Ярослав Иосселиани - Огонь в океане

• Название: Огонь в океане
• Автор: Ярослав Иосселиани
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Записки Я. К. Иосселиани «Огонь в океане» носят автобиографический характер. Капитан первого ранга, Герой Советского Союза, прославленный подводник Ярослав Константинович Иосселиани родился и провел детские годы в горной Сванетии. Грузины по происхождению, жители горной Сванетии в силу многих исторических, географических, и социальных причин оказались в отрыве и от высокой грузинской и от могучей русской культуры. Октябрьская революция принесла в Сванетию свободную и полнокровную жизнь, о которой веками мечтали свободолюбивые сваны. Жизненный путь героев книги — частный, но убедительный пример торжества ленинской национальной политики. Некоторые события и факты, о которых рассказывается в предлагаемой читателю книге, прежде были использованы автором в его произведении «Записки подводника», также построенном на автобиографическом материале. Однако в книге «Огонь в океане» они изложены по-новому, развернуто, в художественно обобщенной форме, рамки повествования значительно расширены. Имена и фамилии героев книги в том числе наших доблестных подводников, за очень немногими исключениями, подлинные.

---

Каркоцкий был прав: в базе нас встретили с большими почестями. Несмотря на ранний час, подводники всего соединения выстроились на палубах кораблей. На мачтах развевались разноцветные флаги, приветствовавшие наше возвращение из боевого похода.

Нос лодки подошел к плавбазе. Я побежал по трапу на палубу корабля, где стоял комдив.

— Товарищ капитан второго ранга, подводная лодка «Малютка» вернулась из боевого похода. Уничтожена фашистская баржа с грузом и поврежден транспорт. Механизмы лодки исправны, личный состав здоров! — взволнованно доложил я Льву Петровичу.

Лев Петрович принял рапорт. При этом он смотрел на меня, как смотрит отец на сына, выдержавшего трудный экзамен.

За официальной частью последовали дружеские поздравления и пожелания. На «Малютку» пришло так много людей, что, казалось, и одна десятая их не войдет в тесные отсеки подводной лодки.

Однако не только радости и торжества ждали нас  в базе. Пока мы были в походе, на сухопутных фронтах события развернулись с большой быстротой и очень неудачно для нашей армии и флота. Последние известия в море мы не слушали.

Комиссар дивизиона подробно рассказал нашему экипажу о последних событиях. Только непоколебимая вера в правоту нашего дела, во всемогущество нашей великой партии поддержали нас при известии о новых оставленных нами городах и селах.

Шли самые тяжелые дни Великой Отечественной войны. Опьяненные временными удачами, немецко-фашистские войска рвались вперед.

Пал героически сражавшийся в течение восьми месяцев с превосходящими силами врага Севастополь. Гитлеровские полчища устремились на Кавказ: заняли Апшеронскую, Грозный и подошли к Моздоку. Началась ожесточенная битва на подступах к Сталинграду; в жестокой, бесчеловечной осаде держался Ленинград, поражая все человечество своим мужеством и героизмом,

Над Родиной нависла грозная опасность.

Экипаж «Малютки» и не помышлял об отдыхе. С самого утра следующего же дня началась подготовка к новому походу. После утреннего доклада командиру дивизиона я возвратился на лодку. Работы на корабле были в самом разгаре: проверялись и испытывались механизмы и боевая техника, устранялись мелкие неисправности, перебирались и чистились машины и приборы.

— Товарищ командир, матрос Поедайло вернулся с берега с фонарем и большой шишкой на голове, — доложил мне механик, как только я поднялся на мостик.

— Что за фонарь и шишка? — недоуменно переспросил я.

— Синяк под глазом, и опухоль на голове... Наверное, от воздействия палки или какого-нибудь другого твердого предмета первой необходимости при обороне, — обстоятельно доложил Цесевич.

— Синяк большой? — задал я первый пришедший в голову вопрос.

— Глаза не видно, затек...

— А как он объясняет?

— Говорит: упал... Но врет, конечно...

— Передайте, чтобы во время перерыва вызвали ко мне! — прервал я Цесевича.

— Перерыва в работе никто не желает. Может быть, сейчас вызвать?

— Надо, чтобы на корабле соблюдался порядок. Перерывы должны быть перерывами, а работа работой!

В те суровые дни люди работали, забывая даже о минимальном отдыхе, совершенно необходимом для восстановления сил. И, чтобы не допустить изнеможения подводников, мы заставляли их отдыхать.

— Товарищ командир, разрешите! — как всегда, бесцеремонно вмешался в наш разговор с Цесевичем боцман Халиллев. — Каким сроком можно располагать для ремонта?

— Ремонта не будет, — строго заметил я. — Надо проверить состояние боевых механизмов и устранить неисправности. А ремонт мы закончили еще перед выходом в море...

— Простите, товарищ командир, — Халиллев понял мое возмущение, — я не точно... сказал.

— Боцман, вы неисправимы, как двугорбый верблюд... — начал было Цесевич, но, встретив мой взгляд, умолк, умышленно глубоко вздохнув при этом.

На мостик поднялся возвратившийся с плавбазы Косик. Он поразил меня своим озабоченным, мрачным видом.

— Все он! — пояснил Косик. — Поедайло...

Мы с механиком переглянулись. То, что рассказал Косик, было для нас неожиданностью. Помощник шел от комиссара дивизиона. У него он застал старика украинца Григоренко, эвакуированного в начале войны на Кавказ.

— Це ж холира, а не матрос! Це злыдень! — возмущался старый украинец.

Поедайло был уволен на вечер. И едва он ступил на берег, как сумел где-то напиться. А  напившись, вспомнил о победах своей лодки и решил, что теперь ему море по колено.

У старика была молодая и красивая дочка, на которую безуспешно заглядывался не один подводник дивизиона. Поедайло решил посвататься к ней и, ввалившись в дом, довел старика до того, что тот вырвал из ограды жердь и стукнул обнаглевшего матроса.

Поедайло тотчас же отрезвел и пригрозил старику, что добьется выселения его вместе с дочерью. Старик еще раз успел угостить жердью Поедайло. Тот, разбив на прощание оконное стекло, бежал. Старик же, не мешкая, пошел к комиссару.

Пока Косик рассказывал мне эту историю, к лодке подошел сам Григорецко.

Я пригласил старика на корабль и при нем подверг Поедайло суровому допросу.

Матрос ничего путного не мог сказать в свое оправдание.

— Двенадцать суток ареста. — Я до предела использовал свою командирскую власть.

Но тут, к моему великому удивлению, Григоренко вступился за провинившегося матроса.

— Вы сами побачьте, як я его разукрасив, — показал он рукой на шишку и затекший синевой глаз. — Я ж его тим дрючком бив. Подумав, не выживе. А вин крепкий. Такой башкой можно сваи забивать або коней куваты.

Старик дорогой выяснил, что Поедайло в самом деле участвовал в боевых походах лодки, и за это был готов все простить ему.

— Цего урока ему хватит на все життя, — показал он на конец сломанного дрючка, захваченного им с собой.

Чтобы окончательно успокоить старого хлебороба, я поручил боцману провести его по кораблю и показать боевую технику.

Уходя с корабля, Григоренко долго уверял меня, что если бы его Оксана согласилась, он бы охотно разрешил ей выйти замуж за подводника.

В обеденный перерыв я приказал построить на  пирсе весь личный состав «Малютки». Перед строем на общее обозрение был выставлен Поедайло. Я подробно рассказал подводникам о проступке матроса и причине прихода на корабль старика Григоренко.

— Вы видите, что Поедайло, — говорил я подводникам, — не только позорит нас, он мешает нам. Я призываю весь наш боевой коллектив помочь командованию перевоспитать матроса. Без активной помощи всего коллектива, прямо говорю, мы не сможем с ним оправиться. Придется его отправить в штрафную роту. Но это же позор для всей лодки! Я считаю, что наш коллектив настолько сплочен, что мы можем и должны обойтись без штрафной роты.

Расстроенные разошлись подводники. Я знал, что все они переутомлены, загружены своими делами, но другого выхода не было.

Бледные лица

После ночной вахты я выпил залпом стакан крепкого чаю и растянулся на койке.

— Командир тоже подолгу может не спать. Со вчерашнего дня на мостике, только вернулся, — услышал я приглушенный голос трюмного машиниста матроса Трапезникова.

Война выработала своеобразные рефлексы. Несмотря на усталость, сквозь сон я почти всегда слышал все, о чем говорилось вблизи меня.

— Да-а, тебе этого не понять, — насмешливо возразил боцман. — Ты бы уснул, хоть тут бы фашисты свадьбу играй.

— Я на вахте и не зеваю никогда, не то чтобы спать.

— Ишь, чего захотел — зевать на вахте! — продолжал боцман. — Тоже мне орел-подводник! Вахта всего несколько часов...

— Ну и что ж? — отозвался Трапезников. — Собрание еще короче, а спят некоторые и... даже со свистом.

Намек был на Халиллева. Злые языки говорили,  что на собрании отличников на береговой базе он якобы уснул. Его кто-то даже прозвал за это «отличный храпун-подводник». Факт этот Халиллев категорически отрицал, II Трапезников не упустил случая дружески посмеяться над строгим начальником.

— Болтаешь много, — живо огрызнулся Халиллев. — Неужели ты не понимаешь, что вахта не собрание? И вообще, сколько можно болтать об этой ерунде!

Матросы хорошо знали Халиллева. Если он начинал говорить быстро, вздрагивающим голосом, то это предвещало для кого-нибудь внеочередные работы на камбузе, в трюмах отсеков или где-нибудь еще. В отсеке водворилась тишина.

— Уже больше недели ходим у этих берегов. Точно вымерло все. Так и война пройдет с одной несчастной баржей, — тотчас же переменил тему разговора Трапезников.

— А тебе не терпится? — услышал я снова насмешливый голос боцмана. — Посмотрел бы я на тебя, если б тебе довелось один на один подраться с каким-нибудь фашистом.

Халиллев имел в виду низкий рост и относительно слабое физическое развитие Трапезникова. Его даже прозвали Младшим сыном боцмана. Дело было не только в тщедушной фигуре Трапезникова, но и в том, что Халиллев особенно внимательно наблюдал за Трапезниковым, замечал все его упущения, постоянно учил его, но наказывал очень редко и умеренно. Подводники не могли этого не приметить. Трапезников принял кличку почти как должное, даже откликался на нее, хотя и без особого энтузиазма. Халиллева же, по совершенно непонятным причинам, упоминание об этой кличке приводило в бешенство.