Жан-Жак Руссо - Юлия, или Новая Элоиза

• Название: Юлия, или Новая Элоиза
• Автор: Жан-Жак Руссо
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1968

Книга Руссо — манифест свободы чувства; подлинный манифест, в котором записаны золотые слова: «Пусть же люди занимают положение по достоинству, а союз сердец пусть будет по выбору, — вот каков он, истинный общественный порядок. Те же, кто устанавливает его по происхождению или по богатству, подлинные нарушители порядка, их-то и нужно осуждать или же наказывать».

Перевод с французского Н. Немчиновой и А. Худадовой под редакцией В. Дынник и Л. Пинского.

Перевод стихов В. Дынник.

Вступительная статья И. Верцмана.

Примечания Е. Лысенко.

Иллюстрации Юбера Гравело.

---

Ну, а теперь, сестрица, обратимся ко мне, с детства связанной с тобой прочными узами, ибо в наших жилах течет одна кровь, мы однолетки, а главное, у нас с тобою полнейшее сродство вкусов и склонностей при несхожести нрава.

Congiunti eran gl'alberghi,
Ma più congiunti i cori:
Conforme era l'etate,
Ma'l pensier più conforme.[82]

Как же, по-твоему, воздействовало обаяние твоей души, испытываемое всеми, к кому ты приближаешься, на ту, которая провела всю жизнь с тобою? Ужели ты думаешь, что нас соединяют обыкновенные узы? Или мой взгляд не отражает ту нежную радость, которую я, встречаясь с тобою, постоянно вижу в твоих глазах? Разве ты не читаешь в моем умиленном сердце, не видишь, что оно радо разделять с тобою все твои огорчения, плакать вместе с тобою? Забыть ли мне, что при первых восторгах зарождавшейся любви дружба со мной не стала тебе в тягость, и хоть твой возлюбленный выказывал недовольство, ты не отстранилась от меня, не утаила, что поддалась искушению. То была решительная пора для нас, друг мой Юлия. Ведь я-то знаю, чего стоило твоему скромному сердцу признание в охватившем тебя стыде, тем более что я подобного стыда не испытала. Никогда я не стала бы твоей наперсницей, будь я тебе другом лишь наполовину, и наши души так хорошо понимают одна другую, что их отныне не разъединить никакими силами.

Что же делает дружбу между женщинами столь слабой и недолговечной? Я разумею женщин, созданных для любви. Это увлечение любовью, соперничество в красоте, ревность к победам; и, если б нечто подобное могло нас рассорить, мы бы уже давным-давно разошлись. Когда б сердце мое было не так неспособно к любви, когда б я не знала, что ваша обоюдная страсть угаснет только с вашей жизнью, то и тогда твой возлюбленный был бы всегда моим другом, братом моим, — да и где это видано, чтобы истинная дружба кончалась влюбленностью? Разумеется, г-ну д'Орбу долго пришлось бы похваляться тем, что ты к нему неравнодушна, прежде чем я стала бы сетовать на это, да, вероятно, я и не пыталась бы удержать его силой, а ты отнять его у меня. Ей-богу, душенька, я готова была бы потерять его, лишь бы исцелить тебя от твоей страсти! Я принимаю его любовь с отрадою, но я бы уступила ее тебе с ликованием.

Что до внешности, то, право, я могу возомнить о себе все, что угодно, — ты не станешь со мной состязаться, не из той ты породы девиц, и я убеждена, что тебе в жизни не придет в голову мысль спросить себя, кто из нас красивее. Я не была столь равнодушна к этому вопросу и теперь знаю, на что я могу рассчитывать, однако не огорчаюсь. Право, я горжусь тобой, а не завидую тебе, да и твои прелестные черты совсем не подходили бы к моему лицу, твоя красота ничуть не затмевает меня, — напротив, даже словно красит; твое очарование делает меня милее, твои таланты придают мне блеск. Я украшаю себя твоими совершенствами и вкладываю в тебя все свое самолюбие в лучшем смысле этого слова. Однако же я вовсе не боюсь за свое будущее, — ведь я недурна собой, с меня моей красоты довольно. Большего мне и ненадобно, без всякого самоунижения я уступаю тебе преимущество во всем.

Тебе не терпится узнать, к чему я клоню речь. Слушай же. Не могу я исполнить твою просьбу и дать тебе совет, и ты уже знаешь почему. Но, решая свою судьбу, ты решаешь и судьбу своей подруги, ибо я разделю твою участь в любом случае. Уедешь — я последую за тобой, останешься — я останусь. Решение мое непоколебимо, мой долг его выполнить, и никакие силы не заставят меня от него отказаться. Моя роковая снисходительность — причина твоей гибели. Должно, чтобы твоя судьба стала моей судьбой, — раз мы с детства неразлучны, моя Юлия, будем же неразлучны до могилы.

Я предвижу, что ты сочтешь это предложение опрометчивым, но, в сущности, оно гораздо разумнее, чем кажется, и у меня нет причин для раздумий, не то что у тебя. Прежде всего, что до моей семьи, то я, правда, оставляю покладистого отца, но, с другой стороны, — отца довольно равнодушного, который позволяет своим детям делать все, что им заблагорассудится, скорее из небрежения, чем из нежной любви. Ведь ты знаешь, что дела Европы его занимают гораздо больше, чем дела собственные, и прагматическая санкция[83] ему дороже дочки. Кроме того, я не единственная дочь — не то что ты; батюшка остается в кругу детей, и вряд ли ему будет недоставать меня.

Я должна вступить в брак и вдруг все бросаю! Manco-male[84], душечка. Придется г-ну д'Орбу, если он меня любит, поискать утешение. Ну, а для меня, хоть я и уважаю его нравственные достоинства, хоть и привязана к нему и жалко мне потерять столь порядочного человека, — для меня он — ничто по сравнению с моей Юлией. Скажи, милочка, ужели душа имеет пол? Право, моя душа беспола. Мне не чужды увлечения, но чужда любовь. Муж, пожалуй, мне пригодится, но будет для меня всего лишь мужем; а пока я свободна и недурна собою, как сейчас, я лайду себе мужа где угодно.

Однако берегись, сестрица, — я не раздумываю, но это не значит, что и тебе не должно раздумывать, я не подстрекаю тебя на решение, которое приму сама только в том случае, если ты уедешь. Различие между нами велико, и твои обязанности куда важнее моих. Ведь ты знаешь, в моем сердце живет, пожалуй, одно лишь чувство привязанности. Оно поглощает все остальные чувства, словно уничтожает их. Необоримая и нежная привычка сроднила меня с тобою с детства, я истинно люблю только тебя, и если я порываю некоторые связи, следуя за тобой, то буду ободрять себя твоим примером. Буду говорить себе: «Я подражаю Юлии», — и в этом находить себе оправдание.

ЗАПИСКА От Юлии к Кларе

Понимаю тебя, несравненный друг мой, и благодарю. По крайней мере, хоть раз в жизни я выполню свой долг и не буду недостойна тебя.

ПИСЬМО VI От Юлии к милорду Эдуарду

Ваше письмо, милорд, умилило и восхитило меня. Друг, которого вы удостаиваете своим попечением, будет растроган не менее, когда узнает о том, что вы собирались сделать для нас. Увы! Только люди обездоленные чувствуют, как бесценны души, творящие добро. Мы и так отлично знаем цену вашей душе, а ваша самоотверженная добродетель всегда будет трогать наши сердца, хотя и не удивит более.

Как отрадно было бы жить счастливо под покровительством столь великодушного друга и черпать из его благодеяний радости, которых лишила меня судьба. Но, милорд, я с отчаянием вижу, как несбыточны ваши добрые намерения, — суровая судьба берет верх над вашими усердными заботами, и сладостный образ тех радостей, которые вы предлагаете мне, делает еще горше их утрату. Вы предоставляете чете влюбленных, подвергнутой гонению, приятное и надежное убежище, облекая законностью их любовь, освящая их союз, и я знаю, что под вашим покровительством я избегну преследований негодующей семьи. Для любви этого много, но достаточно ли для счастья? Нет, и если вы хотите, чтобы я была спокойна и довольна, предоставьте мне еще более надежный приют, где можно было бы избавиться и от стыда и от раскаяния. Вы печетесь о наших нуждах и по беспримерному благородству лишаете себя, для нашего содержания, части своего имущества, предназначенного на содержание вам самому. Благодаря вашим щедротам я стала бы более богатой и уважаемой, чем была бы, получив законное наследство, я восстановила бы близ вас утраченную честь и вы соблаговолили бы заменить мне отца. Ах, милорд, да разве я была бы достойна другого отца, если б покинула того, кто даровал мне жизнь?

Вот где источник укоров устрашенной совести, тайных сетований, терзающих мое сердце. Речь не о том, имею ли я право располагать собою против воли родителей, а о том, могу ли располагать собою, не принеся им смертельного горя, могу ли бежать от них, не ввергая их в отчаяние. Увы! Иными словами, надобно знать, имею ли я право лишать их жизни. С каких это пор добродетель так оценивает права кровного родства и природы? С каких пор чувствительное сердце столь тщательно отмечает границы благодарности? Да разве ты уже не берешь на себя греха, если решил остановиться у рубежей греховного? И станешь ли доискиваться с таким старанием предела своего долга, если у тебя нет искушения преступить его? Как! Я — да, я, — безжалостно брошу тех, благодаря кому я дышу, кто оберегает жизнь, дарованную мне ими же, кто научил меня ценить ее; тех, для кого я — единственное упование, единственная отрада. Брошу отца, который доживает шестой десяток, мать, вечно страдающую от недугов! И я, их единственное дитя, брошу их беспомощных, обреку на одинокую, безрадостную старость в ту пору, когда надобно окружить их нежными заботами, которые они мне столь щедро расточали. Из-за меня они будут влачить остаток своих дней в позоре, сетованиях, слезах. Неспокойная моя совесть будет в ужасе взывать ко мне, и воображению непрестанно будут рисоваться неутешные отец и мать, со смертного одра посылающие проклятия неблагодарной дочери, которая бросила и обесчестила их. Нет, милорд, добродетель, покинутая мною, в свою очередь, покидает меня и уже ничего не говорит моему сердцу. Но теперь не она, а эта ужасная мысль не дает мне покоя, она будет неотступно преследовать и мучить меня всю жизнь и сделает меня несчастной на лоне счастья. Итак, если мне суждено до конца дней предаваться укорам совести, то такая доля столь ужасна, что мне ее не вынести, и я предпочитаю сносить другие укоры.