Анна Майклз - Пути памяти

• Название: Пути памяти
• Автор: Анна Майклз
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7905-3536-4

«Пути памяти» – роман, принесший всемирную известность канадской писательнице Анне Майклз и ставший, по мнению критиков, лучшей книгой последнего десятилетия. На протяжении нескольких лет роман считается бестселлером № 1 и переиздан в 24 странах на 10 языках мира. Наконец и на русском!

Роман поражает удивительной глубиной осмысления проблем жизни и смерти, пространства и времени, сознательного и подсознательного, волнующих людей во все времена.

---

– Что тебе надо?

– Свежей рыбы, – прошептал я.

– Нет! У нас есть подозрения. – Он повысил голос. – У нас есть подозрения.

Я пулей вылетел за дверь.

Атос резал грибы около раковины.

– Какую ты купил рыбу? Кефаль? Палтус? Как бы мне хотелось, чтоб здесь была Дафна, она бы приготовила нам своих замечательных кальмаров!

Я стоял в дверях. Он бросил взгляд в мою сторону и увидел мое лицо.

– Яков, что стряслось?

Я ему рассказал. Атос вытер руки, скинул с ног шлепанцы и угрюмо сказал:

– Пойдем.

Я ждал его у входа в магазин. Я услышал, как он разразился взрывами хохота. Он смеялся. Атос вышел на улицу, лицо его сияло радостной улыбкой.

– Все в порядке, – сказал он, – все в порядке. Он сказал «куры», а не «подозрения».[70]

Атос снова рассмеялся. Он стоял посреди улицы и хохотал. Я уставился на него, кровь прилила к лицу.

– Прости меня, Яков. Просто сдержаться не могу… Я так долго не смеялся. Входи, входи…

Больше я в тот магазин не заходил никогда.

Я знал, что был смешон, даже когда вырвался от него и один пошел домой.

Язык. Немой язык сиротой тянется к любому звуку, который в силах вымолвить, – и прилипает к нему, как к холодному металлу. Лишь много позже, спустя годы, боль уходит слезами.

Каждая вещь очерчена жирным черным контуром, который отделяет все вещи от их имен. Мой косноязычный словарь включал в себя обычный набор слов, без которых не проживешь – хлеб, сыр, стол, пальто, мясо, – и еще некоторые понятия существенно более высокого свойства. От Атоса я узнал, что значит скальный пласт, бесконечность и эволюция, но он никогда ничего не рассказывал мне ни о банковских счетах, ни о домовладельцах. Я мог на английском и на греческом участвовать в обсуждении проблем вулканов, ледников или облаков, но понятия не имел о том, что такое «коктейль» или «клинекс».

Мне не долго пришлось ждать антарктических рассказов самого Гриффита Тэйлора. Тэйлоры часто собирали гостей у себя дома в Форест-Хилле. На празднование нашего первого в Торонто Рождества туда были приглашены все сотрудники географического факультета. Мне было интересно, что думают о нас коллеги Атоса. Я понятия не имел, что они о нас знали. Скоро мне исполнялось четырнадцать, ростом я уже почти догнал Атоса, выпиравшие кости, губы и темные брови, казалось, хотели соскочить с лица. В те дни Атос производил впечатление ушедшего на покой искателя приключений, человека, который все вечера напролет мог проводить за описанием своих похождений. Госпожа Тэйлор называла нас не иначе как холостяками.

Нас приглашали на чаепития в саду, новогодние приемы, вечеринки по случаю окончания семестров. Каждый вечер завершался «Вальсирующей Матильдой» в исполнении Гриффита Тэйлора. У Тэйлоров всегда было романтично – это ощущалось не только в самом доме, не только в поведении прислуги, свечах, горевших в подсвечниках, и столах, уставленных изысканным угощением. Мне кажется, Тэйлоры очень любили друг друга. В тот первый рождественский вечер они подарили мне шерстяной шарф. На прощанье госпожа Тэйлор с радушной улыбкой пожала нам руки. Потом мы с Атосом сетовали друг другу на то, что она вогнала нас в краску.

Мы с Атосом тоже иногда приглашали гостей. Мы чувствовали себя одинокими скитальцами и старались собрать вокруг себя такие же неприкаянные души.

Атос как-то набрел в центре города на греческую булочную и узнал, что пекарь Константин из Пороса в свободное от торговли черным и белым хлебом время читал на греческом «Фауста» Гёте. Раньше Константин преподавал литературу в Афинах. Вскоре он стал регулярно к нам наведываться раза два-три в месяц и всегда приносил с собой пирог, пакет булочек или другие сладости. Иосиф, мастер, который как-то пришел к нам чинить плиту, в свободное время писал портреты. Он любил к нам заглядывать субботними вечерами, завершив трудовой день. Грегор, до войны имевший адвокатскую практику на Буковине, теперь торговал мебелью, он как-то пригласил нас пойти вместе с ним на концерт. Грегор был очень увлечен одной скрипачкой, и мы всегда занимали в зале такие места, где ее было лучше всего видно.

Наши гости знакомили меня с тайнами разных ремесел. Я узнавал, как выводить пятна, чинить кухонную утварь, писать портреты так, чтобы взгляд с холста повсюду следовал за зрителем. Как менять пробки, чинить водопроводный кран, как быстро испечь пирог из дрожжевого теста. Как себя вести на первом свидании (проводить ее домой, пожать руку отцу, никогда поздно не возвращаться). Атосу, как мне казалось, нравилось, что я внимательно прислушиваюсь к этим практическим советам, пока сам он неустанно продолжал заботиться о моей душе.

Но в основном мы были предоставлены друг другу. Мы не поддерживали тесных связей с греческой общиной, если не считать семейства Константина, родня которого владела несколькими ресторанчиками, куда мы частенько захаживали пообедать или поужинать, особенно в «Спот-лайт», «Мажестик», элегантный «Дайана Суитс» и «Баселз» с приглушенным светом и обитыми черной и красной кожей банкетками. Атос много работал, как будто знал, что времени ему отпущено в обрез. Он писал книгу. Что касается меня, настоящими друзьями я так и не обзавелся до окончания университета. Я редко тесно сходился с одноклассниками. Зато с годами я хорошо узнал город.

Дональд Таппер, преподававший на географическом факультете почвоведение и известный тем, что, бывало, засыпал на собственных лекциях, иногда организовывал практические занятия под открытым небом, чтобы показать студентам те или иные географические особенности почвы. Мы с Атосом нередко присоединялись к его студенческим экспедициям, пока Таппер не свалился на машине с гребня холма, демонстрируя типичный образец друмлина.[71] К счастью, у меня был собственный проводник, который провел меня не только сквозь геологические эпохи – он через юность провел меня от отрочества к зрелости.

Атосу, как заклинания, хватало лишь нескольких слов и взмаха руки, чтобы разделить холм пополам, пробурить скважину под тротуаром, вырубить леса. Он показывал мне Торонто в разрезе; он ломал скалы, как буханки свежего хлеба, обнажая клочковатые неровности геологических пластов. Атос мог остановиться посреди оживленной городской улицы, чтобы показать мне ископаемые известняковые окаменелости, выпиравшие из земли у гостиницы «Парк Плаза» или на стенах электрической подстанции.

– Ах, этот известняк, он по футу прибавляет каждые двадцать пять тысяч лет!

Внезапно улицы заливало соленое субтропическое море. Я представлял себе лужайки перед домами, заваленные бесценными сокровищами, – морскими лилиями, брахиоподами, трилобитами.[72]

Как птицы ныряют в море за добычей, так и мы с Атосом погружались на сто пятьдесят миллионов лет в глубь времен в сумеречное лиственное безмолвие оврагов. За рекламным щитом рядом с аптекой «Тэмблинз» нас засасывало раскинувшееся полукругом болото мезозойской эры, где огромные, высокие, как дома, деревья и папоротники покачивали ветвями во влажной густой дымке разлетавшихся в воздухе спор. Под автомобильной стоянкой, за школой, вдали от городского шума, от машин и выхлопных газов мы ныряли в нижние пространства города, залитые зеленым солнечным светом. Потом, как андартес, греческие партизаны, мы выныривали на поверхность на другом конце города – из-под моста около «Стэнз верайети» или из-под ресторана «Хани Дью».

На железнодорожной станции Атос показывал мне образцы разных пород крапчатых камней зумбро[73] и объяснял, чем они отличаются от камней из Тобермори, Кингстона или долины Кредит. На улице Эглинтон он показал мне единственный в Торонто образец блестящего черного Лабрадора из Нейна, который в солнечных лучах отсвечивал синим.

Во время одной из наших первых экскурсий мы пошли на пруд Гренадье посмотреть, где Сайлас Райт ставил первые опыты со льдом. Потом мы ходили искать старый дом Сайласа Райта в проезде Кресчент. Я уже много раз слышал этот рассказ. Именно Райт первым увидел палатку Скотта, занесенную фатальной снежной бурей по самую крышу. Райт ткнул лыжной палкой в безупречную снежную белизну и произнес свою знаменитую фразу: «Вот его палатка». Когда ветреным ноябрьским утром мы с Атосом стояли посреди улицы, мне доставило огромное удовольствие произнести на безукоризненном канадском английском: «Вот его дом».

Холодный весенний вечер нашей первой торонтской весны. Накрапывал дождь. Надвигалась трескучая апрельская гроза, когда небо делается темно-зеленым и весь мир погружается в мертвящее зарево светящихся неживым светом сполохов. Мы с Атосом спустились под сквозные фермы моста Гавернорз-роуд. Мы там были не одни – вместе с нами под мостом хотели укрыться от бури два мальчугана с банками мутной воды из пруда и парнишка постарше с собакой. Все стояли в неловком молчании, прислушиваясь к звукам стремительных потоков воды в канализационных стоках, в металлических трубах, отводящих воду с пролетов моста, к внезапным оглушительным раскатам грома. Потом воздух взорвался свиристящим воплем, будто вскликнула огромная сойка, ему ответил другой такой же звук – мы увидели, что это двое мальчишек свистели на туго натянутых между большими пальцами и ладонями травинках.