Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

• Название: Тысячелетняя пчела
• Автор: Петер Ярош
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982

Автор — известный словацкий прозаик, серьезно заявивший о себе в 70-е гг. Действие его романа-эпопеи происходит на стыке XIX и XX столетий, вплоть до конца первой мировой войны, вызвавшей подъем национально-освободительного движения, в результате которого Чехословакия обрела государственную независимость. История семьи Пихандов как в фокусе отражает судьбы многих поколений словаков, страдавших под игом королевской Венгрии и Австро-Венгерской монархии.

---

— Ты права, Кристина, пусто здесь, — вздохнула Мария. — Самко ездит каждый день на занятия в Градок, Петер в Ружомберке, а теперь и Каролко уехал. Как отец куда отлучится, я тут с Мареком по целым дням одна. Но что делать? Вот была бы девочка жива… — расплакалась Мария.

— Не плачь, родная! — Кристина взяла ее за руку. — Не плачь, Эмочке уже не поможешь… О живых надо думать!

— И то правда, — вздохнула Мария. — Глаза я совсем выплакала, сама себе в тягость. Иной раз и мальчонок мой на меня этак чудно смотрит. Я даже отворачиваюсь… Самко ругается, да я и сама на себя злюсь, а забыть не могу… Зареклась, не хочу больше детей…

— А я вот опять! — сказала Кристина. — Второй месяц пошел… — Мария удивленно на нее посмотрела.

— Хоть бы дети были здоровые, — вздохнула она. — Пойдем, угощу вас.

Женщины встали и вошли в мельницу.

Глава седьмая

1

Не легко писать главу, в которой умирают четыре человека. Но что делать, коль было так, а не иначе? Первой ушла из жизни Ружена. С вечера легла, а утром не проснулась. Кристина до самого конца всякое утро ходила навещать ее. Мать всегда угощала дочку вкусной картофельной запеканкой, которую что ни день выпекала на большой сковороде. И вот однажды утром мать не вышла к Кристине, как ни стучалась та в дверь. Испугавшись, дочь отомкнула дом собственным ключом. Мать недвижно лежала в постели, улыбалась, но уже не дышала. Судя по всему, смерть у нее была легкая. На похоронах собралась вся семья. Поплакали, поговорили о покойнице, почтили память ее. «Вот мы уже и круглые сироты!» — вздохнула Кристина, когда они все трое, Само, Валент и она, склонившись друг к другу головами, заскорбели по матери.

В тот же год один за другим отошли в мир иной сначала Валика Гадерпанова, а вскорости и муж ее — Юлиус Гадерпан. Обоих уложил весенний грипп как раз тогда, когда по-особому зазеленела трава, затрещала, застонала земля, разворошенная ж растормошенная силой проснувшихся корешков. Гермина после отцовских похорон, крепко прижавшись к Валенту, горячо и преданно посмотрела на него наплаканными глазами и прошептала: «У меня теперь только ты и сын! Без вас я и дня не проживу!»

Вскоре после смерти родителей Гермина с Валентом распродали гадерпановские поля и некоторое время раздумывали, что делать с домом. А потом и его продали зажиточным крестьянам — братьям Барахам.

В разгар лета умерла Матильда Митронова. Как-то под вечер она захлебнулась в собственной рвоте, провалявшись до этого целый день на раскаленном от солнца придомье, где попивала разбавленную палинку и хрупала молодую кольраби. О ее бренных останках честь по чести позаботились Юлиус Митрон и Кристина. Похоронили ее, убрали могилу, и Юло вытесал большой крест с именем покойной. Прошел без малого год, и Юло Митрон женился на Кристине. Тем временем она родила второго ребенка — дочку Жофию. Юло усыновил обоих детей, дал им свое имя и гордо возгласил: «Теперь весь мир наш!»

2

Само Пиханда не ведал покоя: у него все время было такое ощущение, будто трещит и лопается по швам кожа — вот-вот он из нее выскочит или выколупнется, словно косточка из сливы.

Дела семейные теперь были таковы, что он мог бы жить поспокойнее, отдохнуть беспечно, полентяйничать — ведь прежде так мечталось об этом. Мария была сама доброта, да еще по-прежнему привлекательна и красива. Сын Самко, закончив лесоводческое училище, стал лесоводом и работал помощником лесника в недальнем урочище на Черном Ваге. У Петера истекли годы ученичества. Оба сына стали зарабатывать и делать подарки родителям, а при надобности помогали и деньгами. Словно договорившись, каждый месяц поочередно посылали брату Каролу небольшие суммы на его учение в гимназии. Младший, Марек, пошел в первый класс и учился хорошо. Мельница работала без перебоев, и нехватки в обмолоте не было. А Само все чего-то недоставало. Перед Аностой, перед братом или женой он делал вид, будто внешний мир мало занимает его. Но Марию трудно было провести: она видела, как он жадно читает «Работницке новины» и «Нáродне новины»[113], как что-то выискивает в них и мучится над прочитанным. У случайных путников, заворачивавших на мельницу, он выспрашивал, что делается в Пеште, в Вене, в Прешпорке, в Кошицах, Кежмарке, Ружомберке или Микулаше. Снова зачастил в корчму к старику Гершу. Тому уже помогал внук, сын дочери Марты, который явно походил на покойного Йозефа Надера и тоже звался Йозефом. В корчме Само прислушивался к разговорам: то за одним столом, бывало, посидит, то за другим. Пил он мало, никогда не напивался. Все, похоже было, присматривается к чему-то, а к чему, должно, и сам не знал. Одни вещи обрели определенность, другие лишь угадывались. Железнодорожная сеть Словакии, насчитывавшая почти две тысячи километров, проникла во все ее уголки. Многие знали, иные предполагали, да и те, кто лишь порой наезжал в Словакию, без особого труда понимали, что централизованная государственная власть в Пеште, с общевенгерским законодательным и исполнительным правом, крепко держит в руках и экономику венгерского государства и что словацкая национальная область лишается своей самостоятельности. Ни для кого не было тайной, что у словаков нет ни политических прав, ни материальных средств, чтобы действенно отстаивать интересы собственного национального хозяйства. Во втором десятилетии двадцатого века дерзкий венгерский капитал обнажил оружие и беспощадно боролся за рынок страны, за овладение всей ее экономической жизнью. Венгерский капитал явно одержал в стране победу над чужим капиталом — австрийским или каким-либо другим. Рабочие подвергались жестокой эксплуатации. Возникали картели и монополии. Банки сказочно богатели, финансовые учреждения плодились как комары над стоялыми водами. Конкуренция между предпринимателями росла, производство концентрировалось. Каждые несколько лет вспыхивал мировой экономический кризис, непременно охватывавший и Австро-Венгрию. Месяцами падала стоимость акций на биржах. И затем снова все устремлялось вспять, снова разражался экономический бум, дабы в свой черед смениться новым кризисом в результате перепроизводства. Усиливалась мадъяризация народов, населявших Венгрию. Из вечера в вечер и крестьянам в корчме у Герша приходилось решать новые сложные задачи своего хозяйства. Они вздорили, ругались, а порой и рукам давали волю. Как-то однажды один из старомильцев[114] ушел домой с ножом под лопаткой. А что было делать более прогрессивно мыслящему собеседнику, раз он никак не мог убедить того, что сельскохозяйственное производство становится интенсивным, что богатые крестьяне, помещики и крупные землевладельцы оптом закупают машины и механизмы, что исчезают целинные земли и на поля ложатся первые искусственные удобрения. «Сожрут нас, проглотят, разорят и высмеют!» — кричал не один мелкий крестьянин в тоске и страхе перед помещиком. Толпы работников, батраков бродили по стране, предлагая дешевые услуги. Богатые богатели, бедные беднели. Тяжкое экономическое и социальное положение последних всколыхнуло народы Венгрии. Люди кочевали по стране, многие устремлялись за ее пределы.

Небывало возросло сопротивление венгерскому правительству, устойчивость режима слабела, государство стояло на пороге распада. Угнетенные народы и народности ежедневно во весь голос отстаивали свое право участвовать в управлении государством; к этому же стремились рабочие, крестьяне, мелкие предприниматели и интеллигенция. Формировались новые политические силы, партии. Внутриобщественный и политический кризис достиг апогея в начале второго десятилетия двадцатого века. Над страной нависло грозное предостережение: «Либо Венгрия станет демократическим государством, либо она распадется!» Но правительство в Пеште оставалось глухим, хотя поэт и ошеломил его стихами:

Величайшие в мире уши,
когда ж вы научитесь слушать?

Ищейки ретиво ринулись защищать государство, но вопреки их усилиям, вопреки жандармам, вооруженным до зубов гусарам, винтовкам, револьверам и штыкам на улицах росли баррикады и множились кровавые понедельники, вторники, среды, четверги… Мускулистые руки мужчин и женщин с отчаянной решимостью занесли уже шило над натянутым барабаном монархии. Судьбы людей слились в одну железную массу, в единую волю: «Необходимо полное равноправие народов и народностей в общественной и государственной жизни, оно послужит основой построения многонационального мира и прочного содружества всех народов и народностей Венгрии. Необходимо превратить Австро-Венгрию в образцовые Соединенные Штаты Европы на демократической и социалистической основе при национальной автономии».

Обо всем этом писали газеты, возглашали ораторы на тайных и открытых собраниях, а поздней и из тюрем. Обо всем этом толковали в корчмах, трактирах, кофейнях, гостиницах, борделях, в кабинетах — правительственных и неправительственных, — в постелях любовниц…