Антология - Поэзия Латинской Америки

• Название: Поэзия Латинской Америки
• Автор: Антология
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1975

В сборник вошли произведения авторов: Хосе Марти (Куба); Рубен Дарио (Никарагуа); Леопольдо Лугонес, Эваристо Карриего, Энрике Банчс (Аргентина); Рикардо Хаймес Фрейре, Франц Тамайо, Эктор Борда (Боливия); Олаво Билак, Мануэл Бандейра, Раул Бопп, Сесилия Мейралес, Тьяго де Мелло, Жеир Кампос (Бразилия) и др.

Многие поэты переводятся на русский язык впервые.

Перевод с испанского, португальского и французского:

И. Чежегова, В. Столбов, П. Грушко, Л. Мартынов, О. Савич, С. Гончаренко, А. Старостин, И. Тынянова, Ф. Кельин, К. Азадовский, М. Квятковская, Э. Линецкая, А. Големба, М. Донской, Н. Горская, Т. Глушкова, Б. Слуцкий, М. Самаев, В. Васильев, А. Гелескул, Р. Казакова, А. Эйснер, А. Косс, М. Ваксмахер, Т. Давидянц, Д. Самойлов, Е. Гальперина, П. Антокольский, Л. Лозинская, Б. Дубин, Г. Кикодзе, Ю. Петров, М. Тарасова, И. Эренбург, С. Северцев, С. Мамонтов, И. Копостинская, Ю. Мориц, Э. Гольдернесс, Н. Булгакова, В. Резниченко, Т. Макарова, И. Лиснянская, М. Зенкевич, С. Кирсанов, М. Алигер, Л. Осповат.

Вступительная статья В. Столбова.

Составление В. Столбова (испаноязычные страны), Е. Ряузовой (Бразилия), М. Ваксмахера (Гаити).

Примечания:

В. Столбов 1-51, 73–86, 106–117, 148–176, 201–218, 234–250;

С. Гочаренко 52–72, 122–147, 177–200, 219–233, 251–300;

Е. Ряузова 87-105;

Е. Гальперина 118–121.

---

Шествие

Лентой увядших цветов —
о, как бескровны их лица! —
меж разноцветных домов
шествие плавно змеится.

Шелест упругих шелков
цвета зари и печали,
встретят ночных пришлецов
мглою повитые дали.

Тяжек их шаг и суров,
в страхе распахнуты очи,
мертвых ли сумрачный зов
манит их вновь и морочит?

Ночи густеет покров,
тает людей вереница…
Ждут их, как песни без слов,
инков державных гробницы.

АЛЬБЕРТО УРЕТА[237] Перевод М. Квятковской

Уснуло время…

В часах уснуло время. Ни одной
неверной ноты нет в гармонии напевной,
исторгнутой в ночи болезненной луной,
чей свет — как музыка, как стон тоски душевной.

Все спит в печальной спальне одинокой.
Жизнь застывает. Миг перерастает в вечность.
Мы растворяемся в недвижности глубокой,
и мнится, сон души уходит в бесконечность.

Баллада о морской розе

Стрелки твои означают тридцать две дороги,
одни уводят на землю, другие — в простор морской.
Скажи мне, роза ветров,
нет ли еще одной?

Стрелки твои означают тридцать две дороги,
одни уводят на землю, другие — в простор морской.
Скажи мне, роза ветров,
нет ли новой, совсем иной?

Роза ветров, укажи мне, укажи мне мою дорогу,
и пусть ни на суше, ни в море не будет ее примет.
Дай в никуда мне дорогу, неприкаянных странников, роза,
а лучше всего такую, откуда возврата нет.

Не бойся, если несчастье…

Не бойся, если несчастье тебя клеймом отмечает —
таится завязь улыбки в исходе любой беды;
самые темные воды звезду на себе качают,
и нет приветливей света, чем свет печальной звезды.

Оставь земле свое бремя, познай затишье покоя,
рожденное скрытой скорбью средь мрака и немоты, —
тогда над своей душою ты сядешь, как над рекою,
и будешь следить, как мимо плывут и жизнь и мечты.

И вечером, может быть, ночью, пробьет твой час сокровенный,
когда должна воротиться душа к иным берегам,
и все, что было с тобою, мелькнет чередой мгновенной, —

тогда поцелуй прощальный пошли вослед этим снам,
если увидишь призрак, любимый и незабвенный,
летящий тебе навстречу, наперерез волнам…

СЕСАР ВАЛЬЕХО[238]

Хлеб наш Перевод Юнны Мориц

Проглочен завтрак… Влажное кладбище
до облаков пропахло кровью ближних.
Зима, дома… Ползущая телега,
похожая на существо живое
и скованное голодом в мороз.

Хочу стучать во все дома подряд
и спрашивать бог весть о ком и после
увидеть бедняков и положить
в ладони каждого горячий хлеб —
и плакать.
И грабить виноградники обжор
двумя святыми сильными руками,
которые однажды на рассвете
навек освободились от креста.
Не поднимайтесь по утрам, ресницы!
О господи, наш каждодневный хлеб
нам даждь!..

Все кости у меня — чужие;
а чьи они, я их украл, быть может!
Я в этот мир пришел забрать, быть может,
все то, что должен был забрать другой.
Я думаю, что, если б не родился,
другой бедняк согрелся б этим кофе!
Я — жалкий вор… Куда деваться мне?

И в этот час, когда земля так пахнет
могилой, нищетой и так печальна,
хочу стучать во все дома подряд,
и бог весть у кого просить прощенья,
и печь ему горячие хлеба —
вот здесь, в огне пылающего сердца.

Под тополями Перевод А. Гелескула

Как трубадуры в стенах каземата,
деревья смолкли в роще тополиной,
и зажурчал библейскою долиной
речитатив кочующего стада.

Седой пастух согнулся под овчиной,
завороженный муками заката, —
и две звезды уснули, как ягнята,
в печали глаз, пасхальной и пустынной.

Поет сиротство шелестом погостов,
и колокольчик тает за лугами,
стихая все осеннее, все глуше…

Заткала синева железный остов,
и в ней, тускнея мертвыми зрачками,
хоронит пес пустынный вой пастуший.

На рассвете Перевод А. Гелескула

И сливался с ней, настолько с ней сливался!..
Как ребенок, по тропинкам полудиким,
по изгибам заповедным и упругим
уходил я в нежный холод земляники —
в ее утренние греческие руки.

А потом она повязывала галстук
заговорными цыганскими узлами,
и опять я видел камень угловатый,
косолапую скамейку и окно,
пели мельничные крылья циферблата
и кружились и наматывали сами
обе жизни на одно веретено.

Ночи милые, не знавшие утрат,
я вспоминаю вас задумчиво и сиро.
Стеклярус сладостей, мишурный виноград,
слезами брызнувший
в могильной ступке мира!..

Платки для слез?
Вот самые красивые —
узоры звезд, небесная канва:
зеленые,
сиреневые,
синие,
пропитанные сердцем кружева.

И если ткань от желчи станет черной,
легко коснется горькой головы
бессмертной нежности покров нерукотворный —
ветхозаветные ладони синевы.

Брачное ложе вечности Перевод П. Грушко

Любовь сильна лишь за чертою жизни!
Большим зрачком становится могила,
в чьей глуби воскресает и томится
тоска любви, как в чаше, где застыли
века веков и черные зарницы.

В миг поцелуя набухают губы,
как нечто обреченное пролиться,
и в судорожном трепете касанья
уста устам любимым дарят право
жить этой жизнью, полной угасанья.

И если это так — сладка могила,
где все в конце концов соединятся
в пучине, как ее ни назови.
И темнота сладка — здесь место встречи
всемирное свидание любви.

Дождь Перевод И. Чежеговой

В Лиме… В Лиме хлещет ливень,
мутной тоской отзываясь в крови.
Смертной отравой вливается ливень
сквозь пробоину в крыше твоей любви.

Не притворяйся спящей, любимая…
Солги… И взглядом меня позови.
Все человечье — необратимо:
я решил уравненье твоей любви.

Осколками геммы вонзается снова
в меня твое подневольное слово,
твое колдовское, неверное — «да»…

Но падает, падает ливень дробный
на лежащий меж нами камень надгробный,
под которым тобой я забыт навсегда.

Вечные кости Перевод А. Гелескула

Господь, я жизнь оплачиваю болью,
твой хлеб тяжел и божий день немил.
Но этот сгусток мыслящего праха
на горсти слез замешан не тобою,
и ты, господь, Марий не хоронил.

Господь, господь, родись ты человеком,
тогда б ты вырос в подлинного бога,
но как ни бьемся, веря и терпя, —
ты ни при чем, тебе всегда неплохо.
Страдаем мы — чтоб выстрадать тебя.

И в этой тьме, где глаз я не сведу
с огня свечи, как смертник на помосте,
зажги, господь, последнюю звезду —
и вновь метнем заигранные кости!
Садись, игрок, — и с первого броска
слепая власть бестрепетной десницы
пусть обратит два траурных очка
в орбиты смерти — топкие глазницы…

И эта ночь — конец твоей игры.
И не в нее ли, злую, как ненастье,
летит земля сквозь сонные миры
игральной костью, брошенной на счастье, —
заиграна уже до круглоты,
летит, чтобы в последнее мгновенье
остановиться в недрах пустоты,
внезапной пустоты исчезновенья!

Поэт своей любимой