Антология - Поэзия Латинской Америки

• Название: Поэзия Латинской Америки
• Автор: Антология
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1975

В сборник вошли произведения авторов: Хосе Марти (Куба); Рубен Дарио (Никарагуа); Леопольдо Лугонес, Эваристо Карриего, Энрике Банчс (Аргентина); Рикардо Хаймес Фрейре, Франц Тамайо, Эктор Борда (Боливия); Олаво Билак, Мануэл Бандейра, Раул Бопп, Сесилия Мейралес, Тьяго де Мелло, Жеир Кампос (Бразилия) и др.

Многие поэты переводятся на русский язык впервые.

Перевод с испанского, португальского и французского:

И. Чежегова, В. Столбов, П. Грушко, Л. Мартынов, О. Савич, С. Гончаренко, А. Старостин, И. Тынянова, Ф. Кельин, К. Азадовский, М. Квятковская, Э. Линецкая, А. Големба, М. Донской, Н. Горская, Т. Глушкова, Б. Слуцкий, М. Самаев, В. Васильев, А. Гелескул, Р. Казакова, А. Эйснер, А. Косс, М. Ваксмахер, Т. Давидянц, Д. Самойлов, Е. Гальперина, П. Антокольский, Л. Лозинская, Б. Дубин, Г. Кикодзе, Ю. Петров, М. Тарасова, И. Эренбург, С. Северцев, С. Мамонтов, И. Копостинская, Ю. Мориц, Э. Гольдернесс, Н. Булгакова, В. Резниченко, Т. Макарова, И. Лиснянская, М. Зенкевич, С. Кирсанов, М. Алигер, Л. Осповат.

Вступительная статья В. Столбова.

Составление В. Столбова (испаноязычные страны), Е. Ряузовой (Бразилия), М. Ваксмахера (Гаити).

Примечания:

В. Столбов 1-51, 73–86, 106–117, 148–176, 201–218, 234–250;

С. Гочаренко 52–72, 122–147, 177–200, 219–233, 251–300;

Е. Ряузова 87-105;

Е. Гальперина 118–121.

---

ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС[62]

Перевод С. Гончаренко

Улицы Буэнос-Айреса

Улицы Буэнос-Айреса,
вы — сердцевина моего сердца.
Не бодрые проспекты,
замученные спешкой пешеходов,
а вы, переулки тихих предместий,
вы, незнакомые с кроткими кронами деревьев,
улицы окраин,
где мрачные лачуги,
подавленные бессмертным пространством,
боятся утонуть в долгом просторе
равнины и неба.
Всем, кто истосковался по живой душе человечьей,
вы обещаете счастье:
на ваших перекрестках братаются жизни,
вырвавшиеся на волю из заточенья квартир.
Низкий поклон вам хотя бы за то, что по вашей брусчатке
шагает с решительностью заблужденья
надежда.
Ваши извивы — как колыхание флагов,
реющих на семи ветрах поднебесья.
Пусть же на древке моих стихов
заплещут эти знамена.

Монета

В ту промозглую ночь,
когда мы отчалили от пристани Монтевидео,
я зачем-то швырнул с верхней палубы в море монету.
Она, сверкнув в луче, канула в мутную воду —
осколок света, тотчас проглоченный временем и темнотой.
И вдруг я понял, что сделал нечто непоправимое.
Я навязал истории мирозданья
помимо собственной судьбы, сотворенной
из любви, тревог и тщетного непостоянства,
еще и судьбу этого металлического кружочка,
который теперь, хочешь не хочешь, существует
на равных правах со мной.
Быть может, волны успокоят его в вязкой пучине
или увлекут в незапамятные моря,
омывающие останки саксов и викингов.
Но как бы там ни было, а только отныне
рядом с каждым прожитым мною мгновеньем
я ощущаю мгновенье, прожитое этой монетой.
Иногда меня терзают угрызения совести.
Но чаще всего мучит зависть:
я завидую своему медному собрату,
который, как и я, заблудился в лабиринте времен,
но, в отличие от меня,
не подозревает об этом.

Пределы

У Верлена есть строчка, которую я так и не вспомню.
Где-то неподалеку есть улица,
по которой я уже не пройдусь.
Даже в моем доме наверняка имеется зеркало,
которое меня больше не увидит.
Какую-то дверь я закрыл за собой навсегда.
Среди книг моей библиотеки (вот они, рядом)
есть одна особенная —
мне так и не доведется ее прочитать.
Этим летом мне исполняется пятьдесят лет.
Значит, смерть уже не за горами.

РАУЛЬ ГОНСАЛЕС ТУНЬОН[63]

Улица дырки в чулке Перевод С. Гончаренко

Та улица… (Подобная есть в городе любом.)
Та женщина любимая в берете голубом…
Мы шли по этой улице, где — ни души окрест…
А в балагане ярмарки вовсю гремел оркестр.
Фрегат в стекле бутылочном[64]…. И горизонт в дыму…
Та улица мне памятна, а больше — никому.
Ночь дрыхла в баре, голову на стойку уронив.
Кривились губы, выстрадав заученный мотив.
И пусть афиша ветхая плескалась на стене —
но паутиной прошлого она не мнилась мне.
Не мне светили города рекламные огни,
и рассыпались бисером не для меня они.
Но что с того? Я видел сны, похожие на сны:
как сновиденья детские, прозрачны и ясны…
Куда б ни торопился я, ни мчался впопыхах,
горела радость светлая в улыбке и глазах.
И был мой лик ликующий в витринах отражен,
и было ясно каждому: я счастлив и влюблен.

Знакомы вам пейзажи на витринах расписных?
И тряпочные куколки в беретах голубых?
Шагающие в утро оловянные войска?
И весело раскрашенный возок зеленщика?
Так далека любовь моя, и так она близка…

Не верил в злую долю я, не верил, что умру…
Плескалась ветвь весенняя на голубом ветру!
И пел слепец на площади… И я сказал тебе:
«Люблю борьбу. И жизнь свою я послащу борьбе».
Портье. Крутая лестница. Гостиница твоя.
И музыка и музыка — во мне и вне меня!
Веселыми цыганами из труппы кочевой
в мансардовой обители мы счастливы с тобой.
И весело, по-новому гудят колокола…
Худой чулок ты штопаешь… И тонкая игла
лучом продета солнечным сквозь дырку на чулке…
Каморка, озаренная лучом в твоей руке!
Я помню ту гостиницу. Я знаю назубок
ту улицу далекую, портовый городок…
Куда бы ни уехал я, несу в себе я боль,
и все бреду по улице, где встретился с тобой.

Я жил когда-то там… Давно… И вновь на сердце грусть.
Ведь «жил когда-то» — все равно, что «больше не вернусь».

Я хотел бы, чтоб ты снималась в моей звуковой картине Перевод И. Чижеговой

Послушай-ка, ты, девчонка, с веснушчато-вздернутым носом!
Тебе каких-нибудь двадцать; впереди — надежд миражи…
Жених твой — рабочий парень, похожий на Нильса Астора,
неумелым прищуром завешен взгляд твой прозрачно-синий…
Я хотел бы, чтоб ты снималась в моей звуковой картине!

Поют на деревьях птицы в радужном оперенье.
С базара несут хозяйки в корзинах фрукты, коренья.
Я вижу стройку, рабочих, сварки свежий шов,
блоки, подъемные краны, нагроможденье лесов.

В белых сверкающих зданьях лифты блестят полировкой,
на этажи поднимая газетные заголовки.
Я чувствую, сердце мчится, рождая мысль на бегу,
и она замыканьем коротким вспыхивает в мозгу.

Дешевенькая таверна. Игроки устали от споров.
Парикмахерские сияют разноцветным кольцом реклам.
И дома, где в узости длинных, освещенных едва коридоров
цвет одинаково тусклый дан и ночам и дням.

И порт. Любимое сердцем место уединенья,
Там запах моря наполнен памятью и забвеньем,
там рвется душа на волю, к странствиям и приключеньям…
И порт, и таверна, и море пропитаны жаждой движенья.

Послушай меня, девчонка, в берете пушисто-синем, —
вряд ли дороже доллара этот новый берет, —
я хотел бы, чтоб ты снималась в моей звуковой картине!
И еще… Но сказать об этом слов настоящих нет.

Написано в трастьенде[65] Перевод М. Самаева

В каждом порту в это время
ночь отдыхает над реями
дремлющих кораблей.
И старый, бывалый моряк безмолвно
смотрит на лунные четки, упавшие в волны.

Голубки бродячих мелодий чуть слышно
кружат, огоньки маяков колыша.
Ах, если б к твоим волосам,
как к последней стоянке, прибиться!

Из мрака
звезды взмывают нá берег мглистый,
звезды, охрипшие, точно голос
чахоточной виолончелистки,
чей кашель сливается с музыкой в баре.
Проститутки прогуливают на бульваре
свою усталость, пропахшую пылью и алкоголен.

В портовых кварталах разных широт
в это время кто-нибудь ждет.

Дворы опускаются к самому морю,
звуками воспоминаний матросов маня.
Сладкая горечь жизни, как терпкая влага из фляги.

В каждом порту есть бродяги,
похожие на меня,
бродяги, которые носят у себя на запястье
сердце-кораблик,
плывущий к далекому счастью.
Есть улица — долговязая, пьяная,
затерявшийся среди ночи обломок.

И когда заря, пробуждая птиц,
трубит в свой рог на краю небосклона,
в портовых кварталах разных широт
в это время кто-нибудь ждет.

Пятый полк[66] Перевод В. Столбова

Ветер, кастильский ветер,
правда в тебе и сказка,
ласков ты и неласков,
звонкий и молчаливый.
От двух матерей ты, ветер,
магнолии и оливы.
Республиканское знамя,
ветер в тебе и пламя,
и кровь испанского сердца.
Тебя поднимают солдаты
полка, что зовется Пятым.
Знамя, винтовка, ветер,
горький кастильский ветер.
Настежь раскрыто сердце,
кровь запевает тихо,
кровь обретает выход
из обнаженного сердца —
выход на жаркий ветер,
на ветер, кастильский ветер.
Ветер морской и рабочий,
он крылья мельниц ворочал,
ветер страды военной —
он бьет, сокрушая стены,
он мчится, прямой и грозный,
и путь его неизменный —
к далеким, но ясным звездам.

На смерть Федерико Гарсиа Лорки[67]