Эльмира Нетесова - Любимые не умирают

• Название: Любимые не умирают
• Автор: Эльмира Нетесова
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 5-87210-160-0

Нет смеха без радости, как не бывает жизни без испытаний. Они случаются разные. Все ли могут выдержать их достойно, не потеряв в невзгодах совесть и имя? Каждый ли человек, подойдя к финалу, сможет сказать, что жизнь прожита не зря, и ему не краснеть за прошлое?

Разными случаются ошибки и просчёты. Вот и в этом романе: «Любимые не умирают», автор рассказывает о судьбе обычной семьи, в чьей жизни тесно переплелись свои горести и радости. Сколько пережито этими людьми? Ведь на их долю выпало немало бед, своих трагедий. И всё же выстояли, выдержали, потому что сумели сберечь в своих сердцах главное: единственную, как свою жизнь, любовь...

---

   —  Слышь ты! Огрызок! Вякни или размажем! Кого запродал? Сучье семя! Мы все знаем, чего стоит устроиться в хлеборезку. На халяву туда не втиснешься. Меня заложил? — спросил Остап.

  —   Такое говно никому не нужно!—ответил Колька и рассказал, как ушел из ассенизаторов. Он умолчал о своем отце. А ведь это и помогло ему в разговоре с начальником спецчасти. Но зэки не поверили. Многие из них, получив большие сроки, отсидели уже по нескольку лет, но от администрации и спецотдела получали только наказание, отсидку в штрафном изоляторе, лишение почты на месяц, запрет на отовариванье продуктами в ларьке.

   Но Кольке нечего было добавить к сказанному. О своем отце он не распространялся. Остапа бесило, что никак не может вырвать из этого корявого, неподатливого мужика сущую правду. Колька не понимал, чего от него хотят. А за ним следили всюду. Но бесполезно. Сколько его били в бараке, в бане, он сбился со счета. И Колька уже невольно обделял их на хлебных пайках. Ведь надо ж было хоть как-то защищаться. Ему ничто не проходило даром. Его били чаще и больнее других. Именно потому, свое окруженье считал стаей. Странно, что именно в зоне ему часто вспоминалась Катька. Ведь теперь он находился в ее положении и на своей шкуре испытывал, каково приходилось бабе?

   —  Катька! Оглобля! Вот выйду на волю и больше никогда тебя не обижу,— обещал бабе, ложась на шконку. Он просил жену придти во сне. Но та в упор не появлялась к нему.

   —  Нет у нее никого. Да и кому она нужна? Работает дворником. На морду глянешь, не верится, что ей и сорока нет. Смотрится старухой. Никто не верит, что она моя невестка. Димка твой учится в школе. Спрашивала я о нем. Говорят, что у него неплохие данные к точным наукам. Во всем остальном обычный мальчишка. Правда, уже интересуется девчонками. Соседи видели, мне сказали. Была я дома. Там порядок. Катька, кажется, пить бросила. Ходит злая. Когда я приезжаю, разговаривает через силу, сквозь зубы. А я и сама вижу, много в квартиру купила. Заменила старую обстановку. Теперь у них уютно. А сама как пугало ходит. Такую ночью выпусти на улицу, от нее не только люди, черти разбегутся во все стороны. Совсем не следит за собой баба. А Димка меня уже ни Петровной, бабушкой зовет. И не прячется, не убегает, когда я к ним приезжаю. Даже поесть предлагает. Рассказывает, как живут. Поделился, что хочет стать оператором и работать в системе компьютерной связи. Ну, а Катька теперь устроилась смотрительницей кладбища. Покойников сторожит. Они, завидев ее, из могил не выскакивают. Ох, и страшная баба! От нее бомжи и те разбегаются в ужасе. Кому нужна такая уродка. Мы с нею почти не разговариваем...

   Колька, читая письмо, морщится, словно его снова избила не щадя свора зэков.

   Вот так и в этот вечер сел писать письмо матери. Расположился на тумбочке, и едва написал первые строчки, резко моргнула лампочка, внезапно упало напряжение, и над щитом полетели искры. Загорелись провода. Колька подскочил к щитку, выключил рубильник. В бараке стало темно. Лишь дымились провода, и удушливый запах гари стойко повис в бараке.

  —   Что это? Короткое замыкание?

   —  Отчего оно? — загалдели зэки.

   В барак влетела охрана. Кто-то из них снаружи заметил яркие вспышки в бараке и, не поняв, что же случилось, поднял по тревоге караул.

   Кто-то предположил вслух, что, устроив поджог барака, уйдет часть заключенных в бега. Им главное отвлечь внимание охраны.

  В темноте ничего не видно. Лишь крепкий мат сыплется со всех сторон.

  —   Слышь, Шибздик! Ты вырубил, ты и включи свет. Или впотьмах канать? — подал голос Остап.

   —  Заткнись, чокнутый! Если б не вырубил, всех вас поджарило б. Или не понял? Вон гляди, хвосты проводов еще дымят.

   Барак проветрили, погасили тлеющие доски и провода. Кто-то чертыхал старую допотопную проводку. И только Николай сидел, скорчившись, обжег ладони. Сразу не почувствовал. Старший охранник вызвал врача и повел Кольку в больничку.

  —   Да у вас не только руки, а и лицо задело, шею,— осмотрел мужика врач и, смазав ему обожженные места, оставил на ночь в больнице под наблюдением.

   —  Эх-х, падлы! Мужик за всех вас себя подставил. Успел выключить рубильник. Иначе что было б! Ему всю морду и руки искры опалили. Хорошо если останется зрячим. А вы его тут склоняете! Козлы вы, не мужики! — вернулся охранник, принеся с собой несколько свечей, и сказал, что утром электрики отремонтируют щиток и проводку.

   Через неделю Колька вернулся в барак. Увидел начатое письмо. Понял, что его читали все зэки.

   Он не узнал мужиков. Их словно подменили. Кольку позвали к столу. Из всех тумбочек вытащили харчи, какие прислали из дома.

   —  Ешь Огрызок! Тут вот мать колбасу подкинула. Свою, домашнюю. На прошлой неделе получил. Хавай, сколько влезет! — совал сосед, не разговаривавший с Колькой больше года.

  —   А ты вообще за что сел? — внезапно спросил Остап.

  —   За свою дурь! Был бы поумнее, канал бы на воле. Не столько баба, сколько сам виноват. Если дождется, выйду, пальцем не трону никогда! — пообещал глухо.

  —   Ну и дурак! Настоящий лопух! Бабье всегда надо в железном кулаке держать, чтоб ни бзднуть, ни дохнуть лишку не могли. Иначе за мужиков перестают держать. Хлябало отворяют и на нас бочку катят. Вот и я влип за бабу. Аж на целых пять лет. Теща треклятая извела. Все зудела на мозги. То я плохо воспитан, за столом чавкаю, то во сне конем храплю, всем спать мешаю, то нет у меня культурного обхожденья, и на каждом слове матерюсь, да так что ей гадко в одном доме со мной жить. А потом и вовсе скотом, хряком обозвала. Ну, я покуда был тверезый, терпел эту говенную бочку. Конечно, грызлись, но без дыма. Жена нас раскидывала по разным комнатам, покуда не остынем Вот так десять лет с ней мучился, ни куска хлеба без ее попрека не съел.

  —   А сам работал? — перебил Остап.

   —  Попробовал бы с ней хоть на день дома остаться! Без выходных и праздников таксистом вкалывал. Весь заработок и калым жене отдавал. Я ж, когда к ним пришел, они даже пылесоса не имели. Тут же я и холодильник, и стиралку, и телик с видиком приволок. Старую мебель сменил на новую. Жена не нарадуется. Двоих сыновей мне родила. А старая галоша все воняла. Ну сколько можно терпеть? А тут как на грех, выпил...

   —  А чего свою квартиру не купил и не ушел от нее?

   —  Жена ее жалела. Одна она у нее была. Не хотела бросать старую дуру. Та, видно, ревновала дочку ко мне и говняла на каждом шагу. Тут я вечером с работы вернулся, теща лестничную площадку прибирала. Слышу, как она с соседкой мои кости в помоях полощет. Вроде я всю получку пропиваю, денег не приношу, живу на зарплату жены и ее пенсию. У детей своих последний кусок хлеба из зубов отнимаю. Ну, как такое стерпеть?

   —  Это уж облом! Ей все зубы надо было в жопу всадить!

   —  Не-ет, тыкву свернуть на сраку!

  —   А что жена молчала?

   —  Видать, такая же стерва! — галдели зэки.

   —  И чего ты с ей сотворил? — вмешался старый дедок, недавно прибывший в зону.

   —  Открыл я дверь рывком. А она у нас не вовнутрь, а наружу открывалась. Я сам ее поставил. Железная, тяжелая махина, да так вот и долбанула она теще, что та старая пердунья закувыркалась по ступеням через голову. Вниз слетела, глаза еще открытыми были, силится что-то сказать, а уже не может. Пока скорая приехала, теща «дуба врезала». Так вот и влепили мне за непреднамеренное убийство.

  —   А жена ждет?

   —  Хрен там. Какого-то делягу нашла. Уже второй год с ним живет. Работает у него. Написала, что смерти матери не сможет мне простить.

  —   А пацаны?

  —   Они у моей матери. С бабкой живут. Пишет, что хорошие растут, послушные, помнят меня и ждут.

  —   Баба твоя к ним приходит?

  —   Мать не пишет о ней. Они с самого начала не ладили. Старается не напоминать. Но ничего! Вот выйду, восстановлю семью. Не ради себя! Детям родная мать нужна, чужою теткой ее не заменишь.

   —  Как же простишь шалаву? — встрял дедок, сокрушенно качая головой.

   —  Эх-х, отец! Она не только жена и мать, она первая! Моя любовь! Ее мне никто не заменит. Ничего, помиримся, только бы дожить и встретить. Все налажу!

  —   Во, блажной! Я троих супружениц перебздел и ни про единую не горюю. Еще десяток переживу! Бабы оне что куры! А я как петух подле их! Какую притянул, ту и словил.

  —   Так ты похоронил иль развелся с ними?

   —  Не-е, все трое поумирали, окаянные! Меня не спросивши, сбегли на погост. Одна в речке утопла. Вторая полезла в болотину за коровой и там осталася. Зато умная скотина выбралась, сама в сарай воротилась. Вот эту было жалко. А баб в деревне хоть метлой мети, не скудеет никогда.

  —   А третья где делась?

   —  Павлинку на пастбище бык словил. Да как саданул рогами, так дух вышиб. Она корову пошла доить, а бык скотину покрыть удумал. А тут Павлинка не ко времени приперлась. Нет бы ождать, пока бык свое дело справит, она давай его отгонять, он озлился и насадил бабу на рога, потом к корове возвернулся. Справил свою любовь и ушел. А я сызнова сиротой сделался.