Жан-Жак Руссо - Юлия, или Новая Элоиза

• Название: Юлия, или Новая Элоиза
• Автор: Жан-Жак Руссо
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1968

Книга Руссо — манифест свободы чувства; подлинный манифест, в котором записаны золотые слова: «Пусть же люди занимают положение по достоинству, а союз сердец пусть будет по выбору, — вот каков он, истинный общественный порядок. Те же, кто устанавливает его по происхождению или по богатству, подлинные нарушители порядка, их-то и нужно осуждать или же наказывать».

Перевод с французского Н. Немчиновой и А. Худадовой под редакцией В. Дынник и Л. Пинского.

Перевод стихов В. Дынник.

Вступительная статья И. Верцмана.

Примечания Е. Лысенко.

Иллюстрации Юбера Гравело.

---

Признаю, я не могу оспаривать ваши доводы, — ведь мне так хочется согласиться с вами. Но, милорд, ведь вы холосты, а не находите ли вы, что надобно испытать отцовские чувства, дабы иметь право давать советы детям других людей? Решение я уже приняла: родители сделают меня несчастной, я это знаю, но горькая моя доля будет для меня не так мучительна, как мучительно было бы одно сознание, что я виновница их горькой участи. Нет, никогда не покину я отчий дом. Сгинь же, сладостный обман чувствительной души, столь пленительное и столь желанное счастье, сгинь во мраке, где роятся сновидения, — для меня ты уже не существуешь. Вы же, благороднейший друг наш, забудьте о своих милых предложениях, и пусть останется от них след лишь в глубине моего сердца, — оно слишком благодарно, чтобы забыть о них. Если ваша бесконечно добрая душа не устала сочувствовать нашим неслыханным мукам, если великодушие ваше еще не оскудело, вы с честью употребите его, — тот, кого вы удостоили имени своего друга, воистину заслужит это имя благодаря вашим заботам. Не судите о нем по его нынешнему состоянию; он вне себя не от малодушия, но оттого, что его пылкий и гордый дух восстал против судьбы. Порою под мнимой твердостью характера скрывается тупость, а не мужество. Ничем не примечательный человек не ведает сильных страданий, и великие страсти не зарождаются в душах людей слабых. Увы! Он вложил в свою страсть ту силу чувства, которая свойственна благородным душам, и это повергает меня в стыд и в отчаяние! Прошу вас, верьте мне, милорд, — будь он заурядным человеком, Юлия не погибла бы.

Нет, нет, ваша безотчетная приязнь к нему, которая предшествовала у вас осознанному уважению, не обманула вас. Он достоин всего, что вы для него сделали, даже хорошенько его не зная. Вы сделаете еще больше, если это возможно, когда узнаете его ближе. Будьте же его утешителем, заступником, другом, отцом, — умоляю вас об этом и ради него, и ради вас: он оправдает доверие ваше, будет гордиться вашими благодеяниями. Он применит ваши уроки, будет подражать вашим добродетелям, переймет вашу мудрость. Ах, милорд, если в ваших руках он сделается тем, кем может быть, как станете вы когда-нибудь гордиться созданием рук ваших!

ПИСЬМО VII От Юлии

И ты, мой нежный друг, и ты, моя единственная надежда, ты тоже терзаешь мне сердце, а ведь оно и без того изнывает от тоски! К ударам судьбы я была готова, уже давно их предчувствовала и перенесла бы их стойко. Но ты, тот, ради кого я страдаю… Ах, мне не снести лишь те удары, которые наносишь ты, и я с ужасом вижу, что мои муки усиливает тот, кто должен был бы сделать их отрадными. Как я надеялась, что ты принесешь мне сладостное утешение, но все надежды улетучились вместе с твоим мужеством. Сколько раз я тешила себя мыслью, что сила твоего духа поддержит мое истомленное сердце, что твое достоинство искупит мой проступок, твои доблести возвысят мою униженную душу. Сколько раз я твердила про себя, утирая горючие слезы: «Я страдаю из-за него, но он этого достоин. Я грешна, зато он добродетелен. Тысячи горестей осаждают меня, но поддерживает его твердость, и в глубине его сердца я обретаю воздаяние за все свои утраты». Тщетная надежда — ее разрушило первое же испытание! Где ныне та неземная любовь, которая придает возвышенность всем чувствам и способствует расцвету добродетели? Где же все эти суровые правила жизни? К чему свелось подражание великим мужам? Где философ, непоколебимо сносящий горе? Да вот он повержен во прах первою же бедою — разлукой с любовницей. Что отныне будет служить оправданием моему позору в моих же глазах, если ныне я считаю, что мой обольститель — существо, лишенное мужества, расслабленное утехами, трус, побежденный первой неудачей, безумец, не внемлющий велению рассудка именно тогда, когда это особенно нужно! О господи! Я и так познала неслыханное унижение, неужели мне придется краснеть не только за свою слабость, но и за своего избранника?

Посмотри, до чего ты забылся! Твоя растерянная и жалкая душа унизилась до жестокости! Ты еще смеешь меня упрекать! Еще смеешь пенять на меня!.. Свою Юлию!.. Изверг! Да как укоры совести не удержали руку твою? Как, пренебрегая сладостными свидетельствами невиданно нежной любви, осмелился ты оскорблять меня? Ах, как, стало быть, презренно твое сердце, если ты усомнился в моем… Но нет, ты в нем не сомневаешься, не смеешь сомневаться, не этим вызвана твоя ярость. Ведь даже сейчас, когда я с негодованием думаю о том, до чего ты несправедлив, ты превосходно видишь причину моего гнева — гнева, впервые испытанного мною в жизни.

Как ты можешь на меня роптать, ведь я погубила себя, слепо доверившись тебе, а мои планы не осуществились! Ты сгорел бы от стыда за свои жестокие укоры, если б узнал, какою надеждой я жила, какие замыслы осмеливалась вынашивать, мечтая о нашем общем счастье, и как все они рассеялись вместе с моими упованиями! И все же я еще надеюсь, что придет день, ты узнаешь обо всем этом побольше и горькими сожалениями будешь искупать передо мною свои упреки. Ты знаешь о запрете отца; тебе известно, что пошли всякие пересуды. Я опасалась их последствий, сообщила тебе об этом, и ты все понял. Чтобы сохранить нас друг для друга, пришлось предаться на волю разлучницы-судьбы.

И ты осмелился сказать, что я тебя прогнала? Но во имя чего я это сделала, бесчувственный! Какая неблагодарность! Ведь я сделала это во имя сердца, еще более благородного, чем ему самому кажется, во имя сердца, которое согласилось бы испытать тысячу раз смертные муки, только бы не видеть, что я унижена. Скажи, что станется с тобой, когда я буду опозорена?

Уж не вообразил ли ты, что перенесешь картину моего бесчестия? Приезжай, мучитель, если ты так думаешь, приезжай, и я принесу тебе в жертву свое доброе имя, показав тебе пример мужества. Приезжай, не бойся, — та, сердцу которой ты был любезен, от тебя не отречется. Я готова смело объявить перед богом и людьми о том, какие чувства мы питаем друг к другу; назвать тебя своим любовником, умереть в твоих объятиях от страсти и стыда… Пускай весь мир знает о моих нежных чувствах, только б ты ни на миг не усомнился в них, ибо твои упреки мне горше позора.

Никогда больше не будем попрекать друг друга, умоляю тебя, — право, это нестерпимо. О господи! Да можно ли ссориться, когда любишь, и терять время, мучая друг друга, когда жаждешь утешения! Нет, друг мой! Зачем упрекать за мнимые обиды? Будем же сетовать на судьбу, но только не на любовь. Никогда еще мир не видел столь безупречного союза; никогда не видел союза столь постоянного. Наши души срослись в одно, им не разъединиться; а если мы будем жить вдали друг от друга, то уподобимся насильственно разъединенным половинам единого целого. Отчего ты чувствуешь одни лишь свои огорчения? Отчего ты совсем не чувствуешь огорчений своей подруги? Отчего в груди твоей не отзываются ее нежные стоны? Насколько они горестнее твоих запальчивых выкриков! Насколько мои беды, если бы ты разделил их со мною, были б для тебя мучительнее твоих собственных!

Ты считаешь судьбу свою плачевной. Вникни в судьбу своей Юлии и оплакивай только ее. Вникни, кому труднее в общей нашей несчастной доле — мне, женщине, или тебе, мужчине, и суди сам, кто из нас достойнее жалости. Прикидываться равнодушной, когда сама во власти страстей; казаться веселой и довольной, когда ты жертва тысячи невзгод; сочетать внешнее спокойствие с душевной бурей; никогда не говорить то, что думаешь, скрывать все, что чувствуешь; притворяться ради долга и лгать из скромности — вот обычное состояние девушки моего возраста. Лучшая пора ее жизни подчинена тирании приличий, которую, наконец, довершает тирания родителей, выбравших ей супруга не по сердцу. Но напрасно хотят заглушить наши чувства. Сердце покорно лишь собственным законам, оно бежит рабства, отдает себя по своей воле. Тяжелое иго, наложенное не по воле провидения, порабощает тело, а не душу; сама девушка и ее преданное сердце связаны столь разными обязательствами, и несчастную жертву заставляют свершить преступление, принуждая ее так или иначе нарушить священный долг верности. Но есть на свете девушки более благоразумные! Ах, я знаю это. Счастливицы — они никогда не любили! Они противятся искушению, но ведь и я хотела противиться. Они добродетельнее меня, но любят ли они добродетель больше моего? Не будь тебя, не будь одного тебя, я бы ее любила вечно. Так, значит, верно, — я не люблю ее более!.. Ты погубил меня, и я же тебя утешаю!.. Но что со мною станется? Как слабы дружеские утешения, когда не слышишь утешений любви! Кто утешит меня в моей скорби! Предвижу, какая ужасная судьба ждет меня из-за того, что я уже грешна; но ведь я вновь согрешу, вступив в омерзительный и, быть может, неизбежный союз, который мне угрожает. Достанет ли мне слез, чтобы оплакать свое преступление и своего возлюбленного, если я не устою перед угрозой? Достанет ли сил, чтобы сопротивляться, ведь душа моя в таком унынии! Мне уже чудится ярость негодующего отца. Уже чудится, будто во мне вопиет сама природа, приводя в содрогание все тайники моего существа, будто жалобно стонет любовь, надрывая мне сердце. Утратив тебя, я лишаюсь опоры, помощи, надежды. Прошлое меня унижает, настоящее приводит в отчаяние, будущее ужасает. Я вообразила, будто все, все сделала для нашего счастья, а оказалось, — усугубила наше несчастье, приуготовив невыносимо тягостную разлуку. Не суждены нам обманчивые утехи, нам останутся лишь укоры совести, и ничто не искупит унизительного чувства стыда!