Антология - Поэзия Латинской Америки

• Название: Поэзия Латинской Америки
• Автор: Антология
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1975

В сборник вошли произведения авторов: Хосе Марти (Куба); Рубен Дарио (Никарагуа); Леопольдо Лугонес, Эваристо Карриего, Энрике Банчс (Аргентина); Рикардо Хаймес Фрейре, Франц Тамайо, Эктор Борда (Боливия); Олаво Билак, Мануэл Бандейра, Раул Бопп, Сесилия Мейралес, Тьяго де Мелло, Жеир Кампос (Бразилия) и др.

Многие поэты переводятся на русский язык впервые.

Перевод с испанского, португальского и французского:

И. Чежегова, В. Столбов, П. Грушко, Л. Мартынов, О. Савич, С. Гончаренко, А. Старостин, И. Тынянова, Ф. Кельин, К. Азадовский, М. Квятковская, Э. Линецкая, А. Големба, М. Донской, Н. Горская, Т. Глушкова, Б. Слуцкий, М. Самаев, В. Васильев, А. Гелескул, Р. Казакова, А. Эйснер, А. Косс, М. Ваксмахер, Т. Давидянц, Д. Самойлов, Е. Гальперина, П. Антокольский, Л. Лозинская, Б. Дубин, Г. Кикодзе, Ю. Петров, М. Тарасова, И. Эренбург, С. Северцев, С. Мамонтов, И. Копостинская, Ю. Мориц, Э. Гольдернесс, Н. Булгакова, В. Резниченко, Т. Макарова, И. Лиснянская, М. Зенкевич, С. Кирсанов, М. Алигер, Л. Осповат.

Вступительная статья В. Столбова.

Составление В. Столбова (испаноязычные страны), Е. Ряузовой (Бразилия), М. Ваксмахера (Гаити).

Примечания:

В. Столбов 1-51, 73–86, 106–117, 148–176, 201–218, 234–250;

С. Гочаренко 52–72, 122–147, 177–200, 219–233, 251–300;

Е. Ряузова 87-105;

Е. Гальперина 118–121.

---

Романс пленника

Жена, моя радость,
ты в доме одна.
Я щек твоих нежных
не поцелую, жена.

Любимые дети,
луч солнца в окне,
вас, теплых и сонных,
не приголубить мне.

Над мельницей нашей
ночная звезда,
теперь ты погасла
и не взойдешь никогда.

Друзья дорогие,
мы пили вино,
так было когда-то,
было давным-давно.

Я к маврам попался
на море, в бою;
о юности плачу —
плачу, а не пою.

АЛЬФОНСИНА СТОРНИ[58] Перевод Т. Глушковой

Я хочу

Вернуться вспять, к тому, что первозданно,
стать, как трава, как юные цветы,
не мыслить, но, придя к истоку красоты,
пить сок и не разбить звенящего стакана.

Печальный конвой

Эта нелепая пытка — бессонно, бессонно бродить!
«Ego» всегда близоруко — ему ли водить…
Эти сухие поляны не в силах роса напоить.
Ветер, обнявшись с огнем, налетел, чтобы землю спалить.
Смерть: «Я спешу, чтоб печали твои утолить!..»
…Эта нелепая пытка — бродить и бродить!..

Если мне вырвут язык, если выклюют очи мои,
руки отрубят и пóд ноги бросят репьи, —
мука моя и тогда бы не стала черней
этих суровых и мрачно гремящих цепей,
этой гиены и рева несытых зверей,
этого яда под жесткою кожей ветвей.
Я полюбила цветы, а сама-то я — плод,
воду люблю, а сама — холодеющий лед,
в землю уйду, а люблю молодой небосвод.
Этот печальный, седой, пропыленный конвой —
я та, что бродит и бродит
сама за собой.

Покинутость

И вот, теплом напившись человечьим
твоей руки, что мне легла на плечи,
душа как будто уж не так больна.
О, как сладка мне эта белена —
всей жизни безрассудное забвенье
и неизбежное соединенье
мечты и плоти, что опять хмельна!

Меланхолия

Не боль, но благо — если я умру,
но пусть меня тот путник поцелует,
что, как дитя — веселый, поутру
мое окно, бывало, не минует.

____

Тебя зову я, смерть, но жизнь я обожаю…
Когда я лягу в гроб — уже всему чужая, —
пообещай: еще хотя бы раз
весенний луч моих коснется глаз.

____

Пусть на прощанье повеет мне с неба весенним теплом,
пусть плодородное солнце моим не смущается льдом…
Добрым бывало ко мне золотое светило:
доброго дня пожелать — лишь затем по утрам восходило.

Маленький человечек

Маленький человечек, маленький человечек,
выпусти певчую птицу, которая хочет летать…
Я ведь — птица, маленький человечек,
только вольным простором могу я дышать.

Все-то я в клетке, маленький человечек,
маленький человечек, который в клетку меня заточил.
Я зову тебя маленьким, потому что меня ты не понял —
у тебя не достало на это сил.

И я не пойму тебя, так что лучше
отвори мне клетку — ведь птица должна летать.
В четверть души я люблю тебя, маленький человечек,
и не более — сколько бы ты ни просил!

Быть может

Быть может, все, что я в стихах сказала,
давно уже искало воплощения,
запретное, оно едва дышало
и жаждало, таясь, раскрепощенья.

Оно в моем роду существовало
и нарастало в женском поколенье.
Но говорят, что век свой промолчала
боль матери моей… Еще не пенье,

но темное желанно свободы
от немоты, от черновой работы
в слезах печальной женщины читалось.

И все, что было мучимо, и бито,
и за семью печатями укрыто, —
со мною вдруг на воле оказалось.

Однажды весной

Где же мой друг, что промолвил мне,
белую гладя бороду:
— Будь осторожна, малышка, смотри —
сердце свое береги!

Весны уходят, и только дожди
ждут на осенних дорогах…
Будь осторожна: как бы тебя
пламя твое не сожгло!

Я оробело внимала ему,
в смутной дрожа тревоге.
— Птицы поют! — я сказала в ответ. —
Речка звенит! — сказала.

На лбу у себя — зеркале бурь —
помню его ладони.
Он наклонился ко мне, шепча:
— Бедная ты девчушка…

Молитва

Я во сне увидала, о боже, такую любовь,
что ни разу еще никому на земле не приснилась,
лишь с бессмертною жизнью она бы, пожалуй, сравнилась
и с поэзией, льющейся в душу без слов.

Миновала зима — но по-прежнему стынула кровь,
и еще раз весною зима терпеливо сменилась,
я надеялась: летом ко мне постучится любовь,
но и осенью я ожиданьем напрасным томилась.

Боже правый, спина моя обнажена,
и суровый твой кнут без роптания примет она;
словно грешник заклятый, я слышу твой грозный укор:

ведь над жизнью моей занимается пламя заката,
и в несбывшейся страсти я только одна виновата —
за стихами ее проглядела, сеньор!

Узы

Пустая мечта, ты живешь в душе,
грея ее понемногу.
Ежишься, точно нищенка
горькая у порога.

Если б я ушла от тебя,
вольной желая воли,
сердце мое одинокое
умерло бы от боли.

Но ты притаилась в моей груди
и стережешь мой голос.
С жизнью постылой меня связал
этот тончайший волос.

Я то и дело гнала тебя:
морочь ты кого другого!..
Но ты возращалась ко мне опять,
как докучливый овод.

Уроки

Если б наши сердца откликаться, как эхо, умели,
в них воскресли бы мертвых людей голоса,
а возможно, что в них зазвенели бы трели
певчих птиц, озарявших леса.

Ведь, усвоив себе доброту с колыбели,
сердце учится жизни, меж тем репетируя смерть,
репетируя драму, которую мы разучить не успели
и которую мы в одиночестве будем играть и смотреть.

Сколько раз оно плакало, билось к пело,
обрывалось и падало, чтоб к поднебесью лететь…
Обучение смерти — почти безнадежное дело:
каждый миг умираем, затем чтобы раз умереть.

Я буду спать

Подари мне, кормилица, чепчик росы,
руки трав молодые и зубы цветов,
нежный мох распуши для перины,
дай мне простыни земляные.

Ты меня убаюкай, пестунья моя…
В изголовье затепли мне лампу:
из созвездий любое по вкусу возьми,
но его наклони ты пониже.

Я останусь одна… Слышишь: зреет листва,
и рука, что качает тебя, так легка
в небесах, и проносятся птицы,

чтобы ты позабыла… Спасибо. Одна
только просьба: когда он опять позвонит,
ты ответь, что я попросту вышла…

ПЕДРО МИГЕЛЬ ОБЛИГАДО[59]

Дождь не говорит ничего Перевод Т. Глушковой

Город в сумерках бродит.
Звеня,
дождь приходит —
агония дня.
Мокрый город не видит лица своего,
за туманом глаза он прячет.
Дождь не говорит ничего
и плачет.

Люди бегут от хрустальной воды;
послушно
закрываются окна, как от беды, —
и, быть может, один человек поглядит равнодушно…
Дождь, похоже, устал от себя самого;
словно розовый куст, что без роз, одичало маячит,
он не говорит ничего, ничего, ничего
и плачет.

Пришел он, посланец реки,
с поцелуями свежести,
послание рвется на капли, в клочки,
чтобы мы причастились струящейся нежности.
Но, понимая, что люди отвергли его,
он все звонче по улицам скачет,
речь заводит… И под конец не говорит ничего
и плачет.

Как безумец в своем исступленном упрямстве,
вспоминая забытую песню, он стонет,
неуютно ему в этом темном пространстве,
все мешает ему, и все его гонят.
Луговая трава не желает уже ни глотка от него,
люди, прячась, его то и дело дурачат, —
он не говорит ничего
и плачет.

Может, глядя на горе людей,
он слезинки льет
или вспомнил тончайшую из вечерних затей —
полотно нам в утеху ткет?
Или, видя, что людям не до него,
он скорбит об уделе, который ему предназначен?
Дождь не говорит ничего, ничего, ничего
и плачет.

Над мертвым днем
звук мелодии чистой
пролетает с дождем.
Серебристый,
зачарованный звоном его,
город в ночь заплывает незряче…
Дождь не говорит ничего
и плачет.

ЭЗЕКИЕЛЬ МАРТИНЕС ЭСТРАДА[60]