Кингсли Эмис - Везунчик Джим

• Название: Везунчик Джим
• Автор: Кингсли Эмис
• Издательство: ACT: Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-071232-8

Молодой преподаватель на испытательном сроке — в провинциальном университете.

Единственная «живая душа» в мире унылого снобизма и бессмысленных правил поведения.

Джиму Диксону тошно от этого, — но в штат попасть хочется!

Значит, надо быть — как все. Писать статьи на нелепые темы. Посещать скучнейшие коктейли. Потакать студентам, которым посчастливилось стать любимчиками кого-то из местных светил, — будь они хоть трижды бездарны.

Но однажды в жизнь Джима вторгается любовь, — и все его конформистские начинания в одночасье летят ко всем чертям…

---

— Видите ли, Диксон, вопрос куда серьезнее, нежели вам могло показаться, — внезапно произнес Уэлч. — Очень, очень непростой, многоплановый вопрос. Требуется учитывать огромное количество факторов.

— Конечно, Профессор, я понимаю. Я всего лишь хотел спросить, когда ждать решения, не более. Ведь если мне придется уйти, только справедливо будет уведомить меня как можно раньше. — От ярости у Диксона даже голова затряслась.

Взгляд Уэлча, уже два-три раза скользнувший по Диксону, упал на стол, на сложенное пополам письмо.

— Да… пожалуй… вы правы, — завел Уэлч.

Диксон продолжал на полтона выше:

— Мне ведь тогда придется искать другую работу. А в большинстве учебных заведений штаты набирают еще до июля. Вот зачем мне нужно знать заранее.

На лице Уэлча угнездилось страдальческое выражение. Сначала Диксон ему обрадовался — значит, тот еще в принципе способен реагировать на внешние раздражители. Затем, на секунду, почувствовал угрызения совести — решил, что Уэлч не хочет открыть правду, поскольку боится причинить ему боль; напоследок Диксона охватила паника. Что стоит за этим запирательством? Ясно как день: увольнение. Ладно; по крайней мере Диксон выскажется о хруще; аудитория, правда, могла бы быть и пообширнее.

— Как только вопрос решится, я вам сообщу, — скороговоркой выдал Уэлч. — Пока ничего не ясно.

Диксон не нашелся что ответить. Вообразил, будто сумеет назвать Уэлча старым хрущом. Размечтался. Кишка у вас тонка, мистер Диксон. Ни Уэлчу, ни Маргарет вы никогда правды о них не откроете. Пока вы, многоуважаемый Диксон, полагали, что умело подводите Уэлча к мысли о вашем испытательном сроке, Уэлч применял к вам прием уклонения; правда, обычно прием этот у него физический, а не вербальный, но и вербальный рассчитан выдерживать давление такой мощности, какая вам и не снилась.

Наконец Уэлч сделал то, чего давно ждал от него Диксон, — достал носовой платок. Было ясно: Уэлч намерен высморкаться. Акт сам по себе кошмарный, и ладно бы только потому, что заставляет без надобности смотреть на его нос, огромный пористый тетраэдр. Однако сегодня от неестественно затяжного рева сотрясались стены и оконные рамы, но отнюдь не нервная система Диксона. Напротив: рев кардинально поменял его настроение. Всякое заявление, могущее быть выбитым из Уэлча, неизменно соответствовало истине; значит, Диксон теперь там, откуда начал. И как же славно вернуться в обжитой исходный пункт, а не топтаться перед дверью, открывать которую нет ни малейшего желания. И кто это придумал, что лучше заранее знать самое худшее, — мол, чем раньше узнаешь, тем скорее начнешь искать выход. Лукавил он, ох лукавил; этакий кружной путь изобрел. Дескать, скажите мне, доктор, всю правду (я ведь и так скоро выясню), но лишь в том случае скажите, если эта правда мне понравится.

Убедившись, что Уэлч высморкался, Диксон встал и почти искренне поблагодарил за беседу; даже «рюкзачишко» и зюйдвестка, обыкновенно вызывавшие приступ бешенства, на сей раз вызвали только исполнение «песенки про Уэлча» по выходе из «кабинетца». Песенка была вдохновлена одним «рондо» из тоскливого фортепьянного концерта. Уэлч однажды заставил Диксона не только прослушать его весь от начала до конца, но еще и пластинки менять на своем допотопном граммофоне. Пластинок оказалось четыре штуки, все двусторонние и с красной фирменной наклейкой. Слова пришли Диксону потом. Диксон спускался в преподавательскую, где уже можно было пить кофе, и, не разжимая губ, проговаривал: «Прокисшее тесто мозгов у нас вместо…» Далее шел ряд нецензурных слов — Диксон заменял их звуками воображаемых труб и литавр. «Немазаный робот, на заднице хобот…» Труднодоступность последней метафоры для свежего уха Диксона не смущала — он имел в виду блок-флейту, а широкой аудитории послушать «рондо» все равно не грозит.

Шла сессия; Диксону всех и дел было, что завернуть в половине первого в конференц-зал и собрать экзаменационные работы. В них, по всей вероятности, будут ответы на его вопросы о Средних веках. Дайджест последних Диксон осуществлял на подступах к преподавательской. Всякому, кто не способен поверить в прогресс, следовало бы почитать про Средние века — глядишь, и взбодрится. Студенты же взбадриваются перед экзаменом (по крайней мере предполагается, что взбадриваются). Водородная бомба, южноафриканское правительство, Чан Кайши, сенатор Маккарти собственной персоной покажутся смешной платой за то, что Средние века наконец позади. Были ли люди когда-либо столь отвратительны, зависимы от своих желаний, глупы, жалки, самоуверенны, слабы в изобразительном искусстве, удручающе нелепы и несправедливы, как в Средненькие века (Средненькими их любила называть Маргарет)? От заключительной мысли Диксон даже заулыбался, но прекратил это занятие на пороге преподавательской, ибо там, бледная, с синевою под глазами, у камина сидела в одиночестве сама Маргарет.

Их отношения фактически не изменились за десять дней, что минули с приснопамятных выходных. Признание Маргарет, что она до сих пор пестует обиду на Диксона, стоило Диксону целого вечера в известной гостинице, неприличной суммы и такого же притворства; еще затратнее оказалось уломать Маргарет обозначить границы своей обиды, расширить эти границы, обсудить, смягчиться и, наконец, вернуть игрушку. Как уже и раньше бывало, всегда неожиданно и совершенно необъяснимо, при виде Маргарет Диксон испытал приступ нежности и раскаяния. Он решил заменить кофе лимонным сквошем (день выдался жаркий), взял стакан из рук тучной буфетчицы и мимо сплетничающих преподавателей проследовал к одинокой Маргарет.

На Маргарет был тот же богемный наряд, только она отказалась от деревянных бус в пользу броши, каковая брошь состояла из деревянной буквы М. На полу подле нее лежал пухлый конверт с экзаменационными работами. Пронзительный визг кофейной машины заставил Диксона вздрогнуть. Он произнес:

— Здравствуй, милая. Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, нормально.

Диксон на всякий случай улыбнулся.

— По твоему голосу не скажешь, что ты действительно вполне здорова.

— Вот как? Странно. Я вполне здорова. — Маргарет говорила очень резко. Мышцы нижней челюсти и шеи натянулись, будто ее мучила зубная боль.

Диксон огляделся, подошел поближе, наклонился и произнес с максимальной мягкостью:

— Пожалуйста, Маргарет, оставь этот тон. В нем нет необходимости. Если тебе нездоровится, скажи мне — я посочувствую. Если все в порядке — тем лучше. В любом случае нам не повредит выкурить по сигаретке. Только, ради Бога, не старайся со мной поссориться. У меня настроение неподходящее.

Маргарет дернулась на подлокотнике (сидела она спиной ко всем присутствующим, кроме Диксона). Диксон увидел, что глаза ее наполнились слезами. Пока он обдумывал реакцию, Маргарет громко всхлипнула, не сводя с него взгляда.

— Маргарет, только не это, — запаниковал Диксон. — Только не плачь. Забудь, что я сказал.

Взмах ее руки, в начале траектории энергичный, завершился конвульсией бессильной ярости.

— Ты был прав, — дрожащим голосом произнесла Маргарет. — Я виновата. Прости меня.

— Маргарет…

— Нет, я одна виновата. Я тебе нагрубила. Я не хотела. Я не то имела в виду. Ох как же сегодня все гадко.

— Что случилось? Расскажи, не стесняйся. Вытри слезы.

— Ты один меня понимаешь, а я с тобой так обращаюсь. — Тем не менее она сняла очки и принялась промокать глаза.

— Забудь. Расскажи, что произошло.

— Ничего. Все — и ничего.

— Ты опять плохо спала?

— Да, милый, я плохо спала, и от этого мне себя ужасно жалко. Как обычно. Я все время думаю: черт, для чего это копошение, а главное — для чего я?

— Вот, возьми сигарету.

— Спасибо, Джеймс, ее-то мне и надо. Как я выгляжу?

— Хорошо. Просто вид немного усталый.

— Я до четырех утра заснуть не могла. Надо к врачу сходить — пусть выпишет какое-нибудь снотворное. Я так долго не протяну.

— Постой: доктор вроде сказал, что ты должна привыкать обходиться без лекарств.

Маргарет взглянула почти победно.

— Сказал, да, только забыл объяснить, как обходиться без сна.

— Неужели старые добрые средства не помогают?

— Господи, какие еще старые добрые? Ванна с лавандой? Горячее молоко? Аспирин? Окно сначала открыть, потом закрыть?

В таком духе они разговаривали несколько минут. Свидетели постепенно расползлись по своим разнообразным делам. В этот период учебного года лекций синхронно не читали, потому и дела были главным образом сугубо личные. Разговор шел своим чередом, Диксон тихо потел, тщась сообразить, действительно ли обещал, что позвонит Маргарет в дом Уэлчей завтра (которое было уже вчера), или же ему это только приснилось. В любом случае сейчас требовалось либо приглашение, либо обещание, даже чтобы просто замять дело. И вот при первой же возможности Диксон сказал: