта штаба.

— Куда едем? — спрашивают друг у друга офицеры.

— Куда едем? — спрашивают друг у друга бойцы.

А ответить может только один сержант Медведев. Выпив свою майскую порцию, он в лихой позе сидит на броне своей машины и снаряжает диски.

— Куда едем! Куда едем! Ясное дело, куда, — объясняет он своему помощнику, — немцев доколачивать едем, вот куда.

— Ничипорук! — кричит он на помощника, и лицо его на мгновение становится серьёзным, — ты не ухо протирай, а пулемёт, это на данном этапе поважнее будет. — И он уже улыбается.

А по колонне несётся протяжная команда:

— Заво-ди-и!!!