Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

• Название: Тысячелетняя пчела
• Автор: Петер Ярош
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982

Автор — известный словацкий прозаик, серьезно заявивший о себе в 70-е гг. Действие его романа-эпопеи происходит на стыке XIX и XX столетий, вплоть до конца первой мировой войны, вызвавшей подъем национально-освободительного движения, в результате которого Чехословакия обрела государственную независимость. История семьи Пихандов как в фокусе отражает судьбы многих поколений словаков, страдавших под игом королевской Венгрии и Австро-Венгерской монархии.

---

Обо всем этом писали газеты, возглашали ораторы на тайных и открытых собраниях, а поздней и из тюрем. Обо всем этом толковали в корчмах, трактирах, кофейнях, гостиницах, борделях, в кабинетах — правительственных и неправительственных, — в постелях любовниц…

Само чувствовал и понимал: что-то должно произойти!

Да, что-то обязательно произойдет!

Это ощущали, понимали, на это надеялись сотни тысяч людей в Австро-Венгрии, и Само Пиханда ничуть не удивился, когда сын его Петер в один из своих приездов домой объявил:

— Я вступил в социал-демократическую партию!

— Стало быть, ты уже не хочешь чинить и изобретать часы? — спросил отец.

— Почему? — Сын сделал большие глаза.

— Коль ударился в политику.

— Ну, знал бы ты, в каком согласии живут часы и политика, — ответил ему Петер.

Само Пиханда не удивился и тогда, когда его второй сын, Самко, мастер-лесовод, сообщил ему:

— Я уезжаю в Америку!

— Ты и в Америку? — спросил отец.

— Мы поженимся с Евой Швандовой и вместе уедем.

— С Евой?

— Читал бы ты письма, что шлет ее отец из Америки! Он и нас зовет, обещает помочь на первых порах. Евина мать тоже согласна…

— Так с Евой, говоришь?

— А ты разве не знал? — заудивлялся сын Самко. — Мы с ней почти два года как вместе… Маме я уже все сказал. А повезет, воротимся при деньгах.

Само Пиханда не смел противиться. Сыграли свадьбу.

Молодожены собрались в Америку. Евин отец Матей Шванда купил и выслал им билеты на пароход, и весной тысяча девятьсот четырнадцатого года они в Гамбурге отчалили от берегов Европы.

Само Пиханда не грустил, но и не радовался.

Все кругом неудержимо куда-то катилось. Это тревожило, возбуждало его. Он что-то чуял, а вот что — он и сам точно не знал. Иной раз его даже передергивало от мысли: а уж не бунтовщик ли он сам? И когда в мае пожаловал Гагош, Само спросил его по обыкновению:

— Война будет, пан Гагош?

— Видите ли, пан Пиханда, для войны нужны три вещи: деньги, деньги и деньги! — как всегда ответил нищий.

— А что, если деньги на войну уже имеются, пан Гагош?

— Про это мне ничего не известно, пан Пиханда!

Да и Пиханда не знал ничего, он лишь смутно предчувствовал: что-то должно произойти.

К черту! К Перуну! Бога! Христа! Богородицу! Дьявол бы все побрал и замотал! Пропади все пропадом! Провались оно в тартарары! Чтоб все сгинуло! Пралик тя зашиби! Трястись бы тебе лихоманкой! Клятая работа!

Что-то обязательно стрясется!

И — стряслось!

Глава восьмая

1

На исходе июня тысяча девятьсот четырнадцатого года в притихшую мельницу вбежал запыхавшийся нищий Гагош. Споткнувшись о порог, упал. Из его сумы высыпались на пол цветные стеклышки, блестящие мелкие камешки, заржавелые гвозди, огрызки хлеба и два облупленных крутых яйца.

— Пан мельник! — пронзительно закричал Гагош с пола. — Пан мельник!

— Здесь я! — отозвался Само Пиханда снизу, от привода.

Гагош неуклюже поднялся с пола, перешагнул через суму, соскользнувшую с плеча, раздавил ногой одно яйцо и, рванувшись к лестнице, стал поспешно спускаться. Уже почти у самой земли наступил на край широкой штанины и завалился прямо в открытый мешок муки. Мешок опрокинулся, мука взвихрилась и обсыпала стенавшего нищего. Само Пиханда рассмеялся. Гагош вскочил и, растерянный, испуганный, схватил смеющегося мельника за рубаху:

— Вот и стряслось, пан Пихан да! — вымолвил он на одном дыхании.

— Что стряслось? — спросил Пиханда, все еще борясь с приступом смеха.

— В Сараеве убили наследника престола Франтишка Фердинанда и его жену Жофию![115]

— Ну и что? — сказал сперва Пиханда, а потом изумился — Да неужто?!

— Будет война, пан Пиханда! — закричал нищий Гагош. — Вы точно говорили, будет война! — словно обезумев, повторял он и без устали дергал Пиханду за рубаху.

— Никогда я этого не говорил! — оторопел Пиханда и схватил Гагоша за руки.

— Будет, будет! — неистово твердил Гагош и, высвободив руки, снова опустился на рассыпанную муку. — Будет, побей меня бог, будет! — Он расплакался и закрыл ладонями испачканное мукой лицо.

Пиханда с минуту стоял над ним неподвижно, потом упал на колени.

— Война? — выдохнул он тихо и тронул Гагоша за руку. — Из-за двух человек — и война?

Гагош поначалу не отвечал — он лишь плакал и кивал головой. Но внезапно перестав, взглянул Пиханде прямо в глаза.

— Скажу вам то, чего никому здесь не говорил! У меня тоже трое сыновей и шестеро внуков…

Пиханда набрал полную горсть муки и стал просеивать ее сквозь пальцы. Ни слова не говоря, он лишь удивленно глядел то на Гагоша, то на пустеющую ладонь, словно спрашивал себя: «Прав он или помешался?»

2

Нищий Гагош оказался прав: в Сараеве Гаврило Принцип застрелил наследника австро-венгерского престола и его жену Софию. Уже с неделю из вечера в вечер мужики обмозговывали это событие в кузнице Ондро Митрона. Однажды Само Пиханда тоже заглянул туда. Мужики его и не приметили — до того были заняты разговором.

— Я вот что скажу, — раздувая мехи, говорил крестьянин Ян Древак, — наследников престола у нас вдосталь… Небось многие в Вене даже обрадовались, когда Фердинанда кокнули! А наш дряхлый восьмидесятичетырехлетний император австрийский, король чешский и венгерский, уже шестьдесят шесть лет нами правит и на тот свет, похоже, не собирается… Это я только к тому, что наш Франтишек Йозеф, Францйозеф, Ференцйожка[116] и до ста лет протянет, а до той поры про Фердинанда и думать позабудут!

— Драка будет, ребята, ей-ей, будет! — отозвался мудрец Мельхиор Вицен. — Пойдет кутерьма! Вена сербу этого не спустит…

— А ты откуда знаешь? — оборвал его Само Пиханда.

— И ты тут? — удивился, затягиваясь глубоко цигаркой, Бенедикт Вилиш.

— Откуда, откуда? — Покосившись на Само, Мельхиор Вицен с умным видом покачал головой и развел руками. — Все к тому идет: Белград уж долгие годы как бельмо в глазу у Вены и Пешта…

— Из-за этого еще не обязательно быть войне! — сказал Биро Толький.

— А ее и не будет! — присоединился к нему Ян Аноста. — Вернее, нельзя, чтоб была! А если и соберется, надо этому помешать!

— Ты опять агитируешь? — оборвал его Мельхиор Вицен. — Зря тут стараешься, пойди лучше шепни Францйожке, пусть-ка тебя послушает!

— На войне дерутся такие, как мы с тобой, — не сдавался Ян Аноста, — или как твои сыновья… Не позволишь им взять в руки оружие — войны и не будет… И сам его ни за что не возьмешь…

— Ох ты и ухо-парень, — подивился Юрай Гребен. — Их же укокошат! Откажешься от военной службы — тебя свои же пристрелят, то-то и оно!

— Если все поступят так, — стоял на своем Ян Аноста, — никого не пристрелят.

— Ладно, ребята, войны-то еще нету! — урезонивал их кузнец Ондро Митрон. — Да и будет ли, кто знает?! А если и будет, так, скорей всего, просто такая маленькая. Бабахнем раза два-три из пушки, поблестим саблями, чтобы постращать серба, и все дела!

— Неохота мне, право слово, воевать, — отозвался брат кузнеца — Юло Митрон.

— А кому охота? — спросил Пиханда.

— Я на всякий случай засолю корову в кадушке, — сказал Петер Жуфанко. — А то и две!

— И сам в ярмо впряжешься? — ухмыльнулся Мельхиор Вицен. — Нам, каменщикам, война, пожалуй, на руку. Порушат дома, на двадцать лет работенки хватит…

— Лишь бы какая пуля и тебя не порушила! — сказал Ян Аноста.

— Сербия от нас — не ближний свет, пули сюда не долетят.

— Я вот что скажу… — вступил снова Ян Древак, но Само Пиханда уже не слушал его. Он вышел из кузни так же незаметно, как и проскользнул в нее. Уже вечерело, а Само вдруг стало невообразимо жарко. Он весь покрылся потом, тело будто горело. Он бегом прошмыгнул меж домов за околицу и, спустившись к речке, разделся. Вошел в студеную воду сперва по колени, потом лег на спину, перевернулся, намочил голову, зачерпывая воду ладонями, обливал лицо, набирал ее ртом и тут же прыскал далеко перед собой. Продрогнув, вылез из воды. Оделся и растянулся в сухой, неросной траве. Посмотрел вверх — на звезды и задержал взгляд на месяце.

— Что же будет, братец, правду скажи?! — обратился он к месяцу. — Или и тебя придется пристрелить?!

Само улыбнулся, вообразив, как расстрелянный месяц сперва изойдет кровью, а потом закувыркается вниз с неба и упадет в какую-нибудь липтовскую долину… Затрубили вдруг трубы. Забряцало оружие, зацокали лошадиные копыта. Ноги уперлись в стремена, и острия сабель рассекли тишину. Сербы крикнули: «Месяц — это нашей мести первое победное ядро!» Само пронзило видение того, как месяц давит липтовчан, и он в страхе открыл глаза.

Но месяц спокойно скользил по небу и то и дело нырял в редкие облака, словно натягивая праздничную рукавицу. И молчал. Само неотрывно следил за ним. Безмолвие вселенной успокаивало его. Дикие и грозные видения, только что явившиеся ему, внезапно рассеялись. Он вдруг резко передернулся и непроизвольно сжал ладонь, на которую из травы что-то впрыгнуло… Встал и заглянул в кулак, в котором раздувалась холодная осклизлая жаба. Он раскрыл ладонь, и жаба шлепнулась в траву. Само Пиханда понюхал ладонь, сморщился от отвращения и шагнул к воде…