Лиз Дженсен - Дитя Ковчега

• Название: Дитя Ковчега
• Автор: Лиз Дженсен
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-20006-1

Год 1844-й. В лондонском работном доме появляется Мороженая Женщина, которая тут же производит на свет странного младенца.

Год 1845-й. На севере Англии, в деревушке Тандер-Спит, появляется мохнатое дитя, подкидыш со ступнями, похожими на ладошки. Его усыновляет местный Пастор. Ребенку суждено стать богобоязненным изгоем.

Год 1845-й. В Лондоне у королевского таксидермиста и его жены-медиума рождается толстая девочка. Ребенку суждено стать известной кулинаркой.

Год 2010-й. В Великобритании – Кризис Рождаемости: все женщины стали бесплодными. Те, кто покрепче нервами, вместо детей заводят себе обезьян. Ветеринар Бобби Салливан процветает, но одна ошибка рушит налаженную жизнь, и он вынужден бежать в захолустный Тандер-Спит. Ветеринару суждено стать главой нового племени Homo Britannicus.

«Дитя Ковчега» Лиз Дженсен – достойная Диккенса здравая, остроумная и сумасбродная сага о причудах эволюции и чудесах бытия – впервые на русском языке.

---

И я, уродец, подкидыш, кукушонок, чей сфинктер жестоко мучит Милдред при одной только мысли, что придется хватать эти зверские сорняки, торчащие передо мной, словно грозное оружие. С легким уколом зависти я замечаю Томми в дальнем конце поля – он потирает руки, словно пару инструментов.

– Один, два, три, ПОШЛИ! – вопит фермер Харкурт, и агония начинается.

– Вперед, Тобиас! – кричит Пастор Фелпс из-за изгороди боярышника. – Ты должен это своему Спасителю! – Как обычно, не совсем понятно, подразумевает ли он себя или Господа. Я кручусь по полю, молясь, чтобы передо мною предстал первый в мире чертополох без колючек. Рядом со мной юный Чарли Пух-Торф, весь в крови и слезах, уже выдернул свое первое растение. На меня обрушивается голос Пастора Фелпса: – Закрой глаза, сынок, и да пребудет с тобой Господь! Он охранит тебя от любой боли, только веруй!

Я закрываю глаза и думаю о Господе, как на моей картине с Ноевым Ковчегом: доброе лицо, римский нос, длинная белая борода и ниспадающая, похожая на тогу, белая сутана. Мужчина в облаках. Я сжимаю кулак на первом чертополохе.

– ОООО! – Будто тебя прошивают насквозь стальными болтами.

– Давай! – снова орет Пастор Фелпс. – Мужайся! Подумай о Христе и Его терновом венце!

– АААА! – вою я, вытаскивая второй. Что при этом торжествует – вера в Господа или желание угодить отцу? В любом случае, колючка вытащена, и из руки хлещет яркая влага – я больше не могу и выхожу из игры. Подходит Пастор Фелпс и суетливо промокает мою кровоточащую руку, молча накладывает ромашковую мазь для сосков. Слова «молокосос», «слабак» и «трус» не произносятся, но все равно висят между нами в воздухе, пока мы смотрим, как храбрейшие из Тандер-Спита трудятся среди вихрящихся семян чертополоха, доказывая свое мужество.

– Может, на следующий годя стану мужчиной? – предполагаю я. Но отец лишь вздыхает: я его подвел.

Через полчаса поле с колючками фермера Харкурта было ощипано как цыпленок. Состязания выиграл Томми; он уже стал подмастерьем отца в кузне, и у него на руках были мозоли, твердые, как бычья шкура. Теперь он герой. Тем вечером гору мертвого чертополоха оттащили на пляж и подожгли, чтобы устроить пир из раков, омаров и сардин; пока разгорался праздничный костер, озаряя серый песок и серые блеклые скалы оранжевым сиянием, я молился, чтобы на следующий год я тоже прошел это испытание мужества.

А ночью мне опять снилась она – как никогда живо. Она с невозмутимым лицом стояла на вершине горящего костра из мертвого чертополоха. А затем восстала из дыма, как Феникс или Ангел. Ее огромные крылья развевались, когда она улетала в ночь.

Хоть я и не смог стать мужчиной на состязании «Вытащи чертополох», все равно я считаю то время порой моего возмужания. Даже больше – и хуже. Потерей благодати. Я всегда считал, что детям свойственно не понимать. Смотреть на поведение взрослых и, за неимением соответствий в детском мире, обо всем измышлять истории – искаженные и ошибочные выдумки. Но я больше не был ребенком. Я стал пятнадцатилетним подростком – я смотрел, удивлялся, выдвигал предположения, но мне никак не удавалось сделать шаг, который нужно было сделать и который уберег бы меня от многих горестей. Я не требовал знать.

Если вкратце, я был трусом. Трусом, потому что боялся правды. И это, как ты увидишь, мой дорогой читатель, определило мою историю. Страх и отсутствие смелости – из-за еще большего страха, что сама истина окажется настолько неприемлемой, что…

– Что – что? – спросила Она меня годы спустя, когда мы глядели в нашу любимую скальную ямку.

– Что меня отвергнут. И что ты меня не полюбишь. Что никто не полюбит.

Сон мой оказался пророческим. Стояла ветреная пятница после состязания «Вырви чертополох». Мы с Томми Болоттсом возвращались из гавани, где помогали с раколовками. Мне поручалось связывать омарам клешни, когда мы выгружали их из сетей, и бросать в ведра, в которых их везли в Джадлоу. Меня они все время щипали. Томми, будучи сильнее, обдирал водоросли с сеток и кидал раколовки в лодки. Когда мы закончили, мистер Биттс вручил нам с Томми по связке сардин – они покачивались и сверкали на солнце.

Сжимая их, словно тяжелые драгоценности, мы направились домой, борясь с ветром: я в Пасторат готовить сардины к чаю, а Томми в кузницу, где отец учил его ковать фигурные дверные ручки с завитками на продажу в Джадлоу. Церковь Святого Николаса только показалась вдалеке, когда мы срезали угол возле крючковатого каштана, где наши с Томми пути расходились. И тут мы заметили на кладбище Пастора Фелпса с незнакомкой.

Мы остановились как вкопанные и вытаращились на них. Запах свежей рыбы. Хлесткие удары ветра.

Ее было толком не разглядеть. Маленькая женщина – такая крошечная, что сперва я принял ее за ребенка, – закутанная в яростно развевавшийся плащ с капюшоном. Они стояли в шаге друг от друга возле массивного надгробия; мой отец слегка наклонился, чтобы ее расслышать, и нервным жестом – я его сразу признал – сцепил руки за спиной. Тут же стало очевидно, что Пастор и женщина поглощены напряженной и горячей беседой.

Томми жестом предложил мне подползти к низкой изгороди, отделявшей нас от кладбища; мы присели рядом с шиповником возле гнездовья дрозда с четырьмя голубыми яичками. Вдруг Томми схватил меня за плечо и дернул к земле.

– Тесс! – сказал он. – Слушай!

Мой отец закричал, бешено жестикулируя. Я пытался уловить долетавшие слова.

«Грязь». «Зло». «Клевета». «Шлюха». Я ужаснулся. Как могла эта неизвестная женщина так его разгневать? «Сам Дьявол». «Как вы смеете». «Именем Господа». Затем он сжал кулак перед ее лицом. Он же не собирается ее ударить? Я вздрогнул. И вдруг – наверное, осознав, как близок он к свершению насилия, – отец остановился. Руки повисли плетьми и плечи опустились унылым треугольником.

– Смотри! – шепнул Томми. – Она роется в плаще.

Я прищурился:

– Она что-то ему передает.

– Что это? – спросил Томми, тоже присматриваясь.

– Похоже на бутылку. Или какую-то склянку.

Что бы это ни было, оно выглядело тяжелым и громоздким. Поднеся его к самому носу Пастора, незнакомка поставила предмет на плиту. Пока отец разглядывал емкость в той же унылой позе поражения, женщина снова порылась в складках плаща, извлекла белый бумажный прямоугольник и сунула Пастору в руку.

– Конверт, – выдохнул Томми. – Она вручает ему письмо. Не отрывая взгляда от склянки, отец взял конверт и затолкал глубоко в карман сюртука.

Даже на расстоянии было видно, что лицо его неестественно бледно.

Затем он что-то сказал ей и взял склянку с камня. Держа емкость на вытянутых руках, будто она могла взорваться, он развернулся и чопорно зашагал в церковь. Женщина осталась снаружи. Теперь она стояла к нам спиной – съежившаяся фигурка посреди надгробий. Она не шевелилась – просто стояла, и нарциссы яростно качались у ее ног. Через пару минут отец появился из церкви. Уже без склянки. Он шел, словно бесплотный призрак. Машинально достал что-то из жилета.

– Деньги! – воскликнул Томми. – Он отсчитывает ей банкноты, смотри!

Так и было. Одну за другой, пока целая пачка купюр – и откуда он взял их? из личных сбережений? из церковных денег? – не перекочевала из его левой руки в правую. Он что-то сказал женщине, та протянула руку, и он отдал ей пачку.

И вдруг отец снова вспыхнул, ожил и закричал. «Еще раз», – расслышал я. «Гнев Всевышнего». А затем: «Запрещаю вам, когда-либо». Остальных слов было не разобрать, но до нас докатились их ярость и отчаяние, и нам стало страшно. Даже Томми вдруг словно уменьшился и побледнел. Дрозд вернулся и прыгал вокруг гнезда. Отведя взгляд от отца, я изучал идеальную симметрию четырех голубых яиц, и во мне зашевелилась Милдред. Не знаю, долго ли я смотрел на эти яйца – минуту или час. Но когда я снова поднял глаза, отец развернулся на каблуках и уходил в церковь. Женщина запихивала пачку банкнот в складки плаща. Затем внезапно развернулась и побрела по тропинке к церковным воротам.

И тут мы с Томми, изумленно открыв рты, узнали ее лицо.

Я клянусь (и Томми тоже): мы узнали не столько лицо, сколько его выражение.

Она пронеслась мимо нас и скрылась.

Некоторое время мы молчали.

– Я зайду к тебе завтра, – наконец проговорил Томми. – Мне пора в кузницу; отец меня побьет, если опоздаю. Справишься?

– Справлюсь, – солгал я. Я чуть не плакал. Кое-как я доковылял до дома и принялся потрошить и жарить сардины. Отец все не возвращался, так что я оставил рыбу и направился в церковь, где Пастор на коленях рыдал перед алтарем.

– Отец…

Он повернулся, круглое лицо в потеках слез.

– Ступай домой! – закричал он. – Ступай домой и запрись в спальне! Читай Бытие и не спускайся, пока я не вернусь и не позову тебя!

– Отец… Кто эта женщина?

– Ты ее видел? – прошептал он. Лицо его было восковое и бледное.

– Я видел, как ты спорил с ней.