Сборник Сборник - Никогда не забудем

• Название: Никогда не забудем
• Автор: Сборник Сборник
• Издательство: Юнацтва
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Рассказы белорусских детей о днях Великой Отечественной войны.

Работа по созданию этой книги началась вскоре после войны. 3 апреля 1946 года в газете «Пiянер Беларусi» было напечатано письмо пионеров 37-й минской школы, в котором они обратились ко всем школьникам республики с предложением написать коллективную книгу об участии белорусских детей в Великой Отечественной войне. За два года было собрано около 400 рассказов. Часть из них и вошла в книгу, которая впервые увидела свет на белорусском языке в 1948 году.

Для младшего школьного возраста.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Вечером нам не дали даже забежать на квартиру, а прямо из баньки вместе с остальными погнали на работу. По дороге Коля и Витя из деревни Романвина передали мне кусок хлеба.

На всю жизнь запомнилась и немецкая «дезинфекция». Немцы собрали всю одежду, все лохмотья, какие были у нас, и отнесли в баню. Мы остались в своем дырявом сарае совсем голые. Я не находил места от холода. Все тело посинело и съежилось. Мерз не только я. Старики на чем свет стоит ругали немцев: им, видно, было еще холоднее, чем мне.

Часа три продержали одежду в бане, а мне это время показалось длиннее, чем вся прожитая мною жизнь. Потом я долго кашлял, появился насморк, головные боли. Решил сходить к доктору. Доктор, толстый маленький человечек, издали поглядел на меня, усмехнулся в короткие усы и что-то пробубнил. Переводчица сказала мне:

— Доктор говорит, что вместо одной нормы надо выполнять две. Это лучшее лекарство…

Вышел я из «амбулатории» молча, но на сердце у меня кипело. Если б мог, я бы разорвал на куски и толстую свинью — доктора, и немецкого прихвостня — переводчицу.

Весной из Островов нас перевезли дальше на запад, к Днепру. Жили в лесу, в землянках. Каждый день нас гоняли ремонтировать дороги. С едой стало совсем туго. Если в Усушке и Островах мы еще находили кое-что из оставленных крестьянами харчей, то здесь об этом нечего было и думать. Деревни в глаза не видели: из лагеря не выпускали ни на шаг. Убежать тоже было невозможно — кругом стояли часовые.

Однажды, выбрав ночь потемнее, подполз я к землянке, где хранились немецкие продукты. Маленькое окошко было над самой землей. Я осторожно вынул из рамы стекло и просунул внутрь руку. На мое счастье, там был хлеб. Я одну за другой вытащил семь буханок — и к себе в землянку. Мы уселись вокруг хлеба — и семи буханок как не бывало. Я разохотился и снова побежал к «складу». Только достал две буханки, как где-то совсем рядом хлопнула дверь. Я схватил хлеб и бежать к своей землянке. Недалеко от нее спрятал хлеб под березкой.

Немцы заметили пропажу и назавтра утром пошли с обыском по всем землянкам, где жили «колонники» (так называли нас). Явились к нам, выгнали всех из землянки и давай рыть. Хлеба, разумеется, не нашли. Он уже был съеден.

Настало время, когда все чаще и чаще стали появляться наши самолеты. Бывали дни, что они пролетали целыми стаями. Мы радостно провожали их глазами, ожидая скорого освобождения. Старики говорили:

— Наверно, наши в наступление пошли.

Тронулись из лесу и мы. Наши самолеты не давали немцам покоя.

Немчура зеленела от злости, а мы сияли, глядя на них.

Однажды нас гнали вперемежку с подводами. Только мы вышли из лесу на поляну, как в небе показалось около двух десятков наших самолетов. Они быстро приближались и, пролетая над нами, как дождем сыпанули из пулеметов. Немцы бросились кто куда. Теперь им было не до нас. Я упал на траву и притворился убитым. Когда немцы разбежались, я поднялся — и бегом в жито, в противоположную сторону. Отполз подальше от дороги, лег и притаился. Самолеты улетели. Немцы стали собираться. Их голоса еле-еле доносились до меня. Я пролежал во ржи часа четыре.

Вдруг я услышал глухой гул, который с каждой минутой усиливался. Насторожился, приподнял голову. Сквозь ржаные стебли увидел две немецкие бронированные машины. Одна за другой они двигались прямо на меня. Сказать по правде, я испугался не на шутку, но не встал с земли, а прижался к ней поплотнее, повернул голову так, чтобы одним глазом можно было наблюдать за машинами. Лежу и жду. Сердце готово выскочить из груди, на лбу выступил холодный пот. Подняться и бежать? Нельзя, немцы тут же скосят меня из пулеметов.

Одна из машин прошла метрах в двух от меня.

Я и сейчас удивляюсь, как у меня хватило тогда терпения и выдержки улежать на месте.

Когда машины скрылись, я пополз к кустам и, только добравшись до них, повеселел. Вскоре я набрел на нескольких местных женщин. В лесу мы и ночевали. Это была последняя ночь моих мучений и неволи.

Саша Мукгоров

Номер 79645

Когда фронт стал приближаться к Бегомлю, секретарь райкома партии сказал маме:

— Муж воюет, а ты уезжай. Нечего тебе тут делать с детишками. Шутка ли — четверо.

— А на чем я поеду?

— Я помогу достать лошадь, — пообещал он.

Слово свое секретарь сдержал. Мы погрузили на подводу свои пожитки, кое-что из продуктов и двинулись в путь.

Но далеко уехать не удалось: около заповедника немцы перерезали нам дорогу и отняли лошадь.

Дальше ехать было не на чем, и мы пешком вернулись в Бегомль. Пожили там недолго. Знакомый отца передал, чтобы мы уходили из Бегомля: нас могут арестовать как семью коммуниста.

Мы собрались и в ту же ночь выехали в деревню Дроздово, Толочинского района. Тут жило много семей партизан и советских работников. Здесь же находился и штаб местного партизанского отряда. Мы поселились у одной женщины.

Через некоторое время и в Бегомльском районе организовался партизанский отряд. Командиром его был знакомый Манкович. Узнав, где мы находимся, он прислал записку, в которой предлагал переехать к нему в отряд. Мы стали готовиться к отъезду, но запоздали…

Как-то в полдень налетели немцы и окружили деревню. В деревне были партизаны. Между ними и немцами завязался бой. Было убито и ранено много наших людей. Маму мою тоже ранило в руку и ногу. Всех, кто мог идти, немцы собрали вместе, пересчитали, под конвоем пригнали в Толочин и посадили в тюрьму.

В небольшом подвале нас было около трехсот человек. Люди задыхались. Есть давали один раз в сутки и то какое-то пойло. У дверей немцы поставили бочку с водой. Старенький дедушка, который стоял возле нее, обомлел, ввалился в бочку и захлебнулся. Каждый день умирало несколько человек. У моей мамы гноились раны, но никто и не думал оказывать ей помощь. Тогда я разорвала свой платок и перевязала раны.

Среди нас было много партизан. Их допрашивали во дворе тюрьмы. Немцы выгоняли нас из подвала и заставляли смотреть, как это делалось. Если кто-нибудь отворачивался, его избивали. Я сама видела, как одна пожилая женщина не смогла вынести вида нечеловеческих мучений и упала в обморок.

К ней подскочил полицай и пнул сапогом в спину. Женщина не вставала. Ее подхватили под мышки, выволокли на то место, где пытали партизан, и стали сечь плетьми. Ее избили до полусмерти.

Неделя, проведенная в толочинской тюрьме, мне показалась годом. Потом нас перевезли в минский концлагерь. Здесь было еще хуже. Людей морили голодом. Начались болезни. Заболела и моя бабушка. Ее положили на специальные нары, где лежали все больные. Когда их собиралось много, подъезжала большая закрытая машина — «черный ворон» — и забирала их. Больных вывозили за город, в лес, и расстреливали. Так погибли моя бабушка, тетя Саша и еще несколько знакомых из нашего местечка.

Потом заболели я и мама. Меня положили на те самые нары, на которых лежала бабушка. Я знала, что меня ждет смерть. Мне стало страшно, и я заплакала.

Пришел русский доктор Михаил Семенович, молодой и очень отзывчивый человек. Чтобы обратить на себя внимание, я заплакала еще громче. Он подошел ко мне.

— Откуда ты? — спросил Михаил Семенович.

— Из Бегомля.

— А что у тебя болит?

Я рассказала.

— А мама у тебя есть?

— Есть…

— Не плачь, — тихо проговорил Михаил Семенович.

Он подошел к немецкому доктору и сказал, что я не тифозная больная, а гриппозная. Немец не поверил. Он пощупал у меня пульс, выслушал и зло сказал, что Михаил Семенович ошибается: у меня тиф и меня нужно застрелить. Михаил Семенович стал просить, чтобы не делали этого. Немец долго крутил головой, а потом согласился. Меня перенесли в другое место. Благодаря Михаилу Семеновичу осталась жива и мама. Русский доктор спас от смерти много советских людей. Как потом стало известно, немцы узнали, что он сочувствует русским, и расстреляли его.

Когда дело пошло на поправку, меня перевели в помещение, где находились здоровые. Потом появилась и мама. Я была очень рада видеть ее. Но тут, как на беду, заболел брат Сеня. По просьбе мамы его взял к себе Михаил Семенович. Потом я узнала, что Михаил Семенович вылечил его и он убежал к партизанам.

Со временем всех, кто был связан с партизанами или считался советским активистом, отделили от остальных, тщательно осмотрели, отобрали все вещи и хорошую одежду и погнали на станцию. На путях стоял длинный-длинный эшелон. Нас посадили в товарный вагон, закрутили проволокой дверь и строго наказали сидеть и не высовывать носа. При этом было объявлено, что если убежит хоть один человек, весь состав полетит под откос.

Когда поезд тронулся, женщины бросились к дверям вагонов. Через щелки глядели они на родные поля и леса, которые оставались позади. Многие плакали: никто не знал, куда нас везут и что с нами будет. Я прижалась к маме и сидела молча. Молчала и мама.