Валерий Болдин - Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева

• Название: Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева
• Автор: Валерий Болдин
• Издательство: Республика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5—250—02532—3

Автор книги, в прошлом руководитель аппарата Президента СССР, помощник генерального секретаря ЦК КПСС, более десяти лет работал с М. С. Горбачевым — до августа 1991 года. Он стал свидетелем многих драматических событий, развернувшихся в нашей стране, борьбы за власть и смены за короткий срок четырех лидеров партии. Размышляя о причинах развала Советского Союза, крушения КПСС, В. И. Болдин приводит многие малоизвестные факты деятельности руководителей партии, работы Политбюро и Секретариата ЦК. Он предлагает читателю свое собственное видение и оценку происшедшего, уделяя особое внимание восхождению к вершинам власти М. С. Горбачева. Точку зрения автора можно принимать или оспаривать, но она имеет право стать известной читателю.

---

О Михаиле Ивановича Копликове я слышал. Колхоз «3аветы Ленина» славился на Ставрополье своими показателями. Председатель его, талантливый организатор, вывел хозяйство в передовые. Здесь собирали высокие урожаи на солонцах, да и остальные показатели колхоза были, как говорится, на высоте. Особенно в овцеводстве.

— А что случилось?

— Да кому-то он поперек дороги встал. Посадили Михаила Ивановича за использование на строительстве шабашников. В вину ставят перерасход колхозных средств, личный интерес председателя. Да ладно следствие бы велось по закону, а то пытки устроили. Посмотри письмо и постарайся доложить Горбачеву. Копликов — его выдвиженец. Он двигал его в председатели, да и позже помогал хозяйству.

Минут через тридцать получил я письмо от Всеволода Серафимовича. Читаю и глазам не верю. Не только посадили известного председателя, члена крайкома партии, но и выдавливают признание силовыми методами в том, что он не совершал. В камеру к нему специально подсадили нелюдей, а те бьют его смертным боем. В общем, отбили почки, сделали инвалидом.

Читал я письмо, каждая строчка которого взывала о помощи. Не дожидаясь случая, пошел сразу к Горбачеву, благо был он один.

— Что еще случилось? — встретил он меня вопросом, не поднимая глаз от шифротелеграмм.

— Вы Копликова знаете?

— Из «Заветов Ленина»? — спрашивает Горбачев.

— А о том, что он в тюрьме сидит, стал инвалидом, слышали?

— Нет.

— Почитайте его письмо, — протягиваю я конверт Михаилу Сергеевичу.

— Скажи, в чем дело, не подсовывай мне лишних бумаг.

Желания читать письмо у него не было. И я довольно подробно пересказал одиссею Михаила Ивановича, со своими замечаниями и предложениями. Мне хотелось, чтобы из этого дикого случая были сделаны далеко идущие выводы: нельзя ограничивать свободу хозяйственной деятельности руководителей колхозов и совхозов, расправляться с ними, тем более садистскими методами, и показать на его примере, что правоохранительные органы не могут добывать признание пытками, другими преступными способами. Но выслушав меня, Горбачев равнодушно бросил:

— Поговори с Иваном.

Иван Сергеевич Болдырев был в ту пору первым секретарем крайкома КПСС и вряд ли не знал о том, что происходило с таким известным председателем колхоза. Видя мое промедление, Горбачев спросил:

— У тебя все? — и, не дожидаясь ответа, углубился в чтение телеграмм.

Я вышел обескураженный равнодушием к беде человека, которого генсек хорошо знал и в свое время помогал его деятельности в новой должности председателя. Но и Копликов доказал свое умение работать, много новаторского внес в производство, помогая тем самым росту авторитета секретаря крайкома Горбачева.

Конечно, не откладывая, я позвонил Болдыреву, но разговор не получился. Разумеется, он знал о случившемся с Копликовым, может, докладывал и Горбачеву, а потому ответил уклончиво: дескать, поручу посмотреть, в чем дело. Не удовлетворившись разговором, позвонил я и Генеральному прокурору СССР, настойчиво просил не только разобраться в случившемся, но и принять меры. Без резолюции генсека это было все, что я мог.

Вмешательство прокуратуры помогло, и дело закрыли, но закончилась эта эпопея тяжело для Михаила Ивановича, отдавшего столько сил укреплению хозяйства. Здоровье он потерял, в людях разуверился, из партии был исключен. И наверняка недобрым словом вспоминал всех, кто бросил его в трудную минуту. Впрочем, ничего удивительного тут нет. Как я уже говорил, Горбачев придерживался принципа: «С глаз долой — из сердца вон».

Однажды, когда рассказал ему, что звонили его земляки и я помог им в одной просьбе, он неожиданно ответил:

— Ас чего ты решил, что у меня со всеми ставрополь-чанами хорошие отношения? Не делай впредь ничего, пока я не скажу.

Но почту из края я продолжал докладывать ему всю, хотя большая часть ее возвращалась им без всяких пометок. На мой вопрос, как поступать с такими письмами, он раздраженно бросил:

— Никак.

Бесплодными оказались все попытки окружения внести порядок в расписание деятельности генсека, а позже президента СССР. Мало сказать, что архитектор перестройки воспринимал советы болезненно, но он еще относился к ним как к покушению на его власть.

Я уже говорил, что он быстро уставал, был рассеян, во время докладов ему документов или беседы с секретарями ЦК он вдруг опускал голову и начинал читать шифротелеграммы, забывая, как мне казалось, что у него на приеме люди. Мысли его уплывали в какие-то дали, и он никак не мог вернуться на почву реальности. Часто комкал беседу или, как мне, начинал вслух читать зарубежные отклики о его великой преобразовательной миссии в мире. Подобные чтения подчас затягивались на долгие часы. Время уходило, и вместо оперативного рассмотрения многочисленных документов он оставлял их у себя, забирал на дачу. Если Горбачев не готовился в командировку или не переписывал доклады, ища в них логику и правду жизни, то рабочие дни у него были, как правило, организационно хаотичны и сумбурны.

Первый год пребывания у власти тем не менее был насыщен поиском решения экономических проблем. Он довольно часто приглашал к себе ученых и слушал их предложения по улучшению дел в народном хозяйстве страны. На таких совещаниях обсуждались главным образом финансово-производственные вопросы. Никто и не мог помышлять о каких-то серьезных изменениях в политической системе. И меньше всего об этом думал генсек — главный хранитель чистоты исповедуемого партией учения. Поэтому на совещания и пленумы ЦК выносились проблемы организационно-технических преобразований. Не случайно в ту пору шла подготовка совещания по ускорению научно-технического прогресса, преобразований в ряде отраслей индустрии. Мало сказать, что в 1985 году у Горбачева не было плана глубоких и комплексных планов социально-экономического реформирования общества. Не было мало-мальски целостного плана перемен вообще. Существовали, пожалуй, лишь некоторые контуры движения по пути реформ.

Как правило, с 13 до 14 часов Горбачев обедал. Обед его обычно занимал всего 5–7 минут, и часто генсек говорил: «Подожди минутку» — и выходил в комнату отдыха, чтобы быстро перекусить.

Скоро он возвращался, и, если были приглашенные для подготовки текстов, работа продолжалась, правда, вяло, с отвлечениями. Иногда обеденное время затягивалось, Горбачев отдыхал или принимал врачей, ему делали массаж. На протяжении дня он раз пять-шесть разговаривал с Раисой Максимовной, которая была в курсе его планов и дел.

Вечернее время он отводил для чтения различной информации, других документов. Но часто отвлекался и вновь начинал читать вслух отклики на результаты своей деятельности. Когда этого ему казалось мало, он брал подобную информацию с собой, видимо, для того, чтобы почитать ее в узком домашнем кругу.

Если не было срочных дел, генсек уезжал в 8–9 часов вечера, предварительно поужинав. На даче он практически сразу шел на прогулку с Раисой Максимовной. И гулял полтора-два часа. Затем снова садился за стол и занимался делами. Во время прогулок возникали какие-то мысли, и генсек в 11–12 часов ночи, а иногда и позже, звонил, поручал мне что-то сделать к его утреннему приезду, неожиданно намечал другие утренние мероприятия. Обзванивал он в это время и некоторых членов Политбюро ЦК. Но звонить ему на дачу большинство соратников боялось. Он отучил это делать раз и навсегда.

— Что за моду взяли: днем их не сыщешь, а как вечер, так обрывают провода, — возмутился он как-то.  — Громыко на ночь все домогается душеспасительных бесед, да и другие все время рвутся. Пришлось поговорить как следует. Не буду брать трубку или поменяю номера телефонов и никому их не скажу.

Генсек-президент вынужден был терпеть звонки только Язова, Крючкова, Пуго, Яковлева и, пожалуй, мои. Зря ему не звонили, но соединялся он не со всеми. Часто мои попытки дозвониться до него не имели успеха, хотя я знал, что ему об этом докладывали. Соединялся обычно лишь сам. И попробуй в это время не сидеть у телефона. Следовал жесткий и подозрительный допрос: где я, с кем и почему не на месте.

Возглавив Политбюро, в дни его заседаний М. С. Горбачев приезжал на работу пораньше. Он внимательно рассматривал документы и дополнительную информацию, которая готовилась к обсуждаемым на заседании вопросам. До 11 часов он принимал людей, которые должны были утверждаться на заседании. Как правило, это были первые секретари обкомов, крайкомов и ЦК компартий республик, министры, военачальники. В 11 часов начиналось заседание Политбюро и длилось иногда до 9—10 часов вечера с небольшим перерывом на обед, а то и без перерыва.

После заседаний Горбачев приглашал кого-то из своих приближенных и делился впечатлениями о тех или иных выступлениях членов Политбюро ЦК, комментировал их слова, соглашался или негодовал. Но шло время, и генсек перестал приезжать раньше начала заседаний. Он не готовился к обсуждению вопросов, видимо, рассчитывая на их знание. Но выходило часто иначе. Михаил Сергеевич проявлял незнание проблемы, заключая обсуждения, выхватывал какую-то мысль из выступлений других и, как я уже отмечал, пытался ее развивать, большей частью поверхностно. Это было заметно и оставляло в душе людей горький осадок и чувство беспомощности. Меня не покидало ощущение, что заседания надоели Михаилу Сергеевичу, они становились для него обузой.