Михаил Бахтин - Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927

• Название: Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927
• Автор: Михаил Бахтин
• Издательство: Русские словари
• Жанр: Филология
• Год: 2000
• ISBN: 5-93259-013-0 (т. 2) 5-89216-010-6

Настоящим томом продолжается издание первого научного собрания сочинений М. М. Бахтина, начатое в 1996 г. выходом 5 тома собрания. В составе второго тома — работы автора о русской литературе 1920-х годов — первая редакция его книги о Достоевском (1929), два предисловия к томам полного собрания художественных произведений Л. Н. Толстого (1929) с черновыми архивными материалами к ним, а также (как приложение) — записи домашнего устного курса по истории русской литературы (записи Р. М. Миркиной). Еще одно приложение составляет публикация выписок из немецких философских и филологических сочинений (М. Шелера и Л. Шпитцера), сопровождавших работу автора над книгой о Достоевском, с переводом и комментарием. Том в целом обстоятельно комментирован.

---

79

162*. Как и «Предисловие», «Заключение» к книге полностью заменено в ППД. В новое заключение в несколько измененной редакции перенесен фрагмент о «художественной воле» Достоевского, которая «порабощает» современную литературу, из последнего абзаца первой главы первой части ПТД (с. 42).

80

1*. «Что такое искусство?», статья-трактат, 1897–1898.

81

2*. Слово «всецело» комментирует Энн Шукман: обращая внимание на удельный вес размышления о двух путях религиозного мировоззрения Толстого, размышления, выбивающегося за социологически-марксистские рамки, кажется, жестко заданные здесь столь краткому тексту, и цитируя позднейшее возражение М.М.Б. Луначарскому (см. в настоящем комментарии выше), она спрашивает: не может ли быть воспринято это слово «всецело» здесь «с некоторой долей отчуждения, если не иронии?» (Rethinking Bakhtin, р. 147).

82

3*. Имеется в виду та же книга Б. М. Эйхенбаума. Полемический злободневный контекст «Семейного счастия» как ответ на «женский вопрос» и реакция на свежие книги П. Ж. Прудона «De la Justice dans la Revolution et dans l'Eglise» (1858) и Ж. Мишле «L'Amour» (1858) и «La Femme» (1859) — расшифрованы именно здесь: Б. Эйхенбаум. Лев Толстой. Книга первая. Пятидесятые годы, с. 344–363. Любопытно, что в своем известном памфлете на Бахтина М. Л. Гаспаров противопоставил его размашистому и научно не обеспеченному, на взгляд памфлетиста, теоретическому стилю именно этот кропотливый историко-литературный труд Эйхенбаума: «Бахтин признает, хотя и нехотя, заслуги Эйхенбаума, вскрывшего в вещах Толстого такие злободневные контексты, о которых все давно забыли. Но это хлопотливо, да и вряд ли нужно» (Вторичные моделирующие системы. Тарту, 1979, с. 112). В следующей своей работе, непосредственно последовавшей за статьями о Толстом, — книге (как она была задумана и писалась в начале 30-х гг. в Кустанае; см. комментарий в т. 3 настоящего Собрания) «Слово в романе» М.М.Б. вновь ссылается на книгу Эйхенбаума, переключая его наблюдения в плоскость своей теоретической проблематики: «Так, слово у Толстого отличается резкой внутренней диалогичностью, причем оно диалогизовано как в предмете, так и в кругозоре читателя, смысловые и экспрессивные особенности которого Толстой остро ощущает. Эти две линии диалогизации (в большинстве случаев полемически окрашенной) очень тесно сплетены в его стиле: слово у Толстого даже в самых "лирических" выражениях и в самых "эпических" описаниях созвучит и диссонирует (больше диссонирует) с различными моментами разноречивого социально-словесного сознания, опутывающего предмет, и в то же время полемически вторгается в предметный и ценностный кругозор читателя, стремясь поразить и разрушить апперцептивный фон его активного понимания. В этом отношении Толстой — наследник XVIII века, в особенности Руссо. Отсюда иногда происходит сужение того разноречивого социального сознания, с которым полемизирует Толстой, до сознания ближайшего современника, современника дня, а не эпохи, и вследствие этого и крайняя конкретизация диалогичности (почти всегда полемики). Поэтому-то диалогичность, столь отчетливо слышимая нами в экспрессивном облике его стиля, нуждается иногда в специальном историко-литературном комментарии: мы не знаем, с чем именно диссонирует или созвучен данный тон, а между тем это диссонирование или созвучание входит в задание стиля». Здесь — отсылка: «См. книгу: Б. М. Эйхенбаум. Лев Толстой, книга 1-я, Л., "Прибой", 1928, где имеется много соответствующего материала; например, вскрыт злободневный контекст "Семейного счастия"» (ВЛЭ, 96). Таким образом, можно видеть, что статьи М.М.Б. о Толстом, если и обособлены, как сказано выше, среди его работ, то все же не изолированы от общего бахтинского проблемного контекста; можно видеть на этом примере, как в статьях подготавливалась такая огромная тема творчества М.М.Б., как «слово в романе». При этом самый взгляд на слово и мир Толстого, названные в ПТД «монолитно монологическими», гибко расширяется в общетеоретическом бахтинском контексте; такая гибкая протеичность бахтинских суждений, их несовпадение в разных контекстах «с самими собой» — характернейшее и принципиальное свойство философско-филологического языка М.М.Б.

83

4*. Интересная возможность такого анализа: можно было бы обнаружить связи Толстого-драматурга не только с западным, но и с русским XVIII веком: в упрощенных портретах действующих лиц «Зараженного семейства» слышны фонвизинские тона, и многие реплики и диалоги напоминают о «Бригадире» и «Недоросле».

84

5*. Устная лекция о Толстом в записи Р. М. Миркиной, читанная за пять лет до статей, показывает, что «Власть тьмы» была, очевидно, одним из главных произведений Толстого для М.М.Б. В центре трагедии и в лекции, и в статье — Аким, при этом нравственно-религиозная его характеристика (юродство как способ уйти от одобрения людей; он и Никиту в финале научил «не бояться людей») в лекции совершенно свободна от социальных обоснований, которыми она обставлена в статье. Если в лекции «Власть тьмы» — один из ее насыщенных центров, то, напротив, о «Воскресении» сказано в лекции мало и незначительно.

85

6*. Любимая присказка народного проповедника, отошедшего от православия, Василия Кирилловича Сютаева (умер в 1892), сильно влиявшего на Толстого в 80-е гг. «Да, "все в табе и все сейчас", как говорил Сютаев, и все вне времени. Так что же может случиться с тем, что во мне и что вне времени, кроме блага»: запись в дневнике от 11 августа 1908 (Юбилейное над., т. 56, М., 1937, с. 144).

86

7*. По поводу «кулака-мироеда» в этом месте статьи М.М.Б. А. Садецкий вступает в интересную полемику с авторами известной американской книги, которые понимают это слово здесь исключительно как одиозный термин эпохи сталинской коллективизации, в которую и писалась как раз статья М.М.Б., и оценивают употребление этого бранного термина в применении к старой литературе XIX столетия в лучшем случае как анахронизм, а в худшем — как знак оппортунистического приспособления автора к политической ситуации (Gary Saul Morson, Caryl Emerson. Mikhail Bakhtin. Greation of Prosaics. Stanford University Press, 1990, p. 298). А. Садецкий приводит примеры употребления как «кулака», так и «мироеда», тоже как одиозных слов, и во «Власти земли» Глеба Успенского, упоминаемой в статье М.М.Б., и в «Крестьянине и крестьянском труде» того же Успенского, и анализирует эти слова как оказавшиеся «в двух контекстах, в двух веках — девятнадцатом и двадцатом, в двух идеологических эпохах, двух диалогических окружениях»; согласно этому анализу, здесь «не Бахтин, говорящий о Толстом и Успенском, а Успенский и Толстой, говорящие друг с другом и услышанные Бахтиным»; к ним подключается голос Сютаева, с которым сливает свой голос Толстой: «В контексте бахтинского исследования встречаются голоса, искавшие этой встречи». В ситуации этой встречи одиозное слово лишается «той неумолимой однотонности, что оглушительно гремела в этом слове в период, когда Бахтин создавал свою статью» (А. Садецкий. Открытое слово, с. 140–149).

87

8*. Возможно, отсылка ко вступительной статье в 1 томе данного толстовского Собрания Л. Аксельрод-Ортодокс: «Если 25 лет тому назад, до опубликования дневников, пишущей эти строки пришлось, на основании психологического исследования развития мировоззрения Толстого, установить, что по существу дела никакого переворота во взглядах Толстого не произошло, то в настоящее время это является несомненным фактом, который подтверждается Дневником молодости великого писателя». Автор статьи ссылается на свою книгу: «Tolstoi's Weltanschauung und ihre Entwicklung», Stuttgart, 1902 (Лев Толстой. Полное собрание художественных произведений, т. 1, М.-Л., 1928, с. 9). Ср. у Б. М. Эйхенбаума еще в статьях 1919–1920 гг.: «Мы до сих пор наивно думаем и говорим о двух Толстых: о Толстом до так называемого кризиса и о Толстом после него <…> До сих пор считается, что творчество Толстого резко делится на два периода: до "Исповеди" и после нее <…> Это неверно. Кризисы сопровождают все творчество Толстого. И это — совсем не особенность его натуры. Кризисы эти переживало само искусство» (Б. Эйхенбаум. Сквозь литературу. Academia, Л., 1924, с. 62, 69).

88

10*. М.М.Б. сближает социально-идеологический роман Толстого с подобным типом у Герцена, Чернышевского, Жорж Санд, — но не с идеологическим романом Достоевского в интерпретации Б. М. Энгельгардта, определение которого автор ПТД в значительной мере принимает, преобразуя его в собственную формулу полифонического романа. Но идеологический роман Достоевского — «роман об идее», как говорит о нем Энгельгардт» — и него, и для М.М.Б. решительно — до противоположности — отличается от идеологического романа Толстого, как и названных здесь типологически ему подобных, «романов с идеей». «Идея, как принцип изображения, сливается с формой» — этому типу, описанному в ц^д (с. 62), отвечает и толстовское «Воскресение» в описании М.М.Б. Но не этого типа идеологический, он же полифонический роман Достоевского.